Глава тридцать вторая

Когда мама ушла, я полезла в сумку и нашла набор для шитья и запасную веревку. Из веревки я сделала петлю для руки. Она ужасно болела, чай не помогал, и я надеялась, что, если привяжу ее, станет чуть лучше.

Когда я закончила, я сдвинула повязку и посмотрела на Скувреля.

— Как открыть портал? — спросила я, щурясь.

Он улыбнулся.

— Заключи со мной сделку, и я скажу.

Я помедлила. Он уже предлагал сделку — игла, нить, ткань и поцелуй за исцеление.

— Думаешь о другой сделке, которую я предложил? — его глаза загорелись.

Я отвела взгляд. Я обдумывала ее. Но могла ли я придумать сделку так, чтобы он остался в клетке?

— Я ощущаю, что круг слаб, — сказал он низким чарующим голосом. Я взглянула на него, он смотрел мне в глаза, соблазнительно улыбаясь. Было просто забыть, что его морок не был настоящим. — Я чувствую существ на другой стороне, которые хотят пройти. Некоторые уже прошли. Ты можешь охотиться одной рукой? Ловить одной рукой? Тебе было тяжело расставить силки, и даже сейчас голова пылает от боли. Заключи со мной сделку, и ты сможешь охотиться двумя руками.

— Если можешь исцелить руку, можешь и вернуть мне зрение, — сказала я. — Может, на такое я согласилась бы.

Если приходилось торговаться с ним, я хотела получить как можно больше выгоды.

Он рассмеялся.

— Вряд ли я хочу давать такое. Мне нравится играть с едой, и если ты не сможешь меня тут видеть, веселье закончится.

— Что толку, если ты можешь дать только часть? — спросила я, наполнила наперсток чаем для него. — Вот. Наслаждайся. Может, это что-нибудь исцелит в тебе.

Он с опаской смотрел на меня.

— Что? — спросила я.

— В чем уловка? Что ты хочешь за чай?

— Твою бессмертную дружбу, — едко сказала я, подвинув наперсток между прутьев. От боли я стала раздраженной. Я вернула повязку на глаза, открыла книгу и придвинулась к дымящемуся костру.

— Готово, — его голос звучал так, словно и он был раздражен.

Я стала читать. Это был дневник, но не для каждого дня. Порой записи разделяли дни, а иногда — месяцы или годы. На страницах много раз менялись чернила и почерк. Этот дневник вел не один человек. Я листала страницы, пытаясь сосчитать, сколько у дневника было хозяев, но потеряла счет после дюжины, отвлекшись на написанное. Я замерла и прочла несколько строк острых черных букв:

Мы бережно спрятали ключ для наших дочерей, и мы надеемся, что его найдут только они. Открытый круг выпустит в мир немыслимые ужасы. Мир будет страдать от боли, как женщина при родах. Но порой это необходимо.

И еще запись:

Глубоко иди в кольцо,

Там, где ветер не дует в лицо,

Глубоко, но не в земле,

Не дыши, там смерть везде.

Вот. Я вспомнила, как Хуланна спрятала свои монеты — и мои — в месте, которое она звала надежным, а потом забыла, где оно было. Мы всю весну искали их, пока я не нашла их утром в гнезде малиновки под навесом сарая. Я отругала ее, а она рассмеялась.

— Но они же сбереглись, да? — ответила она.

У наших предков был тот же подход к хранению.

Я листала страницы, пока не нашла интересный список. Список правил Фейвальда.

Правила Фейвальда:

Один входит, один выходит.

Фейри не может врать. Если смертный врет фейри, он платит за это.

Не ешьте и не пейте у них, не добавив соли.

Сделка — это все.

Никто не может помешать суженой паре.

Никаких песен и музыки в Фейвальде.

Никакого железа в Фейвальде.

Никто не может вмешиваться в игру.

Рядом со мной раздался писк, и я вздрогнула, сорвала повязку и потеряла, где читала.

— Что ты делаешь? — заорала я, отскакивая от дергающейся мыши на земле у клетки.

Скуврель свернул зверьку шею.

— Оно собиралось меня убить, — спокойно сказал он.

— Мышь, — сухо сказала я.

— Конечно. Они ненавидят меня.

— Это мышь. Она не ненавидит тебя, — я посмотрела на мышь. У нее были маленькие уши и короткий хвостик. Такие жили в высокой траве равнин в горах.

— Эта ненавидит, как и все смертные существа, ведь знает, что я хочу ее съесть.

— Ты хочешь съесть мышь, — сухо сказала я. Он пытался получить реакцию, потому что любил драму. Я почти видела блеск его глаз. — Ты отчасти сова?

— Я все хочу съесть, — его улыбка была хищной. — Я хочу съесть целый мир как головку сыра. Ощутить, как он крошится на языке и тает во рту.

— От такого количества сыра тебе станет плохо, — сказала я, но страх пронзил меня.

Было просто забыть, каким был Скуврель, пока он крохой сидел в клетке. Было просто забыть, что он был опасен. Он убил мышь, прошедшую мимо. Он убил бы меня, если бы мог. Мне нужно быть осторожной, если я хотела заключать с ним сделки. Стоило все продумывать.

Дождь стал мелкой моросью, солнце садилось. Я читала, пока могла.

Я подбросила хвороста в костер, собрала еще про запас и вытащила еду, которую сложила мама. Козий сыр и хлеб. Я намазала сыр на хлеб и отломила кусочек для Скувреля, сдвинула повязку и осторожно протянула ему угощение.

— Может, вместо мира тебя устроит козий сыр.

— В обмен на что? — с опаской спросил он.

Я покачала головой. Не все должно быть сделкой, да?

— О, не знаю, — раздраженно сказала я. — Когда я проголодаюсь, ты меня покормишь? Справедливо? — он долго мешкал, и я рассмеялась. — Слишком много? А я думала, что фейри были храбрыми.

— Храбрость ни при чем. Если я соглашусь на это, я не смогу заморить тебя голодом, — его голос был бархатным, хотя он был в моем плену.

Я склонилась ближе, но не так, чтобы он мог схватить. Я сделала выводы из смерти мыши.

— Думаю, ты ошибаешься насчет своих сил, маленький фейри. Ты в моей клетке.

Он закатил глаза.

— Жизнь может пошутить. Сегодня я у тебя в плену. Может, завтра ты будешь в моем. Лучше думать о будущем, или прошлое съест кости.

Я хотела ответить умно, но тут ветер налетел на долину, обрушился на мой костер. Я с воплем вскочила на ноги и стала топтать костер. Воздух пронзил звук, будто кто-то трубил в рог.