Иван улыбнулся:

– Смотрю, прижилась…

– Да, неплохо тут, весело, – кивнула боярышня. – С девчонками часто песни поем, в лес по грибы-ягоды ходим… Верней, ходили, пока тепло было. А теперь вот в комсомол какой-то пойдем.

– Куда?! – поразился Раничев.

– В комсомол. – Евдокся пожала плечами. – Девчонки говорят – надо. Отсталой обзывают. Ты насовсем приехал?

– Нет, Евдокся, за тобою!

– За мной? – боярышня обрадованно стрельнула глазами. – В город поедем? В усадьбу? Тут знаешь, такие штуки есть, трактора называются, вот бы нам с тобой прикупить парочку, как бы пригодились! И еще, я знаю теперь, как лучше фермой управлять, чтоб коровы молока больше давали, надо…

– Значит, говоришь, нравится тут…

– Да ничего, жить можно… Если б не черт один, с МТС!

– С МТС? – Раничев навострил уши.

– Противный такой, котоусый, на лысину волос начесан.

– А, Федор Савельич.

– Да, так его и зовут. Пристает, гад, хоть и женатый. Однажды чуть не завалил в молельной, пришлось по рогам двинуть.

– В молельной? – удивился Иван.

Боярышня расхохоталась. Оказывается, она так называла красный уголок на ферме. Вообще, по ее мнению, местные люди верили в странного бога по имени Сталин, Богоматерь называли тоже странно – Партия, – а святых апостолов – Молотов, Каганович, Маленков, Берия…

– Говорят, за поселком истинно православная церковь есть, – мечтательно вздохнула боярышня. – Давай с тобой сходим.

Иван кивнул, почувствовав вдруг на своих плечах нежные Евдоксины руки. Встав, обнял боярышню, поцеловал в губы крепко…

– Подожди, – расстегивая блузку, улыбнулась та. – Дверь-то заложи на засовец.

Так и повалились на высокую бабусину кровать с никелированными шариками, кольцами и горой подушек. Забыли и про дверь… А ведь кто-то наяривал уже, стучался…

Одевшись, Раничев откинул засовец, увидев перед собой коротко стриженного белобрысого мальчишку в красном пионерском галстуке:

– Игорь!

– Иван Петрович!

Обнялись. Прошлепав босыми ногами к печке, Евдокся поставила самовар.

С документами, конечно, были проблемы у обоих. Директор школы – человек, по рассказам Игоря, очень даже неплохой, бывший фронтовик – в сентябре еще сделал запрос в Угрюмов, о чем и уведомил парня – дескать, теперь придут, жди. Что же касаемо Евдокси – у нее-то никаких документов никогда и не было. Парторг колхоза, по личной просьбе председателя, пытался было переговорить на эту тему с девушкой – но, естественно, ничего толкового не добился – родившаяся в четырнадцатом веке боярышня упорно отказывалась его понимать. Игорь же сказал, что документы ее сгорели под немцем – назвал город подальше, Гомель кажется – туда и послали запрос. Теперь вот ждали – не придут бумаги, будет чем заняться компетентным органам.

– Так что, пожалуй, до зимы и есть время у Евдокии, – искоса поглядывая на хлопочущую у печи девушку, тихо сказал Игорь. – Да и то… Шляется тут к ней один гад.

– Из МТС?

– Из МТС… Так вы, Иван Петрович, выходит, знаете?

– Все знаю, все!

– А вот и не все… – Игорек вдруг задумался. – Знаете, сегодня с утра этот, из МТС, в школьную библиотеку заглядывал. Сильно интересовался газетой «Ленинградская правда», узнавал, какой в редакции телефон.

– А, начхать на него, – небрежно отмахнулся Иван. – Все равно уезжаем.

– Уезжаете? – мальчик с тоской захлопал глазами. – Жаль…

– Так, давай с нами! – предложил Раничев. – Прокормимся как-нибудь и втроем.

– Да нет, – вытерев набежавшие слезы, по-взрослому твердо ответил Игорь. – Зачем вам лишняя обуза? А мне здесь неплохо – школа хорошая, друзья, директор… Бабуля Пелагея Ивановна меня любит. Выправлю документы, на шофера выучусь – буду к вам в гости ездить. Вы ведь мне напишете, правда?

Иван отвел глаза в сторону.

В окно снова стукнули – на этот раз за Игорем. Звали на ручей – поставить крючки.

Кивнув, мальчик оглянулся:

– Так я побегу с ребятами?

– Беги, Игорек, беги… Счастья тебе и удачи.

Накинув пальтецо, Игорь убежал, помчался с мальчишками к ручью… Иван посмотрел ему вслед и перевел глаза – что-то серое ползло к избе. Мотоцикл с коляской, в нем двое в военной форме. По нынешним послевоенным временам, это кто угодно может быть – бригадир, председатель, милиционер.

В дверь громко постучали:

– Почта. Письмо бабушке Пелагее.

– Ну, входите… – Раничев посторонился, пропуская…

Один из вошедших – сильный кудрявый парень – тут же сунул ему в бок ствол нагана, другой ловко набросил на запястья наручники.

– Ну, – толкнув Ивана на диван, ухмыльнулся кудрявый. Второй наставил револьвер на Евдоксю. – А ну, к лавке, паскуда. Сидеть!

И сам уселся за стол, вытянув ноги:

– Ну, что, Артист, добегался?

Раничев вздрогнул:

– Не имею чести…

– А ориентировочка-то на тебя с лета у меня в сейфе пылится, – кудрявый покивал головой. – Надо же, обнаглел – даже бороды не сбрил, Артист. Ну, куда музейные сокровища дел? Цыганам продал? Что молчишь? Видишь, мы уже и это знаем – великое дело телеграф. Вот, Никеша, – он обернулся к напарнику, – великий перед тобой человек в своем роде – Угрюмовский музей – его рук дело. Петрищев – есть там такой следователь – предупреждал, как кто появится, сразу ему дать знать. Должен, говорит, у вас появиться, у бабки Пелагеи, возможно не один – с девчонкой и пацаном. Вот, поначалу девчонка с пацаном объявились, что характерно – оба без документов – а затем и настоящая птица прилетела. Ну, что лыбишься, мы не Петрищев, от нас не сбежишь!

– А это как сказать, – звякнув наручниками, Иван вытащил из кармана перстень. – Прощайте, ребята, и не поминайте лихом. Знайте только, что музей я не брал – поклеп это, – он крепко схватил за руку Евдоксю и зашептал: – Ва мелиск…

Глава 22

Наши дни. Угрюмов. Жаль, трактор не купили!

…ха ти джихари!

За окном громыхнул гром. Ветвистая молния озарила кусты в палисаднике, отразилась в витринах, в оконные стекла хлестнул дождь.

Раничев очнулся на полу – полутемный зал, витрины с экспонатами, в углу – полный доспех золоордынского вельможи. А у Тайгая-то не такой был – куда как круче! И панцирь понадежней – сплошной, и шелом с забралом-личиной.

– Иване!

Раничев привстал – боже, как же он забыл про Евдоксю? Девушка опасливо выглядывала из-за доспехов:

– Мы где, Иване? И где все те люди?

Вскочив на ноги, Иван подбежал, подхватил боярышню на руки, закрутил – не помешали и наручники:

– Мы – дома, Евдокся! Наконец-то дома.

– Ну, понятно, что дома, – поцеловав суженого, кивнула девушка и тут же охнула:

– Ой, мне ж на вечернюю дойку надо!

Заполыхали сине-красные сполохи. Раничев выглянул из окна – ну, как же, все в полном сборе: «скорая», милиция, красный пожарный «зил». Размотав брезентовые рукава, пожарные лениво тушили догорающий тополь. Внизу, в холле, слышались голоса.

– Егорыч, сторож! – словно ожгло вдруг Ивана. – Его же, кажется, Абу Ахмет по башке пристукнул… Ну да, он же, Иван, и вызывал «скорую»… Господи! Что ж, они как раз в этот момент и возвратились?! Если так – здорово! Раничев взглянул на себя в отражении витрин – темный габардиновый костюм, белая сорочка – вид вполне директорский. На Евдоксе, правда, простое ситцевое платьице, голубое, в желтый цветочек.

Ага, а витрина с перстнем пуста! Стекло разбито… Успел-таки Абу Ахмет… Впрочем, вот он, перстень… Черт! Наручники… Как же блин, теперь показаться-то?

– Евдокия, положи перстень на витрину, – тихо попросил Иван. – Вот, так… Теперь пошли, только тихо…

Раничев зашел в собственный кабинет и, включив свет, уселся за компьютерный стол, спрятав за монитор руки.