– Дважды дает, кто быстро дает, – тут же перевел Иван.

– К тому же нужно сохранять тайну, – гость понизил голос и снова оглянулся, словно опасался увидеть торчащие из стен уши. – Суевлев уехал, но это не значит, что в княжестве не остались его люди. А ведь кроме литовцев есть еще и московский князь, и ордынцы, да мало ли… Не нужно, чтобы оружие досталось им!

«Не нужно, чтобы оно вообще здесь вдруг появилось»! – вполне искренне подумал Раничев и поспешно спрятал усмешку. – Сделаю, что велишь.

– А вот над этим сперва надо подумать, – Хвостин глотнул вина и похвалил: – Хорошее. Мальвазея?

– Ордынское.

– Смотри-ка, научились делать! Есть у меня одна задумка, – советник покривил губы и внимательно посмотрел на Ивана. – Ты ведь в последнее время не часто ездишь в Угрюмов?

Раничев хохотнул:

– Давненько уж не был.

– Стало быть, мало кто там тебя и помнит… А ежели еще и бороду по-другому подстричь да волосы…

– Уж не узнают, разве что кто-нибудь из хороших знакомых, хоть тот же Афанасий, что три мельницы и пяток амбаров держит. Ну он мне и поможет на первых порах.

– Человек надежный?

– Вполне…

Хвостин вдруг улыбнулся:

– Когда ехал, знал, что ты не откажешься. Ты по складу – шевалье, найт, рыцарь… или, как там говорят в Кастилии – кавалер?

– Кабальеро.

– Ну вот… Ты – как и я когда-то – привык к опасностям и авантюрам. Consuetudo est altera natura.

– Уж это точно, – рассмеялся Иван. – Привычка – вторая натура. А вот еще хочу кое-что спросить.

– Спрашивай!

– Что я буду иметь?

Гость громко расхохотался:

– Молодец, Иване Петрович! Уж на кривой кобыле тебя не объедешь.

– Dixi et animam levavi, – серьезно кивнул Раничев. – Сказал – и душу облегчил.

В конце концов, случись со мной что, лишняя пара-тройка деревенек Евдоксе с детьми не помешают.

– Оброчники Ферапонтовой обители давно в твою сторону смотрят, – усмехнулся Хвостин. – Вот и бери!

– Что?! – Ивану показалось, что он ослышался. – Ведь это землищи-то! Уйма! А монастырь?

– А с монастырем разберемся, – серьезно пообещал гость.

Не прошло и недели, как в Угрюмове появился неприметный странник, из разоренных ордынцами бобылей. Высокий, темно-русый, с дикой всклокоченной бородищей и длинными, закрывающими глаза, волосами. Одетый в сермягу и лыковые лапти, странник попросил приюта на постоялом дворе, что находился напротив южных ворот. Так себе был дворишко, не из богатых – покосившийся забор, старая коновязь, изба, крытая старой соломой. Да и постояльцы соответственные – мелкая торговая теребень, крестьяне-оброчники, странники… Бобыль – звали его Иваном – на постоялом дворе прижился. Плотничал – перебрал забор, коновязь поправил – все за миску щей да кусочек ржаного хлебушка.

– Хороший ты человек, Иване, – не мог нарадоваться хозяин – сухонький старичок Митрич – И работящий, и скромный… Чего ж странствуешь? Осел бы, жену бы себе нашел…

– Осесть бы и рад, – пожал плечами Иван. – Да вот только где? Ордынцы лихие деревню мою пожгли, жену-детушек в полон забрали.

– Ничего, мил человек, не кручинься, – утешил хозяин. – Не один ты такой. Хочешь, так у меня бесплатно живи, уж не обижу…

Иван поклонился старичку в ноги. Так и жил – с раннего утра работал по хозяйству да по плотницкой части, да еще что Митрич попросит – опосля, к обеду, уходил в город – расспрашивал по торжищам купцов, видно, все надеялся отыскать сгинувшее семейство. К частым отлучкам бобыля и Митрич, и все его приживалы – конопатая девка Акулина (стряпуха) да золотушный пацан-служка Ярема – постепенно привыкли, и Ивана жалели – эвон как убивается человек, все на что-то надеется.

– А на что надеется-то, ась? – в отсутствие Ивана выговаривал старик приживалам. – Нешто семейство свое отыщет? Тю… Сгинули, поди, все давно в полоне басурманском. Эх, бабу бы ему найти… От хоть тебя, Акулинка!

Стряпуха зарделась:

– Да ну тебя, Митрич.

– Нет, ты подумай, дурища! Ну беден он, что и говорить – бобыль. А ведь старательный – оградку поправил, коновязь – путь, не так хорошо, как плотник бы сладил, а ведь все же лучше, чем раньше было. Ты счастья-то свово не упускай, девка, а то ить так и будешь бобылкой до старости… старость-то, она быстро придет… Ох, – старик закряхтел и посмотрел на небо – ветер разогнал скопившиеся было с утра тучи, проглянуло солнышко – хоть и не грело уже, да все равно веселей. Во дворе и рядом, на улице, шуршали под ногами бурые опавшие листья, не сегодня-завтра ждали заморозков.

Раничев распрямил плечи и, подозвав пробегавшего мимо мальчонку-сбитенщика, бросил тому медяху, с удовольствием испив горячего варева. Хоть и солнечно стало, да ветер-то дул прохладный, осенний. С первый делом – жильем и легализацией – сладилось на удивление быстро, да не могло не сладиться, постоялый двор выбирали тщательно, еще вместе с Хвостиным. Так что крыша над головой была, имелся и простор для операций – Иван не зря приучал старика Митрича к своим частым отлучкам. Пора было браться за дело – а вот с этим пока не везло. Тишь да благодать стояла в залитом холодным осенним солнцем Угрюмове, никаких тебе дерзких налетов, ничего, даже кошельки на торжищах, и те не срезали.

Натянув на глаза треух, Раничев неспешно прошелся по торговой площади, раскланиваясь со знакомыми торговцами. С недавних пор знакомыми – вес они, естественно, знали Ивана, как бобыля, прижившегося до весны у старика Митрича. Пока Бог миловал – со старинными знакомцами Раничев не встречался, один раз только, издали, видал Афанасия, естественно, не подошел – Афанасий, уж это так был, на всякий случай. Пока никакого случая не представлялось…

Какой-то чернявый парень, проходя, невзначай толкнул Раничева в спину, Иван оглянулся было – и похолодел, увидев перед собой Аникея! Ну да, это был именно Аникей, неудавшийся иезуитский шпион – смуглый, смазливый, темноглазый – в справном кафтане, в тех же самых щегольских сапогах… Вот, подошел к одному из торговцев, поклонился:

– Здрав будь, дядько Федосей!

– А, Аникеша, – обернулся торговец. – Ну постой тут, за рядком, а я пройдусь до корчмы, пообедаю.

– Как торговлишка, дядько?

– А, – торговец – кажется, он торговал деревянной посудой – ложками, мисками, туесами – махнул рукой. – Ни шатко ни валко.

Молодец! Подумав про Аникея, Раничев покачал головой. Ловко устроился. Сразу – в приказчики. Или парень и раньше знал этого торговца? Вообще следовало быть осторожнее. Оглянувшись по сторонам. Иван вдруг увидал кучку что-то горячо обсуждавших людей – мастеровых и торговцев, ага, вот и дядька Федосей остановился послушать новости. Подошел и Иван.

– …змеи подколодные! И как Господа-то Бога не боятся? Этакое сотворить!

– А что случилось-то?

– Да уж случилось. Федьку-перекупщика вчерась ограбили. Ну того, что злато да серебро кузнецам возит.

– Да у Федьки ж охрана – молодец к молодцу! Косая сажень ребята.

– Всех положили, вот тебе и сажень! Так и пролежали до самого утра один к одному.

– Иди ты!

– Вот тебе и иди…

– А я давно говорю, тати завелись на посаде, тати!

– А где напали-то?

– Да на пустыре, возле старой башни.

– И что – никто ничего?

– Да собаки лаяли…

Послушав еще немного, Раничев отошел в стону и, не оглядываясь, направился на постоялый двор.

– Ну как? – пряча в уголках глаз насмешку, по привычке поинтересовался Митрич. Иван лишь вздохнул, изображая печаль, и грустно развел руками.

– Садись, – старик кивком указал на стол. – Поснидаем. Акулина, тащи щей! Ярема где?

– Во хлеву, со скотиной.

Митрич удовлетворенно кивнул, кроме собственно постоялого двора, он, как и многие, еще держал двух коров с теленком, поросят и домашнюю пиццу, а по весне распахивали небольшой огородик, засевая его репой, огурцами, капустой и прочими овощами.

Похлебав пустых щей, Иван запил забористым квасом и, прихватив из-под лавки молоток и гвозди, вышел на улицу: