- А матери нужно было головой думать прежде, чем убивать людей, - насупился Ефим. Нужно было подумать: а что будет, если ее выведут на чистую воду? А не считать, что она вся такая умная и всех вокруг пальца обведет!

- Фима, но Яся-то ни в чем не виновата, - тихо сказала Белла, - и тебе тоже ее жалко, хоть и делаешь вид, что это не так.

- Жалко у пчелки знаешь, где? - буркнул Коган. - Ладно... Видно, с возрастом я становлюсь до черта сентиментальным. Подумаю, как выручить ребенка. А сейчас по коням, дети мои, впереди - заключительный этап. Последний бой - он трудный самый, - пропел адвокат на мотив известной песни. - надо еще расколоть мадам Серову на признание в убийстве Антона. Чем скорее мы этого добьемся, тем скорее вы встретите Ингу у ворот Лебедевки!

*

- А жаль, что Лебедевку закрывают, - сказала Наташе Белла по дороге в управление полиции, - и потихоньку переводят оттуда контингент в Арсеналку и Колпино... И Серова с Соколовой вполне могут оказаться в новом изоляторе, в европейских условиях и не испытают сполна всех тягот заключения за все зло, которое сотворили. Надо бы похлопотать, чтобы их именно в Арсеналку отправили. А то в Колпине условия по нашим меркам почти санаторные, слишком роскошно для этих двух гадин...

- Ну хватит, Белла, - ответила Наташа. - Не опускайся до уровня тупых хейтеров. Главное - что Кристина и Антонина обезврежены и зла никому уже не причинят. А будет ли у них семь метров на человека или меньше, новый матрац или старый, с простынями или без, с душем раз в неделю или чаще - какая тебе, в сущности, разница?

- Ты без вины полгода просидела в одиночке на пяти метрах без всяких европейских условий! - сверкнула глазами Белла. - А эти две стервы...

Наташа нахмурилась.

- Белла, тебя саму раздражали эти хейтеры, которые смаковали подробности моего проживания в "Бастилии", рассуждающие по принципу "чем ей хуже, тем хуже нам". Они вслух грезили о том, что бы они со мной сделали на месте сотрудников или других зэчек, облизывались, предвкушая, как меня в зоне "бабоньки уму-разуму поучат", а когда я голодала и лежала в больнице, включали тотализатор, делали ставки, сколько дней я еще протяну. Мерзко, да? Поэтому я и прошу тебя: не веди себя так же. Тюрьма всегда нехороша, даже самая современная и комфортабельная, если на окнах решетка, а двери заперты снаружи.

- Извини, - смутилась Белла. - Кажется, на изоляции и у меня мозги перекосило.

- Да уж видел я эту баталию во дворе, - сказал сидящий за рулем Коган. - Диву давался, сколько злости в людях. Буквально растерзать друг друга готовы! И повод-то несерьезный. Как у Стивена Кинга в "Самом необходимом". Не знаю, сколько еще продлятся карантикулы. Но боюсь, что у людей уже сгорают тормоза... Боюсь за дальнейшую ситуацию!

- Обстановка наэлектризована, - согласился сидящий рядом с ним Уланов, который читал новости на телефоне. - Неопределенность, страх, тревога. Тяжелое испытание, в первую очередь - морально тяжелое. Мы оказались к нему не готовы.

Машина въехала на парковку возле здания Василеостровского УМВД, и все четверо поднялись на крыльцо, натягивая маски. "Плохо погладил! - щерился манул на Наташиной маске. - Пипец твоему попугаю!".

- А все-таки Серова европейских условий не заслужила, - сказал Коган. - И не спорьте со мной, девочки. Есть вещи, которых я не прощаю... В частности - если покушаются на моих друзей и близких.

*

Поняв, что изобличена и отпираться бесполезно, Антонина деловито спросила у Ефима:

- А сколько мне за чистуху скинут? А то, что я одинокая мать, учтут? А аффект прокатит?

- Не прокатит, - покачал головой Коган. - Вы же не в состоянии аффекта давали показания против Инги Макаровой. И бальзам для соседа лекарством тоже не в этом состоянии заправляли. Так что вам остаются только чистосердечное признание и раскаяние. И да, ваш статус матери-одиночки тоже будет учтен в суде...

"Не буду пока говорить тебе о Соколовой, которая жаждет сплясать фламенко на твоих костях, девочка, - подумал он, - пусть это будет для тебя сюрпризом. Пусть и случайно, но ты едва не отравила мою жену и Наташку. И то, что тебе было наплевать на случайные жертвы, когда ты подсунула соседу заправленный бальзам, гораздо хуже, для тебя!".

- Раскаяние? - выгнула брови с красивым татуажем Антонина. - А в чем я должна каяться? - в кабинете капитана Гарина она снова превратилась в интеллигентную молодую женщину с правильной речью. - Владлен Викентьевич подглядывал в окна, нарушая наше конституционное право на неприкосновенность частной жизни. А Антон решил меня бросить. То ли передумал разводиться, то ли нашел еще кого-то, а я с ребенком оставалась за бортом.

- Вы же можете сделать вид, что раскаиваетесь, - ответил Ефим и не удержался от подковырки:

- Вам же не впервой имитировать! - последнее слово он выделил интонацией, и Серова вздрогнула, уловив намек.

- Каталог с вашим фото уже приобщен к делу, - сообщила сидящая у кофейного столика в углу Наташа.

- И каталог нашли? - обернулась к ней Антонина. - Вот бляха, - снова вышла она из образа, - до всего дорылись.

- Мы спасали подругу от приговора по статье за убийство, которого она не совершала, - пояснила Навицкая и прищурилась. - И ради этого свернули горы. Но вам, видно, такую дружбу не понять, Антонина Никитична.

- Ну, поздравляю с победой, - отбила мяч Серова. - Макарова выйдет вся в белом пальто, у нее детей нет, а у меня ребенок без матери останется, и дурная слава пойдет...

- А вы думаете, что так не пошла бы дурная слава? - спросила Белла. - Вы уверены, что никто не узнал бы, как вы в юности имя на асфальте писали и к клиентам ездили? Думаете, вашей Ясе лучше было бы оказаться дочерью профессиональной проститутки? Шила ведь в мешке не утаишь.

- О Ярославе позаботятся, - пообещал Коган, - чтобы ее жизнь не была сломана из-за ваших грехов. Я обещаю. С детьми я не воюю.

- Тогда я расскажу, что случилось с Антоном, - взглянув в глаза этого седеющего здоровяка с орлиным носом, Антонина как-то сразу ему поверила.

*

Антонина состояла в близких отношениях с Антоном Макаровым с тех пор, как поселилась по соседству с ним на Большом проспекте. Совместная работа в "свите" доктора Соколовой сблизила их. Тоня даже всерьез подумывала, что скоро сможет бросить свою первую профессию и жить на доходы от роддомовского бизнеса. И - почему бы и нет - найти себе подходящего мужчину. Может даже выйти замуж. И для этого идеально подходил сосед Антон. Молодой привлекательный врач сколотил себе неплохие деньжата, помогая Кристинке. К тому же они повязаны одной веревочкой, и Антон не рискнет "прессовать" и "строить" ее или выгнать, когда надоест; побоится. "А то другие девчонки находят себе папиков - какой-нибудь потный волосатый жирдос, который будет стебаться по-всякому, а потом даст коленом под зад: катись, мол, надоела, другую нашел! Макаров побоится. Кинет он меня, а я его сдам, и песец придет всему бизнесу!". Антонина даже прикидывала, что они с Антоном могут сломать стенку между их квартирами и получить офигенно большие апартаменты, прямо царские... То, что Макаров был женат, девицу не смущало. Жена не стена, подвинется, а полезет в драку - сама крепко получит.

Больше всего на свете Антонина боялась остаться не у дел и вернуться "на щите" в Бернгардовку, откуда уехала в 17 лет назавтра после выпускного вечера... Даже "Алых парусов" у них не было - просто тазики с оливье и дешевое шампанское в столовке с липкими столиками и хрипатым старым магнитофоном, орущим старперские песни про лаванду, Светку Соколову и прочую муть времен царя Гороха.

Тоня уехала первой утренней электричкой с одной пузатой сумкой и ридикюлем. Там под подкладкой поместились мамашины сбережения на отпуск (плацкартником в какую-нибудь южную Тмутаракань, где подешевле; с заплеванным пляжем у грязного моря и вонизмом из всех кустов; чуланчик рядом с курятником и мятые, обсиженные мухами фрукты на задах какого-нибудь сраного базарчика) и папашина заначка (копил на мотороллер, чтобы мотыляться на озеро с удочками и там втихаря от мамани кирять с друганами, такими же лузерами, обсуждая футбол и политику. Конечно, все у них получались дураками, которые всё делают неправильно, только папаша с дружками самые умные. Вот только почему-то не в кабинетах с флагами сидят и не сборную тренируют, а дуют дешевое пиво на каком-нибудь зачуханном бережку с комарьем и мошкарой!). Через час Тоня была уже в Питере.

Там она трезво оценила свои возможности. Никто ее в универах с распростертыми объятиями не ждет и на модельное агентство или на актерский кастинг надежды мало. Там, наверное, скорее возьмут кривоногую шепелявую дуру с целлюлитной задницей, но местную, чем красивую, умную, талантливую, но из Бернгардовки. В лучшем случае примут в ателье трусы строчить или на амплуа "кушать подано, барыня". А Тоня не затем приехала, чтобы до пенсии корячиться за швейной машинкой или стоять в массовке. Не хотела она и махать метлой, подметая чужие плевки и окурки. Не прельщала ее и работа в парикмахерской, маникюрном или косметологическом салоне, или служба продавца. Улыбаться надменным богатым жабам, которые на "обслугу" смотрят, как на грязь и за людей не считают? Нет уж. Антонине хотелось самой наводить красоту в дорогих салонах, одеваться в бутиках и питаться в хороших ресторанах, а не хватать сосиски в тесте у метро или обедать в дешманских кафешках.

Рассудив, что на любой работе важно прежде всего правильно себя поставить (а это она умела - всегда просекала, кому улыбнуться, кому руку поцеловать, а кому и пинка дать), Тоня пошла на собеседование, куда приглашали девушек с привлекательной наружностью 18-20 лет "для работы официантками и массажистками". Через год она была уже самой дорогой из "милашек" и любовницей хозяина. Другие девицы только завидовали ей, но рыпнуться или втихаря нагадить не смели - их она сумела хорошо "построить".