Бабушка потерла подбородок.

— Вот, что тебе нужно? Зачем он тебе?

— Чтобы одолеть Шутен-доджи раз и навсегда, — сказала я.

Глаза бабушки широко открылись от шока, насколько удалось, чтобы глаза не выпали из глазниц.

— Шутен-доджи? Даже я знаю ужасное имя… в какую беду ты ввязалась, дитя?

— Кира унаследовала место в этом, — сказал Шимада. — Она не виновна в конфликте.

— И ты решил ей помочь, лорд смерти? — бабушка фыркнула. — Возомнил себя героем?

Шимада не сразу ответил, и он не вздрогнул от критикующего взгляда бабушки.

— У меня хватает своих ошибок, которые я хочу исправить, Фуджикава-сан.

— И что будет, если найдете осколок? — спросила бабушка. — Осколом демона не победить, нужен целый меч!

— Именно, — Шимада приподнял бровь. — Если найдем осколок в храме Фуджикава, то потом украдем другие осколки.

— У Шутен-доджи? — спросила я.

— А у кого же еще? — спросил Шимада.

— Хмф, — сказала бабушка. — Хорошо. Я посоветуюсь с другими предками. Может, они знают о мече. Не двигайтесь. Я скоро вернусь.

Бабушка растаяла. Мы с Шимадой послушно сидели, даже не болтали. Шли минуты. Чем дольше я так сидела на пятках, тем больше покалывали пальцы ног. Это было едва заметно в пылу разговора, но теперь я могла думать только об этом.

Я не знала, сколько мы ждали бабушку, но когда она появилась, она сделала это быстро. Презрение из нее пропало, остался только холод смерти.

— Они говорят, что не могут сказать, где лежит кусочек Кусанаги, — бабушка теребила край рукава кимоно. Она ругала меня, когда я так играла с одеждой, но бабушка так волновалась, что не поняла даже, что ее глаз почти вывалился из глазницы. — Говорят, эту информацию передавали поколениями от одного высшего священника к другому. Мы — не высшие священники рода Фуджикава, и они не хотят раскрывать нам местоположение осколка.

— Если не найдем осколок, храм Фуджикава сгорит, — сказала я. — Как пятьсот лет назад. Этого они хотят?

— Не вредничай! — бабушка фыркнула и вернула глаз на место. — Традиции — все для них, и они видят мир не так, как ты.

Я заерзала.

— Что ж, если мы не можем найти осколок, может, и Шутен-доджи не удастся.

— Как только он вернется, он не прекратит нападать на твой храм, пока не получит желаемое, или пока не умрет, — Шимада говорил мягко, вставая. — Ты можешь только уничтожить его.

— Мы можем сделать это группой шинигами, — сказала я.

— Если соберем достаточное количество, — сказал Шимада. — Иначе удастся только снова убить тело и прогнать его в Ёми на время. Но так ты только передвинешь проблему на будущее.

— Эта семья делала так веками, — сказала бабушка. — Слушай, шинигами, я не хочу, чтобы моя внучка до конца своих дней билась с тем монстром. Я поговорю со Старейшинами семьи за вас, но…

Мое сердце забилось быстрее.

— Но? — спросила я.

Бабушка приподняла остатки брови.

— Я хочу лучших подношений мне в камидане семьи. Ты игнорировала это месяцами, Кира. Как можно ждать помощь предков, если ты не вспоминаешь их?

Я упала на колени и поклонилась так низко, что лоб почти коснулся поля.

— Прости, бабушка. Я немедленно пойду к камидане семьи и буду каждый день заботиться о нем.

— Смотри мне, — сказала бабушка. — А ты, шинигами… Если Старейшины захотят поделиться мудростью, я тебя отыщу в мире мертвых.

— Хорошо, Фуджикава-сан, — сказал Шимада. — Спасибо.

Бабушка склонила голову.

— Просто не медлите. Мертвым остались только традиции, и они цепляются за них, как обезьяны в клетке за виноград. Удачи.

Мы с Шимадой вышли, и холод вечера потушил жар в моем теле. Я замерла на ступеньках мотомии и посмотрела на небо, где уже мерцало несколько звезд. Свет догорал на горизонте, каждая минута приближала нас к концу месяца. Луна напоминала гримасу.

Время истекало.

— Бой становится все сложнее, — я вздохнула.

Шимада рассмеялся.

— Ты влезла в дела богов.

— Как и вы, — сказала я.

Шимада отклонил шляпу и посмотрел на ночное небо.

— Мы с тобой слишком благородны.

— А я думала, что это комплимент, — сказала я.

— Я забирал сотни тысяч умирающих душ под крыло. Я избавлял от страданий мужчин и женщин на поле боя, стоял рядом с палачами, ходил в глубины тюрем и держал детей, ослабевших от голода. Все жизни кончаются, — Шимада протянул указательный палец, и на него села бабочка с черными крыльями. — Мертвые держатся за традиции, потому что мы забыли, как дышать. Мы можем не меняться, в отличие от живых. Но честь в Ёми значит мало.

— Почему тогда вы ее сохраняете? — спросила я. — Зачем пришли биться с моими демонами?

Шимада запустил бабочку в воздух.

— Защищая других, я спасаю себя.

— От чего? — я нахмурилась.

Шимада не ответил сразу, не смотрел на меня. После пары мгновений тишины он сошел с веранды и пошел по двору храма.

— Я пойду пожинать, — сказал он, не оглядываясь. — Увидимся завтра, Кира. Проследи, чтобы Роджи не убила Хейхачи-сана до того, как мы стали с ним работать. Она хорошая, но не любит доброту.

— Постойте, Шимада-сама, — крикнула я.

Он пропал в тенях, оставив меня гадать, чего мог бояться бог смерти.

Девятнадцать

Старшая школа Когаккан

Киото, Япония

Через пару дней снег выпал уже серьезно.

Обычно я любила холодное время года, особенно на высоте храма, где снег заглушал все толстым белым одеялом. Зимой черепица храма сияла, с крыш свисали сосульки, и мир пах чистотой.

Но сегодня в храме собрался туман, и мне было не по себе. Тревога разбудила меня раньше будильника, и я все утро переживала обо всем от грядущего фестиваля культуры и Шутен-доджи до царапины на любимых туфлях. Тревога любила застать меня, пока я была одна. В последнее время стало хуже, особенно, когда закончилась вторая неделя.

Шутен-доджи стал одержимостью. Я засыпала, читая статьи о нем на телефоне, порой ловила себя на том, что напевала «Кагомэ, Кагомэ» в душе.

Я ни разу его не видела, но видела его всюду. Когда сражалась с Роджи, я ощущала на себе взгляд Шутен-доджи. Когда искала осколок с Шимадой, Шутен-доджи, казалось, был в каждой тени. Что бы я ни делала, он был там. Смотрел. Ждал.

— Ты в порядке? — спросил Широ по пути в школу. — Ты была тихой утром.

— Я в порядке, — я слабо улыбнулась ему.

— Врешь, — он взял меня за руку. Обычно я пыталась отодвинуться от него на публике, но сейчас я хотела поддержки. Я придвинулась ближе, и наши плащи скрывали наши ладони. Он сжал мою ладонь, и я сжала в ответ.

Снег сделал земли Когаккана тише. Ученики спешили по двору, кутаясь в плащи, опустив головы. Зонты усеивали двор как зимние цветы. Внутри ученики стряхивали снег с волос, убирали с плеч. И все отмечали странный холод декабря.

Хоть мне было не по себе, день прошел неприметно. Один урок тянулся, переходил в другой. Учителя говорили. Ученики записывали вокруг меня. В такие дни казалось безумным, что все вокруг меня не знали, какая опасность неслась к нам.

Я хотела быть как они, но в другие дни радовалась, что я не такая.

После школы Широ ждал меня за дверью класса, Хотохори-сенсей попросила меня остаться и обсудить оценки. Она не стала отчитывать меня, пока я сидела за партой, а мы с ней стояли у ее стола, глядя на пустой класс. Мои учителя были хорошими, но мне казалось, что Хотохори-сенсей на самом деле переживала за меня.

Я беспокоюсь за тебя, — сказала она. — Ты в последнее время уставшая, но сегодня — особенно. Я переживаю, что твои оценки станут хуже, если это продолжится. Я могу как-то тебе помочь, Фуджикава-сан?

Я хотела бы рассказать ей, что происходило в моей жизни, но это нам не помогло бы. Она была права, я все время уставала. Если я была не в школе, я была с мечом в руке. Если я не тренировалась с Роджи, я учила жесты с Широ или Горо. Если мы с Широ не искали шинигами, я запиралась в спальне и делала домашнее задание.

Я старалась не жаловаться, но я устала. Просто устала.

Когда я вышла, Широ один стоял у стены. Он посмотрел на меня.

— Все хорошо? — спросил он, его ухо дрогнуло.

— Неплохо, — сказала я. Хотохори-сенсей не зря решила поговорить со мной — мои оценки стали ниже, но ненамного. Я старалась не тонуть, так что замечания не помогали. Как и указания на поражения.

Мы спускались по лестнице.

— Я не знаю, как ты это терпишь, — Широ зажал переносицу. — Каждый день слушать о том, что ты уже должна знать.

— Что значит, должна знать? — спросила я, мы вышли за дверь во двор. Мир был холодным, как морозильная камера. Ледяной ветер дул во дворе, и я застегнула шерстяное пальто от холода. — Я неплохо учусь, но не из-за того, что уже все знаю.

— Люди, — Широ цокнул языком, тряхнув головой от холода. — Я не знаю, как ваш вид выживает без унаследованных воспоминаний.

— Они у нас есть, — заявила я. — Мы просто зовем их историями.

— Да, но ты не рождаешься с ними в голове, — Широ подвинулся ближе, закрывая меня от худшего ветра. — Я помню, что случилось с моими предками. Что они знали. Математика. Языки. История. Искусство. Мы…

Но он замолк, глаза расширились, он смотрел на что-то на моем плече.

— Что такое? — спросила я и опустила взгляд.

Белая бабочка сидела на моем пальто. Она открывала и закрывала крылья, на кончиках был иней. Ее тельце выглядело мягким, усики были пушистыми, как щетки для уборки. Казалось, она утеплилась на зиму.

Но мотыльки не летали зимой в Киото.

Это была не живая бабочка.

Сталь зашипела об ножны во дворе. Я подняла голову.

Белая шинигами стояла у ворот школы, перекрыв главный выход. Ее мотыльки летали вокруг нее снежинками, вид ужасал. Она все еще была в белом кимоно, но теперь с белым лисьим мехом на воротнике. Широ увидел мех и оскалился.

Она заметила лицо Широ и улыбнулась.

— Подарок от Тамамо-но Мэй, генерала Бесконечного Шутен-доджи, — она погладила мех. — Хотя рыжий мне тоже нравится.

— Чего тебе надо? — мой голос был чуть громче испуганного шепота.

— Вы знаете, зачем я тут, — она подняла меч и направила на мою грудь. — Мне приказали убить тебя. Мне жаль забирать твою жизнь до срока, жрица, но я должна слушаться господина.