– Так красив, – задумчиво протянул Синтия, не сводя с него глаз.

– Возможно, всё дело в освещении? – предположил я.

Мерцающий свет танцевал изящными плоскостями и углами на лице незнакомца с дорогим нам именем.

– Настоящий лунный принц, – с задумчивой усмешкой проговорила Синтия, проведя пальцами от предплечья до плеча незнакомца с лёгким интересом, который можно было бы проявить к красивой статуи. – Прекрасен, как падающий с серебристо-серого неба снег.

– Ага, – мрачно кивнул я в ответ. – Только вспомни: Pulchritudo est crudelis

– Красота жестока, – кивнула Синтия. – В нашем фамильном случае с этим трудно поспорить. Но ему вряд ли удастся нас чем-то удивить. Зато предстоит самому, как минимум, очень удивиться.

Смерив Синтию взглядом, я покачала головой:

– Почему ты меня не послушала? Теперь в мире на одно прекрасное чудовище больше. А зная нас так, как знаем себя мы сами, приходится сильно сомневаться в правильности того, что именно красота спасёт мир

– Тише, Альберт! – шикнула на меня Синтия. – Мне кажется, или он действительно приходится в себя?

Мы оба замерли, как двое нашкодивших школьников, застигнутых на месте преступления строгим учителем.

Даже не прикасаясь к нему, я чувствовал, как в его груди начинает биться сердце. Упрямыми болезненными толчками. И понял, что ему больно. Очень больно.

На стройной шее отчётливо затрепетала жилка. Серебристые волосы словно засветились ярче, будто наполняясь лунным светом. Лицо незнакомца казалось очень бледным, на нём словно не было ни одной поры – гладкая, как атлас, кожа.

Серебристые ресницы затрепетали, словно крылья бабочки, и поднялись.

Серые, словно клубящиеся небеса, глаза, без всякого выражения уставились на нас.