— Я не знала сама, что приду сюда, — добавила Шинс. — И никому не говорила, — а потом сказала тише. — О, ты не никто. И ты не обижен. Ты знаешь, о чем я!

Она вернулась к разговору на середине предложения:

— …уверен, я бы знал, если бы подземные гильдии или банды кого-то искали, — говорил скупщик. — Но утверждать не могу, всегда есть отдельные ребята или мелкие группы, которых никто не замечает. Но если посудить, тебя ищут не для кого-то из общества законопослушных. А если этот кто-то оттуда, они могут просто следить.

Законопослушный. Нужно это запомнить…

— Так кто же? — спросила Шинс.

Что-то мелькнуло на лице мужчины, пока он разглядывал ее, нечто невидимое, но почти осязаемое. Нечто, ужасно похожее на понимание.

Ой-ой…

— Ольгун… — ее не было слышно. — Думаю, он понял, что мы тут не по делу церкви.

Откуда-то сзади и слева души она ощутила ответ божества: согласие. И он был готов ко всему, что могло случиться.

Но они не были готовы. Тот продолжил говорить, отвечая на вопрос Шинс, о котором она уже забыла.

— Ты могла заметить, — сказал он, — что в городе сейчас неспокойно?

— Это место «немного» неаппетитно, да, — почему он еще помогал им? Она не так поняла его выражение лица? Он затевал что-то? Или решил, что, раз просьба от монаха, и он уже тут, то можно и выслушать до конца? — Гильдии мастеров и Дома тоже заметили. В Лурвью сейчас политические игры, интриги и манипуляции — как и во всей Галиции, пока церковь и правительство отвлечены. И тут этого больше, чем болезней в борделе.

Очаровательно.

— Я о таком не слышал! — возразил Морис. — Церковь бы не…

— Не сказала никому, даже если бы знала, — вмешалась Шинс. — У них нет людей, чтобы разобраться с этим.

— Точно! — незнакомец снова поднял в ее сторону невидимый кубок. — Ваши «шпионы» могут быть не личной местью, враг может оказаться Домом или гильдией, а не преступником.

— Это не одно и то же? — она говорила сухо, а разум кипел. Она страдала не от личной мести, но то было в Давиллоне. Даже если что-то одно могло вызвать охоту на нее по всей Галиции, никто не знал бы, что она навестит могилу Лорена.

И откуда это могли знать Дома, чтобы искать меня там?

Она могла просто уйти. Покинуть Лурвью, пропасть среди троп и городков Галиции. Затеряться, чтобы ее никто не искал.

И остаток жизни думать, кто еще хотел схватить ее, и зачем.

Как же она устала от политики…

— Думаю, — вздохнула она, — тебе лучше рассказать нам, что ты слушал…

Час они склонялись над столом так близко, что могли ощущать запах пятен на дереве, пока шептались.

Разговор был едва слышным, а для Виддершинс — почти непонятным. Дом Бла-бла купил место в городском совете у Дома Какого-то. Неизвестные группы медленно скупали вещи какой-то гильдии. Ремесленник пострадал, тот Дом все потерял, и это ничего не значило для Виддершинс, которой было сложно не уснуть. Это не было с ней связано…

Смутно знакомое название привлекло ее внимание.

— Прости, какой Дом?

Морис и скупщик вздрогнули, привыкнув, что говорят между собой.

— Карно, — повторил незнакомец. — Дом Карно.

Воровка и божество поежились. У Дома Карно родственники были почти в каждом большом городе, включая Давиллон. Гастон Карно, маркиз де Брилль, умер в резне, из-за которой Адрианне Сатти пришлось поменять имя и стать единственной выжившей послушницей чужеземного божества.

Они не были близки с Гастоном, но она не могла забыть его и остальных.

Но Карно было много. То, что она узнала Дом, ничего не означало.

— И что они делают?

— Я к этому шел. Они законными и не очень методами разбивают давних соперников. Выкупают их имущество, уводят работников, лишают доступа к правительству, сбивают цены и прочее. Их почти не осталось в Лурвью, так что Карно не сложно было убрать их влияние и убрать их из города, если слухи не врет.

— Угу, — Виддершинс снова отвлеклась, засыпала. Из долга, а не интереса она выдавила последний вопрос. — И какой Дом они топчут?

— Эм… полагаю, Дом Делакруа.

Виддершинс тут же поняла, что говорила за Ольгуна и за себя, сказав:

— Ясное дело.

Ей уже не хотелось спать.

ИНТЕРЛЮДИЯ: ДАВИЛЛОН

Звякали кружки, звенели тарелки, суетились работники, болтали клиенты. Звуки удовлетворения, а то и счастья, вместе становились голосом, песней, радостным вздохом «Дерзкой ведьмы».

В пятнах, но не грязная, потертая, но не старая, таверна принимала несколько десятков клиентов, что пили или общались. Они, как и само заведение, наслаждались лучшим сезоном в Давиллоне за последнее время. Недовольство церкви и вмешательство в торговлю уже не тяготило плечи граждан, и торговля с путешествиями процветали. И хотя дела «Дерзкой ведьмы» нельзя было сравнить с роскошью дней при покойной Женевьеве Маргулис, таверна все же оставалась здоровой.

Теперь городу стало лучше, и она не управляла этим местом.

Только так Робин позволяла себе думать об ушедшей подруге: она. Ее. Слышать то имя, произносить, думать было так больно, что ей не хотелось ничего чувствовать.

Она клялась каждый раз, засыпая в слезах, что это будет последний раз, но это проскальзывало пару раз в неделю.

Для многих посетителей и друзей Робин выглядела хорошо. Все еще тощая, все еще девочка, а не женщина, она уже прощалась с детством. Неуклюжесть сменялась грацией, веснушки немного посветлели, хоть и не пропадали на бледной коже. Она все еще неровно обрезала волосы, но, намеренно или нет, позволила им отрасти ниже плеч.

Это, а еще ее власть в «Дерзкой ведьме», начало привлекать внимание парней и мужчин, и этому не мешало даже мешковатое платье.

Боги, это кошмарно!

— Простите?

Робин посмотрела на рыжебородого Жерара, одного из старых работников «Ведьмы», чуть смутившись.

— Прости, не хотела говорить это вслух.

Он улыбнулся ей знакомо, она знала, что это была дружелюбная улыбка, хоть его зубы были бесцветными, неровными, торчали, как горы, из его десен.

— Но сказала. Так что… о, еще три извозчика сзади… Что кошмарного?

— Пронырливые работники, — фыркнула она, — которые подслушивают личные разговоры, — она взмахнула рукой, чуть не сбила бочки за стойкой. Она вернулась с пенными кружками в руках, что она протянула Жерару, хитро подмигнув. Крупный официант рассмеялся, вытер воображаемые брызги эля с выцветшей синей туники и пропал за столами.

Они играли и знали об этом. Робин делала бодрый вид, Жерар и остальные якобы верили ей. Но у нее было мало причин, чтобы радоваться, в последнее время.

— Эй, Робин!

Несколько. Они были.

Улыбка девушки стала шире, стала искренней, когда она узнала голос в шуме наполовину заполненной комнаты.

— Фостин!

Пришло несколько клиентов — они все время приходили и уходили — но эта улыбнулась в ответ. Трепет огня в камине в другой части комнаты и дымящиеся лампы отбрасывали на ее волосы, обычно похожие на лунные свет, оранжевые огни. Фостин прошла сквозь толпу, изящно, почти без усилий, как Ви… как сделала бы она, и скользнула за стойку. Она тряхнула юбками, достаточно длинными, чтобы отвечать моде, но не мешающими ей постоянно бегать, и устроилась на скрипучий стул, который только освободил ушедший пьяница.

Сдвинув кружки, не слушая крики о выпивке и еде, Робин села за стойку, взяла Фостин за руки. Фостин покраснела, отвела взгляд. Она хотела отодвинуться, но замерла. Глядя на стойку, она сжала пальцы Робин.

— Я не ждала увидеть тебя сегодня, — сказала хозяйка таверны, радость была слышна в голосе, отвыкшем выражать их.

— Я… ох… — гостья была на пять лет старше Робин, но лепетала, как школьница. — Я… сама не ожидала. Что буду тут. Сегодня, — Робин растерянно моргнула, и она виновато улыбнулась. — Я по работе. Я не… я не рада тут быть…

Робин задумчиво кивнула… и ждала. Ждала.

— Фостин?

— О! — курьер нервно рассмеялась и отпустила руки Робин, порылась в сумочке, скрытой под жилеткой и юбками. Она передала толстую дешевую бумагу, запечатанную воском, без подписи или печати.

— Кто мне мог написать?

Это был риторический вопрос, она не собиралась это произносить, как и восклицание до этого. Но Фостин пожала плечами.

— Не знаю, Робин. Я пришла домой после доставки по городу и нашла на крыльце со стандартной оплатой и открытой запиской, где говорилось: «Прости, мне тебя не хватало». Обычно я такое не ношу, но… — она пожала плечами и робко улыбнулась.

Робин кивнула, развернула бумагу… и поросла сосульками, тут же замерзнув.

Могила Женевьевы. Сейчас. Прошу.

— Робин?

Девушка едва слышала. Она могла лишь смотреть.

— Робин, что такое?

Это был ее почерк? Не похоже, ведь Робин долго разглядывала записку, что она оставила перед побегом, но было близко. Грубовато, криво…

Будто послание было написано в страхе и спешке.

— Прошу… Робин, ты меня пугаешь!

Она подняла голову и задумалась, как выглядит ее лицо, раз Фостин так испугалась.

— Мне нужно идти.

«Это мой голос? Звучит слишком пусто…».

— Куда? Что там?

— Прости. Я не могу, мне… нужно идти.

Без слов, не взглянув на клиентов, лишь отыскав плащ, Робин вышла в холодный вечер, худые ноги несли ее быстрее, чем могли.

На миг Фостин и Жерар переглянулись. Он хорошо знал Робин, она слышала часто истории, так что они не сомневались, к кому девушка так спешила.

Хоть ее губы дрожали, а лицо стало напряженным, Фостин сорвалась с места и пошла следом.

* * *

Робин смутно осознавала, что Фостин идет за ней, но не думала, что это важно. Она не отметила и то, что курьер, часами бегающая по Давиллону, не могла ее догнать.

Ее легкие пылали от усилий и холода, дыхание вырывалось паром, люди мелькали потрясенными и злыми лицами, кричали и ругали девчонку, что миновала их, порой отталкивая с силой, что не вязалась с ее размером.

Это не было важным. Мира не было, только место назначения, дорога туда и эмоции в ее разуме, грозящие утопить ее. Страх и гнев, обида и тревога, больше любви, чем она хотела признавать, и уголек ненависти…