Глава 29

Кэмерон

— Ого.

Стоя у края шатра, я отвожу взгляд от улыбающихся, пьющих, едящих и хорошо проводящих время людей, когда моя мама подходит ко мне и обвивает рукой талию.

— Это не слишком?

Она качает головой  и  широко распахнутыми глазами оглядывается вокруг.

— Все идеально. Просто идеально. Я так тобой горжусь.

Я улыбаюсь шире, когда ее глаза – такой же формы и цвета, как мои – смотрят на меня. Вчера, узнав, что Стратфорд решил дать нам деньги, я хотела сразу позвонить родителям, но сдержалась. Я ждала, пока они вернутся домой утром, чтобы рассказать. Я хотела увидеть их лица, когда скажу, что их мечта и их наследие будут продолжаться. Но я не сказала им, что решила сделать на благотворительный ужин. Я хотела сохранить эту часть в тайне, пока они не войдут в шатер, и была рада, что так поступила. Выражение лица мамы говорит все, что мне нужно. Что я не перегнула, изменив все, и, хоть это ее потрясает, ей это нравится.

Огромный белый шатер, и скатерти белые, но на этом все из прошлого кончается. Потолок задрапирован красной, лиловой и зеленой тканью, которые соединяются в центре, где висит большая люстра. Большие букеты красной и лиловой магнолии стоят в вазах в центре каждого стола, обвязанные зеленой лентой. Все вокруг полно ярких красок, а не скучного однотонного цвета — именно этого не хватало Эверетту, пока он был далеко от дома.

Нехотя, но я все же позвала «Пистолеты и позеры» — любимую кавер-группу Эверетта из 80-х, и они играют мягкие рок-баллады на сцене в конце шатра, пока люди заканчивают ужин. В этот раз мы кормили гостей лучшей грудинкой в городе из «Барбекю Льюиса». Пришлось долго извиняться перед прошлым поставщиком, который обслуживал бал более двадцати лет, и пообещать, что скоро мы устроим еще одну вечеринку с его участием, но это того стоило.

Я верила, - как только Эверетт прибудет, он по одному взгляду поймет, что я сделала и для чего. И даже дождик, который шел всю ночь, не смог испортить мне настроение и предвкушение. Я знаю, что это благотворительный ужин для лагеря, а не для Эверетта, но я убиваю двух зайцев одним ударом. Я делаю этот лагерь своим, забираю наследие родителей, привнося свою лепту. И я показываю Эверетту, что он много значит для меня, и как важно для меня его счастье.

— Полагаю, эти изменения связаны с возвращением некоего мужчины в твою жизнь, и которого ты все время выглядываешь? – спрашивает мама, тихо смеясь, когда мой рот раскрывается.

Во время всех наших телефонных звонков за последние несколько недель я приукрасила возвращение Эверетта и то, как я с этим справлялась. Я сказала маме, что была в порядке, что это не было проблемой, что мы с Эвереттом восстановили нашу дружбу, и все. Мама была одним из самых важных людей в моей жизни, чье мнение я ценила выше прочих, и я не была готова к тому, чтобы она сказала мне, какая я дура. Не важно, считала бы она меня дурой за то, что я ничего не сказала Эверетту, или за то, что я думаю, что мы могли пересечь черту дружбы и ничего не испортить. Так или иначе, тогда я не была готова это слышать, но теперь мне это нужно. Мне необходимо услышать от нее, что я поступаю правильно.

После того, что случилось в шатре вчера я не могла перестать думать о том, что произойдет дальше. Я не могла перестать думать о том, как Эверетт держал меня, как смотрел на меня, и как мы были в секунде от поцелуя, пока нас не перебили. Я еще ничего так не хотела в своей жизни, и я боялась того, как поступит Эверетт, когда я откроюсь ему, расскажу, что не могу жить без него, и что без него в лагере не было счастья.

Я не видела Эверетта с тех пор, как мы расстались на крыльце вчера, но получила сообщение от него утром. Он писал, что ему нужно было разобраться со своими делами, и мы увидимся вечером. Я ненавидела то, что мы не смогли остаться одни прошлой ночью, и я не смогла поделиться с ним восторгом из-за конца игры для Стратфорда, но я знала, что будет даже лучше, когда он приедет сюда.

— Я думала, ты и Грейди уже будете на танцполе, не отпуская друг друга, — говорит мама, отвлекая меня от мыслей и заставляя смотреть на нее как на безумную.

— Грейди? Зачем ему тут быть?

— Ох, прости. Вы видели друг друга месяцами. После смерти Эйдена я думала… Я встречала его несколько раз, когда он забирал тебя, и мне он понравился. У него хорошая семья. Я думала, он тебе нравился, но ты просто боялась снова позволить себе любить,—  объясняет она.

— Я и боялась позволить себе любить, но не Грейди, а Эверетта, — шепчу я.

Мама определенно сильно шокирована. Ее рот открывается, глаза расширяются, и она качает головой.

— Но… Эверетт? Серьезно? Я всегда догадывалась, что ты ему нравилась, но не думала, что его чувства взаимны. От него всегда были проблемы, а потом он уехал и даже не вернулся на похороны Эйдена. Прости, Кэмерон, но я ему не доверю.

Все мои силы уходят на то, чтобы не закричать на маму, устроив сцену при всех. Я шагаю ближе к ней и говорю, едва сдерживая гнев и разочарование:

— Разве твоя собственная мама не ненавидела папу так сильно, что спровадила на войну, где его мучили пять лет и чуть не убили? Ты должна понимать, каково это — быть несправедливо осужденным. Прошу, не вини Эверетта за то, что он сделал, когда был младше. Ты не знаешь о нем ничего. Ты не знаешь, как много он пережил, помогая людям, какие ужасы он видел. Ты не знаешь, как он борется каждый день, чтобы не сломаться от тех воспоминаний,— говорю я и сглатываю слезы.

Мы с мамой так похожи, что нас часто принимают за сестер. У нее такие же длинные рыжеватые волосы, такие же пронзительные зеленые глаза с густыми ресницами, худое телосложение и длинные ноги. Но я вдруг ощущаю, что не смотрю в зеркало, когда гляжу на нее. Я вижу печаль и сожаление на ее лице, хотя знаю, что на моем лице гнев и возмущение за Эверетта.

— Лагерь остается открытым благодаря ему и тому, что он сделал для меня. Он поставил свою жизнь на паузу ради меня. Последние несколько недель он проводил каждый миг, делая все, чтобы мечта, которую начали вы с папой, могла работать. Я любила его с тринадцати лет. Я думала, что держала это под контролем, думала, что выросла и пережила это, а потом он вернулся, и все те чувства и желания кричат мне сделать с этим что-нибудь. Сказать ему о том, что я чувствую, что я всегда чувствовала, и надеяться, что он будет чувствовать то же самое, потому что я не могу без него. Я не могу дышать без него, — я всхлипываю, и мама быстро приближается и обвивает меня руками.

Она раскачивает меня в своих руках, я вытираю слезы и стараюсь взять себя в руки.

— Прости. О, малышка, прости. Ты права. Ты полностью права. Я – дура и лицемерка, а ты имеешь право злиться на меня, — говорит она, отодвигаясь и помогая мне вытереть слезы со щеки. – Моя мама и правда удерживала меня от твоего отца, и это был один из темнейших периодов моей жизни. Я поклялась, что не сделаю такого с тобой. Поклялась, что не стану судить того, кто захочет ценить и любить тебя. Наверное, я просто в шоке. Я всегда видела, как он на тебя смотрел, но не придавала этому значения. Ты – мой мир, Кэмерон. Ты – часть моего сердца, живущая вне моего тела, и я просто не хочу, чтобы ты пострадала. Я видела, что его отъезд с тобой сделал годы назад, и я не хочу, чтобы ты снова так страдала.

Ее объяснение помогает мне почувствовать себя лучше. Теперь я хотя бы знаю, что она не ненавидит Эверетта, просто переживает за меня.

— Понимаю. Я тоже не хочу так страдать, но тебе нужно просто поверить, что я знаю, что делаю. Отчасти, — говорю я со смешком и глубоким вдохом. – Я долго скрывала чувства к Эверетту, но устала от этого. Лагерь в порядке, но я не знаю, в порядке ли я. Ты боялась рассказать папе о своих чувствах, когда была младше? – спрашиваю я, глядя на море людей, смеющихся и наслаждающихся едой, вокруг нас.

— Я была в ужасе, — смеется она. – Признание давало ему силу. Силу любить меня в ответ еще больше или силу сломать меня так, как я мне еще не довелось испытать.

Она поворачивается ко мне, прижимает ладони к моим щекам.

— Никто не найдет ничего в жизни, не рискуя, малышка. Что тебя пугает больше: сказать ему, как ты себя чувствуешь, и получить отказ или держать все в себе, проводить остаток жизни в догадках?

— Я устала гадать. Я больше так не могу, — шепчу я.

Мама нежно улыбается мне.

 —Тогда это твой ответ. Признание твоему папе в любви было как прыжок с утеса. Страшно и восхитительно одновременно. Прыгни. Судя по всему, что ты мне рассказала, Эверетт сможет тебя поймать.

Она наклоняется и целует меня в щеку, а потом уходит искать отца. Вокруг толпа, но некоторые отходят к танцполу, позволяя видеть людей в другой части палатки, где была дверь, ведущая на ужин.

Сердце трепещет в груди, когда я вижу, как входит Эверетт.

Я давно не видела его в чем-то, кроме джинсов или шорт с футболкой, и я чуть не забыла, как он неотразим, когда принарядится. В этом году дресс-код был не таким строгим, и я сообщила всем приглашенным, что фраки и бальные платья не обязательны. Я хотела бы видеть Эверетта снова во фраке, но увидев, как он идет по комнате в прямых черных штанах, белой рубашке с закатанными до локтя рукавами и с черно-белыми полосатыми подтяжками, я раскрыла рот, ощущая, как выступает слюна. Бородка на его лице была аккуратно подстрижена, и я не могла дождаться, чтобы ощутить ее своим телом.

Мои ноги сами начинают двигаться ему навстречу. Мне нужно быть рядом с ним, опустить ладони на него и ощутить его руки вокруг себя, но я замираю, когда фантазия начинает рушится.

— Ого. Ты на миг стала мечтательной, а теперь выглядишь так, словно кто-то убил твою собаку. Что случилось? – спрашивает Амелия, подходя ко мне.

Я качаю головой, слезы наполняют глаза, и все расплывается. Я знаю, что должна отвести взгляд, но не могу.

Амелия поворачивает голову туда, куда я смотрю, и выдает ругательства, которые обычно заставили бы меня смеяться. Но в этом нет ничего смешного. Ничто из увиденного не веселит меня.