Масиро с загадочным видом смотрела на парочку.

Первая строка досталась Сорате.

— «О чём ты вдруг… захотела поговорить?..» — почти без интонаций прочитал он.

— «Ну, кое о чём важном…»

Нанами, которая два года училась актёрской игре, разумеется, производила совершенно иное впечатление. Даже её голос зазвучал иначе, словно по щелчку переключателя.

— «…»

— «Я давно… хотела кое о чём поговорить».

Послышалось, как Нанами говорит с неохотой.

— «Ясно…»

— «Ага».

Захваченный её исполнением, Сората почувствовал, как у него сильно забилось сердце.

— «…»

— «Давно, так давно».

Да что же происходит… В груди всё стянуло. Да так мощно, что не вытерпеть…

— «…»

Горло уже чуть ли не трещало. Он прочел следующую фразу Нанами в сценарии. Всё тело Сораты внезапно покрылось испариной.

Нанами глубоко вдохнула, готовясь произнести ту самую фразу.

— «Давно любила тебя. Сильно-сильно».

По спине пробежали мурашки. Потом затряслись мышцы, не собираясь успокаиваться.

— «…»

— «…»

Через одну фразу Сораты сцена закончится.

— «Я тоже. Я чувствую то же самое. Я то-то-тоже… Лю-лю-лю…»

В сценарии шла короткая фраза: «Я тоже люблю». Но она застряла в горле и ни в какую не хотела выходить. Пускай игра, но использование слова «люблю» в адрес девушки нехило било по нервам.

Взгляд Масиро сбоку странно волновал. Становилось жарко и в голове, и в теле — до предела. Было не до шуток: казалось, что вот-вот из макушки пойдёт пар.

— «Лю-лю-лю-лю…» Мне стыдно такое говорить!

Наконец, не выдержав, Сората закрыл лицо рукой и присел на корточки.

— Эй, Канда-кун! Не надо так смущаться! Не настолько оно и стыдно.

Нанами, отведя взгляд в сторону, обмахивала ладонью покрасневшее лицо.

— К-кто бы говорил!

Сората хоть и понимал, что они играют, не мог выдержать, что их взгляды обращены друг на друга. Он когда и без задней мысли на неё смотрел, даже тогда паниковал и отворачивался.

Масиро почему-то промычала со сложным выражением лица.

— Кохай-кун, вложи больше эмоций! Ты же её любишь, так ведь?!

Мисаки указала пальцем на Нанами. Сердце тут же подпрыгнуло в груди.

— Что? Ме-ме-меня?

— У-успокойся, Аояма! Она про роль, роль!

— Т-точно.

Чтобы унять дрожь, Нанами глубоко вдохнула.

— Неужели у тебя настолько пресные чувства, Кохай-кун?!

— Не неси чушь! Я новичок! Начинающий!

— Нанамин, ты переигрываешь. Тебе надо вести себя с Кохаем-куном более естественно!

— Более естественно?..

— Например, сама ему признайся!

— Что-о?! Сама?! Я-я-я Канде-куну?!

Лицо Нанами мгновенно стало красным, как помидор.

— Кохай-кун, ты тоже! Я же говорила, что хочу от тебя простых чувств?! У простого человека вроде тебя как раз должны быть такие!

— И зачем я называл себя простым человеком…

Язык мой — враг мой. Впредь надо быть осторожнее.

— Ладно, попробуем ещё раз!

— Слышь!

— Что-о?!

Вопли Сораты и Нанами прозвучали одновременно.

— Путь искусства суров! Поняли? Хорошо, поехали~! — хлопнула в ладоши Мисаки.

Комната мгновенно погрузилась в тишину, а нервы натянулись, как струны.

Все ждали речи Сораты, не оставляя ему выбора. Его актёрская игра никуда не годилась, но Нанами выпал отличный шанс… Сората хотел сделать что-нибудь, что хоть как-то ей поможет. Набираясь решимости, он вдумался в сказанное Мисаки. Попробовал представить, как он изображает эмоции.

Простые чувства. Такие, как любовь…

— «О чём ты вдруг… захотела поговорить?..»

По степени странности прозвучало ещё хуже, чем в прошлый раз.

— «Н-н-н-ну, кое о чём важном…»

Даже Нанами жутко заикалась.

— «…»

— «Все-все-всегда… хотела сказать кое-что!»

Нанами, что совсем на неё не походило, сорвалась на фальцет.

— Так, стоп! Даже Нанамин косячит!

— Ми-Ми-Мисаки-сэмпай, а нечего говорить: «Признайся сама»! — едва не плача, возмутилась всё ещё красная Нанами.

— Это необходимая суровая тренировка.

Упершая руки в бока Мисаки сама себе кивнула.

— Сорате и Нанами, похоже, весело.

А вот Масиро с виду скучала.

— Я бы тоже хотел стоять в сторонке и отпускать такие комментарии!

— …

— Сиина? Ты злишься?

— Вовсе нет.

Но всё же в её взгляде чувствовалось недовольство.

И тут в Сакурасо вернулся ещё один жилец.

— Как раз вовремя. Все собрались.

С этими словами на кухню заглянула учительница, которая жила вместе со всеми в Сакурасо и выполняла обязанности коменданта: Сэнгоку Тихиро. Сейчас ей было двадцать девять лет и двадцать семь месяцев… Если говорить нормально, то тридцать один год.

Кстати говоря, собрались не все. Рюноске торчал у себя в комнате, но Сората не решился о нём напомнить. Ведь от актёрских упражнений у него внутри всё скрутило… Нанами, чувствуя то же самое, отвернулась, стоило им встретиться взглядами. А Масиро продолжала злиться в своём стиле.

Тихиро оценила сложную атмосферу в столовой и спросила:

— Чего, вы поругались?

— Н-нет! — тут же отвергла Нанами.

— Ладно. Давайте пожёстче.

— Аояма же сказала, что нет!

— А ты, Канда, можешь корчиться в агонии.

— Чего это?!

— Когда я вижу, как ты испускаешь дух, мне прям на душе радостно становится.

Лучше бы он не спрашивал…

— Не радуйтесь бедам учеников!

— Ещё чего.

— Вы ещё и отказались!

— Канда, есть два типа людей.

— Ну и какие?

— Первые переживают из-за проблем других. Вторые получают от них удовольствие. Я отношусь к последним.

— Нормальные люди причислили бы себя к первым!

— Забей, Кохай-кун!

— На то, что мы внезапно подняли важный философский вопрос?

— Кто это там?!

Мисаки резко выбросила вперёд руку, указав пальцем на паренька с будто сонными глазами, стоявшего за спиной Тихиро. Его силуэт уже какое-то время маячил на заднем плане, но Сората только теперь обратил на него внимание.

Приятное лицо располагало к себе еще не ушедшей детскостью. И вообще, мальчик со своими курчавыми, словно после беспокойного сна, волосами, выглядел весьма живописно. А ещё он носил большие наушники, при этом кого-то сильно напоминая. В его фигуре чувствовалась невинность, а на новой, с иголочки, школьной форме не было ни единой складки.

— А, это? Он решил с сегодняшнего дня жить в Сакурасо. Первогодка.

— Что? — удивлённо выдохнул Сората, услышав неожиданное заявление.

— В день церемонии поступления — и в Сакурасо?! Говорили же, что здание будут сносить, зачем тогда подселять?

— У взрослых так заведено: использовать вещи нужно до тех пор, пока разрешается.

— Э-э-э…

— Ну же, представься.

Мальчик, которого Тихиро подтолкнула в спину, сделал шаг вперёд.

— Я новенький в Суйко, Химемия Иори.

Фамилия прозвучала знакомо.

— Химемия? То есть…

Такая нечасто встречается.

— Ты братец Хаухау?!

И опять Мисаки рассекла воздух пальцем.

— Точно, я младший брат выпустившейся в прошлом году Химемии Саори. Я тоже поступил на музыкальное направление.

Сорате показалось, что лицо Иори на миг помрачнело. Но через мгновение оно приняло первоначальный сонный вид, и Сората решил, что ему показалось.

— Э-э-э, я третьегодка Канда Сората, это — Сиина Масиро с художественного направления.

Масиро низко поклонилась.

— Я тоже третьегодка, меня зовут Аояма Нанами.

— Значит, Канда-сэмпай, Сиина-сэмпай и Аояма-сэмпай?

— А это бывший жилец Сакурасо, а теперь соседка… выпустившаяся в марте Митака Мисаки-сан, да?

— Здорóво, Оририн!

Мисаки схватила Иори за руки и принялась их бешено трясти.

— З-здрасте. Я немного слышал о вас от сестры.

От пылких приветствий Мисаки мальчик немного оторопел.

— Ну, сэнсэй. И что он такого сделал… что в день церемонии его сделали изгоем?

Они ещё не услышали самое главное.

— Сразу после церемонии поступления он принёс в учительскую заявление о смене направления.

— Смене направления?

— На общее? — добавила к вопросу Сораты Нанами.

Тихиро нехотя кивнула. Масиро оценивала Иори прозрачным взглядом, который не выдавал никаких её мыслей. Мальчик, испытав на себе её безэмоциональный напор, чувствовал себя не в своей тарелке.

— Но зачем резко менять? Тем более конкурс высокий, просто так не поступить.

На направления искусств, в том числе музыкальное, в Суйко набирали до жути мало людей, всего по десять. Узкая щёлка, непросто протиснуться. Каждый год на одно место претендовали десять человек, а часто и двадцать.

— Спасибо, что спросили. Я… я больше не хочу играть на пианино! — пылко заявил Иори, сжав кулак и зачем-то подняв его к потолку.

Подумав, что тот куда-то указывает, Сората поднял взгляд, но увидел только люминесцентную лампу и потолочные доски.

— Молодость бывает лишь однажды. А я что?! Я этого не понимал и все три года в средней школе каждый день только и делал, что упражнялся. Упражнялся и упражнялся без конца, как белка в колесе. Весной не видел зелёного цвета, только чёрный и белый на клавишах пианино. Я сыт ими по горло!

— Разве не хорошо, что ты так усердно занимался пианино?

— Ничего хорошего! Одноклассники после уроков веселились, «хи-хи», да «ха-ха», а мне и вспомнить нечего кроме пианино. По-вашему, это не жестоко? По-моему, да! Раньше я глупо верил чьей-то фразе: «Если будешь играть на пианино, тебя признают», — и старался изо всех сил, но это было враньём. Я живое тому подтверждение. Меня не признаю́т! Какая уж тут ошибка?!

— Вундеркинд… — сказала Нанами отстранённо.

О чём думала Масиро, было непонятно. Возможно, если прямо её спросить, она заявит, что хочет съесть баумкухен.

— Э-э-э, ну, в общем… Химемия-кун, и что ты будешь делать, если переведёшься на общее? — вынужденно поинтересовался Сората.

— Займусь любовью, — совершенно сумасбродно ответил мальчик.

— …

— Хочу любви! — громко повторил он.

— Нет, мы тебя хорошо слышали, можно не повторять.

— Да, хочу нормальной школьной жизни! Я серьёзнее некуда! — воззвал он, направляя сжатый кулак, возможно, прямо в завтрашний день.

Сората подумал, что уже поздновато переводиться, но не стал говорить.

— Уже не получится на общее.