Глава 20
Мия
Когда я просыпаюсь, на улице еще темно. Я стараюсь не двигаться. Джекс спит и может принять боевую стойку даже при падении булавки. Интересно, это результат тренировок Мстителей или он такой от природы.
Он такой уязвимый, когда спит. Я почти ничего не вижу, только тени на его лице в свете будильника. У меня ноет сердце. Не знаю, как он может жить, постоянно испытывая чувство беспокойства.
Может, сейчас такая ситуация? Скорее всего, у него бывает отдых между миссиями. И если он был главным, то, вероятно, были и дни бумажной работы, а не только погони и перестрелки.
Я вспоминаю прошлую ночь и вздрагиваю.
Кое-что я не сказала Джексу, но скоро он узнает, что с тех пор, как я увидела пистолет, я вспомнила часть своего прошлого, которая, должно быть, была давно похоронена.
Я на лодке с родителями. Кажется, мне шесть или семь лет. Мама стоит на палубе и держится за поручни.
Отец за рулем. Наши типичные выходные у побережья Майами.
Мама рассматривает что-то в бинокль. Я не знаю, что она видит. Вода и небо кажутся мне единым целым. Через мгновение она подходит, берет меня за руку и говорит, чтобы я шла в каюту.
Мы спускаемся по маленькой лестнице. Мама дает мне паззл и просит посидеть здесь, пока она не вернется. Но что-то в ее голосе насторожило меня. Я чувствую, что что-то не так, и комок страха сжимается в животе.
Мама уходит, а я принимаюсь за паззл, но лодка делает поворот, и мы, должно быть, ускоряемся, потому что кусочки картона соскальзывают со стола.
Двигатель ревет. Мое беспокойство нарастает: я не понимаю, почему мы так спешим. Я подкрадываюсь к лестнице и приоткрываю дверь, выглядываю в поисках мамы.
На палубе никого. Я смотрю в сторону кормы. Папа и мама что-то показывают друг другу. Они выглядят расстроенными. У папы что-то в руке. Не могу разглядеть. Мама берет это у него, и тогда я вижу.
Это пистолет.
Пистолет!
Я закрываю дверь и спускаюсь вниз.
Никогда не чувствовала себя более напуганной, чем в тот момент. Забираюсь на кресло-мешок и сворачиваюсь в клубок, дрожа и стараясь не заплакать. Наконец, мама спускается за мной. Лодка замедляет ход. Она спокойно берет кусочки паззла и начинает их складывать. Спрашивает, не устала ли я. Говорю ей, что нет, и встаю, чтобы помочь. Я не спрашиваю о пистолете, потому что тогда она поймет, что я ослушалась ее. Но страх остался.
Лежа в постели рядом с Джексом, я с трудом сглатываю. Я знаю, что этот инцидент ничего не значит. Он лишь может указывать на то, что мои родители были Мстителями, и именно поэтому я оказалась в безопасном месте. Или это просто часть их жизни, часть, которую я не успела узнать. А может, они просто боялись, что другая лодка неожиданно подойдет к ним.
Но в глубине души я начинаю понимать, почему так долго ничего не знала. Мир Джекса — это мир, откуда я пришла. Я была не настолько взрослой, чтобы мне о нем рассказывали. И моя тетя — если она действительно была моей тетей — не хотела меня посвящать.
Я мысленно листаю фотоальбомы из моего дома. Были ли там общие фотографии моей матери и тети? Я помню, как они стоят рядом на лодке. Еще несколько человек на праздниках. Но у меня нет ни одного детского воспоминания о тете. Так же, как о моих бабушке и дедушке. Я их не знала. И у нас не было их фотографий.
Внезапно мне становится трудно поверить, что все мои бабушки и дедушки мертвы. Я видела своих родителей в гробах. Я знаю, что они умерли. Но я никогда не знала никого из бабушек и дедушек. Они умерли еще до моего рождения, по крайней мере, мне так говорили.
Что-то здесь не так. Слишком много смертей. В нормальных семьях так не бывает!
Я хочу разбудить Джекса, заставить его моих бабушек и дедушек. Я не знаю, чувствует ли он растущее во мне напряжение, но внезапно его глаза открываются. Он мгновенно просыпается, садится и осматривает комнату.
— В чем дело? Ты что-нибудь слышала?
Я кладу руку ему на плечо.
— Нет. Просто думала.
— О чем? — Он расслабляется.
— Вспомнила кое-что о своих родителях. Нашу лодку. И пистолет.
Он притягивает к себе.
— Значит, ты начинаешь думать, что они не были такими уж обычными, как ты считала?
— Мы можем их найти? Почему у меня бабушек и дедушек? Или детских фотографий моих родителей? Я никогда не думала об этом, предполагая, что они были утеряны, когда родители умерли и я переехала к тете, но теперь меня это удивляет.
— Информация о тебе надежно скрыта. Но я могу попытаться.
— Спасибо. — Я кладу голову Джексу на плечо.
Меня захватила буря эмоций. Я знаю, что мы в опасности, что нам придется ехать в Вашингтон и что мы можем не пережить этой встречи. Или мы можем разделиться, и тогда я не узнаю, жив ли Джекс.
Возможно, я больше никогда не увижу его и не узнаю, что случилось.
Как и с моей семьей.
Но мне ничего не остается, кроме как идти вперед.
Впервые за много дней меня переполняет страх, мне хочется плакать. Джекс, кажется, понимает, что со мной, и целует мои волосы.
— Они еще не добрались до нас.
Это правда. Мы уже многое пережили.
— Мне страшно.
— Страх — это естественно. То, как мы ведем себя, несмотря на наш страх, отличает нас друг от друга.
Я поднимаю лицо, и он целует меня легко и нежно. Мое тело начинает отзываться на поцелуй, и я вздрагиваю. Рука Джекса скользит мне за спину.
— Иди ко мне, — говорит он и закидывает мою ногу на себя.
Я касаюсь его возбуждения и моментально вспыхиваю. Я забираюсь на его бедра и опускаюсь вниз. Без предисловий. Без прелюдий.
Искры разлетаются по моему телу, когда он наполняет меня. Руки Джекса держат меня за талию, затем обхватывают грудь. Я поднимаюсь и опускаюсь в своем собственном темпе. Каждый толчок подобен откровению, новой преамбуле к экстазу.
Первые утренние лучи падают на окно, и теперь я вижу Джекса немного лучше. Он наблюдает за мной. Я кладу руки ему на грудь и ускоряю темп, хотя теперь мне сложно его контролировать. Я подчиняюсь ритму моего тела.
Затем это начинается: напряжение моих мышц вокруг него, ощущение пульсации, вибрирующей во мне. Поначалу она устойчива и предсказуема, но постепенно нарастает. Потом взрыв. Оргазм накрывает меня. Я кричу, шепчу что-то нежное. Джекс сжимает мои бедра, все еще двигаясь, а затем крепко сжимает и извергается в меня.
Я чувствую, как дрожат его руки, потому что мы не меняем позы. Разбитые и удовлетворенные мы боимся, что это конец, что кто-то из нас, или мы оба, не увидим следующее утро.
Я падаю ему на грудь и утыкаюсь лицом в шею.
Джекс обнимает меня и прижимает к себе.
— Все будет хорошо, — шепчет он.
У меня пропал голос, поэтому я ничего не говорю. Солнце медленно заполняет комнату. Никто, даже Джекс, не может помешать ему начать этот день.