Льеф обошёл Кену со спины и взялся за меч двумя руками поверх ладоней девушки. Кену тут же повело. Дрожь пробежала по животу, и в голове зашёлся шум.

— Часто случалось так, что, сражаясь против нескольких воинов, мне приходилось уходить в сторону знакомым с детства прыжком. Или в морском бою, когда драккары сходились бортами, перепрыгивать с корабля на корабль, — продолжил Льеф. — Вот так, понимаешь? — он переложил ладонь Кены так, чтобы та лучше контролировала меч.

Кена попыталась сосредоточиться на том, чем они занимались несколько часов. Она напомнила себе про Руна и про то, что случится, если она не научится стоять за себя, но это не слишком помогло — Льеф обволакивал её со всех сторон теплом, и Кене хотелось только таять в его руках — больше ничего.

Последние три дня Льеф вставал раньше обычного и возвращался в дом к обеду, чтобы затем идти тренировать её, но за эти три дня Кена так ничему и не научилась.

— Вдоль берега – множество скалистых островков-шхер, — продолжал рассказывать Льеф, и его дыхание опаляло жаром ухо Кены. — Там живут птицы. Так вот, мы соревновались, кто быстрее взберётся на отвесную скалу и спустится вниз с яйцом тупика.

— Оно такое вкусное? Это яйцо? — различила Кена собственный голос сквозь шум в голове.

— Что? Нет. Абсолютно противное. Главное было не победить, а участвовать в борьбе. По крайней мере, для меня.

Кена кивнула. Это она понимала. Не сдержавшись, повернула голову и коротко поцеловала Льефа. Тот замер на несколько секунд, ошарашенный. Кена обнаружила, что, стремительно набухая, плоть Льефа упирается ей в бедро.

— Не делай так… при всех, — сказал Льеф, совладав с собой.

— Я понимаю, — Кена повторила быстрый поцелуй. — Я буду осторожна, Льеф.

Льеф отстранился — взгляд его был немного зол — и, взяв со стойки с оружием другой меч, занял позицию напротив Кены.

— Нападай, — приказал он.

Даже теперь, будучи взрослым, в свободное от походов время Льеф продолжал упражняться дома с мечом, а иногда и показывал приёмы юношам при дворе конунга, когда те желали у него поучиться.

Льеф был хорошим наставником. Спокойным, терпеливым и твёрдым. Но именно от этого сочетания мягкости и непоколебимости Кена никак не могла сосредоточиться на учёбе. Ей казалось, что бархатистый голос Льефа ласкает её, как ночью сильные руки северянина ласкали её тело. И потому, выполняя приказ, Кена в очередной раз лишь скользнула клинком плашмя по лезвию учительского меча.

— Вот ты где, — послышался голос со стороны.

Кена заледенела. Это был Рун.

Льеф, казалось, тоже напрягся.

— Учишь рабыню обращаться с мечом? Ты окончательно проиграл её заклятьям, Льеф. Думаешь, трелля можно чему-то научить? — спросил Рун. Он вошёл на площадку и прислонился к оградительному столбу спиной, пожёвывая травинку. Взгляд его, устремлённый на Кену, полнился презрением — и ненавистью.

— Перестань, Рун. Предупреждаю тебя, — сказал Льеф.

— Мне больно, — выплюнул Рун, — что эта чужачка встала между мной и тобой.

— Она бы не стала причиной раздора, если бы ты этого не захотел, — Льеф почти инстинктивно заслонил Кену собой.

— Тебя ищет отец.

Льеф оглянулся на Кену.

— Не бойся, я за ней прослежу.

— Это плохая мысль, Рун.

Рун фыркнул.

— Боги, Льеф. Ты сам становишься похожим на неё. Где твёрдое плечо, на которое я мог опереться всегда?

Льеф хотел было ответить, но не успел, потому что Руна уже несло:

— Ты сам стал как женщина, Льеф. Ты, должно быть, и слушаешься её? Поэтому она так цепляется за тебя.

Взгляд Льефа, только что напряжённый и тяжёлый, подёрнулся льдом.

Рун тоже замолчал.

Над тренировочной площадкой повисла тишина.

— Зачем ты это сказал? — тихо спросил Льеф.

Руну стало неуютно.

— Чтобы ты понял, как глупо выглядишь со стороны, Льеф! — тем не менее огрызнулся он.

— Рун, ты знаешь закон.

Рун молчал.

— Никто не слышал, только ты и я.

— Слышали небо и земля.

— Льеф… — осторожно произнесла Кена, начиная понимать, в какую сторону клонится разговор.

Но Льеф лишь задвинул её за спину. Остановить его не мог уже никто. Злость, наполнившая его в тот день, когда он увидел Кену и Руна вместе за домом, раскалилась добела и стала остывать, превращаясь в настоящую боль.

Много позже он думал, что простил бы Руна — если бы их и правда слышали только небо и земля. Потому что, по большому счёту, Льефу было безразлично мнение богов. Но в эту секунду у него за спиной стояла — и слышала его слова — его собственная «богиня». И он никогда бы не простил себе, никогда не смог бы смотреть Кене в глаза, зная, что та видела, как Льеф побоялся поднять на обидчика меч.

— Идём к твоему отцу, — сказал Льеф всё так же спокойно. — Я скажу ему, что буду биться с тобой. На перекрёстке. На третий день. Как требует того закон.