Неудержимо тянет вниз.

Тишина сменяется странными звуками. Непонятными, чужими, доносящимися из запредельной мглы, в которую несет меня мертвящий поток.

Я понимаю - вокруг не только темно, но и необыкновенно холодно. Делаю безуспешный, жалкий рывок, стараясь подняться наверх, на поверхность.

Лишь разворачиваюсь лицом к скупо пробивающемуся сквозь толщу воды солнцу.

Последний, живительный луч с трудом разрезает себе путь, прощаясь со мной.

Я смотрю на осколок света, понимая, что возможность видеть вот-вот оставит меня, что я останусь одни в мокром влажном Царстве Смерти.

Что лицо мое станет таким же бессмысленным, как у темного ангела, который увлек меня за собой.

А потом я больше ничего не вижу.

Волны качают, принимая в огромную колыбель, в ледяные объятия. Я не испытываю страха. Меня больше ничто не тревожит и не беспокоит.

Я чувствую, я ощущаю себя мертвым.

Я знаю, что мертв.

Психиатр сказал бы, что это сублимация.

Так и есть.

14 февраля

Сейчас ночь. Темно и холодно. То, что случилось - оно просто случилось и всё.

Есть вещи, которые трудно не то, чтобы вымолвить словами. Их в тишине не нашепчешь ветру.

Пусть слова исчезнут - одно вослед другому, как лепестки цветка в осеннюю бурю.

Открыть окно, туда, в ночь! Подставить лицо холоду и мраку, синему лунному свету, льющемуся с неба. И смыть, смыть с себя все воспоминания! Сорвать их вместе с кожей! Выжечь из мозга!

Но я знаю, это невозможно.

Придётся помнить.

Я не мог сделать ничего подобного? Но факт остается фактом - сделал.

Я? Или он?

Скорее он, чем я. Я ведь был слишком пьян.

Как нелепо, как неправильно судить других людей! Но как часто мы любим заниматься именно этим. Охаиваем других в гордой уверенности, что с нами, любимыми, подобного произойти не сможет.

«Только не со мной! Я-то не могу быть столь глупым, жадным, порочным», - как часто мы думаем именно так?

И как часто ошибаемся! Можем.

Я, по крайней мере, точно могу.

Меня ужасает даже не случившиеся, а то, как внезапно и в тоже время вполне естественно все произошло.

Я не педераст. Никогда им не был. Даже склонностей подобных за собой не замечал. Просто был слишком пьян для того, чтобы соображать. Вообще что-то соображать. И все.

В комнате тикают часы. Отвратительно долбит в уши ход их механических колес, маятников, или что там ещё есть в этих часах?

Может быть, не стоит все обострять?

Откуда мы знаем, что происходит у других, за закрытыми дверями и высокими стенами?

С другой стороны, какое мне дело до других? Самое страшное именно то, что нельзя уйти от себя. Нельзя притвориться перед собой другим человеком.

Я окончательно потерялся.

Я не знаю, что мне с собой делать.

Каждый мой новый шаг хуже предыдущего.

Скатываюсь в бездну, в хаос. Понимаю это, переживаю, но продолжаю делать за шагом шаг вниз.

Моя душа похожа на какую-то разлаженную систему, в которой надрывно визжит сигнализация и мигают разноцветные сигнальные лампочки.

Я хотел бы уехать отсюда. Далеко.

Туда, где много зелёной травы. Где прохладные тени. Где медленно журчит река.

Там толстый жёлтый шмель сонно и грозно перелетает с цветка на цветок. Там надо всем раскинулось чистое яркое небо, такое голубое, что от него кружится голова.

Проклятые часы!

Их стук действует мне на нервы.

21 февраля

Глупо устроено животное под названием человек.

Я схожу с ума от одной мысли, что могу потерять моего запыленного ангелочка и одновременно сам готов добровольно отказаться от неё.

Она смотрит на меня, как на сумасшедшего. Скорее уж она сбежит, чем попросит жениться.

Она для меня слишком хорошая. Почему меня сводит с ума её положительность?

Я думал, что полюбил её. Я уверен, что я её ненавижу. И боюсь признаться в этом самому себе. Как будто она сейчас заглянет мне через плечо.

Что бы она сказала, чтобы бы сделала, если бы поняла истинную природу моих чувств к ней? И какова она, эта чертова природа?

Временами мне хочется ударить её, сделать больно. Закатить хорошую оплеуху.

Почему я её ненавижу?

Почему не оставлю?

Это как больной зуб: трогать невыносимо; не трогать не получается.

Я пресытился ею. Она мне надоела. Её костлявая фигура мне омерзительна.

Потом понимаю, что ненавижу не её. Я ненавижу себя.

Я не могу Ленку бросить. Не могу Наташку бросить. Не могу перестать таскаться к Марине Дмитриевне, жене отставного майора и моего соседа. Не могу перестать трахаться с Костей. Не могу бросить колоться, пререкаться с отцом. Не могу смотреть в глаза матери.

Я хочу спать. Голова болит. И хочется выпить. Или шырнуться.

Но час поздний. Теперь уже, наверное, все давно закрыто.

23 февраля

О! Сегодня самый лучший день Защитника Отечества в моей жизни.

Я сам себе «угодил».

Сейчас запишу по порядку, как советует мой психиатр.

Черт, какое слово лучше выбрать? С чего начать?  И, это уже вопрос к себе, к любимому - зачем наедине с собой подбирать слова, смягчать выражения? А люди ещё хотят избавиться от цензуры. Ха-ха!

И так, наша связь, наш горячий и пылкий роман с Костей дошел до слуха моей очаровательной прелестницы. До желтенького цыпленочка, ангелочка с пощипанными крылышками.

Если точнее, не до слуха, а до взора.

Угораздило её припереться в самый неподходящий момент, когда мы с Костей лежали на диване и целовались взасос».

***

Лена отбросила от себя тетрадку, почувствовав, как от негодования загораются не только щеки, но даже уши.

Она была разгневанна, разочарованна смущена.

Зачерпнув горстями воду, плеснула в лицо.

Какая мерзость! Гадость! Гадость!

До сих пор автор денвника был ей симпатичен. «Герой нашего времени». Ну, недопонятый, не любимый роднёй, пресыщенный хладнокровной возлюбленной. Бывает. Имеющий, судя по всему, наркозависимость - плохой, очень плохой, категорически не одобряемый Леной поступок. Но удобоваримый. Проглотить который с грехом пополам, можно.

Но «целоваться с Костей», кем бы он, этот Костя, не был? Это уж слишком!

Лена чувствовала себя так, словно это она сама вошла в комнату, застав парней за худшим из всех видов разврата - мужеложство. Фу! «Голубой король»! Звучит почти красиво. На деле же отдает какашкой.

Лена потёрла виски, лоб, глаза. Что это она так разгорячилась? Ей-то, спрашивается, какое дело до интимных радостей неизвестного страдальца в далёком прошлом?

Но ничего поделать с собой она не могла. Злилась, и все.

Сходное чувство испытываешь, читая роман и симпатизируя главному герою. А потом он начинает творить глупости, отбивая всякое желание следить за его перипетиями.

В отличие от романа, дневник повествовал о реальных событиях. И от этого на душе становилось как-то неуютно и смутно.

И хотелось знать, что там было дальше с этим придурком.

В тетради ещё было много листов.

***

«Мы с Костей лежали на диване и взасос целовались. Я не слышал, как Лена вошла. Костя, наверное, тоже.

Картина была просто великолепная: я лежу на подушке. Костя, разгоряченный и мокрый, на мне.

«Мы жадно лобзаем друг друга».

Не берусь представить, что чувствовала Лена в этот светлый миг.

Что чувствовал я, тоже описывать не хочу. Это как во сне, в котором все одеты, а ты почему-то нагишом. Нюансов ощущений множество, но все сводятся к одному: нелепо и стыдно.

Итак, я смотрел на неё.

Выражение моего лица, слава тебе господи, я не видел, а Костя сделался нелепым и невменяемым - наполовину разъярен, до смерти перепуган.

Ещё бы! Праведник. Глава комсомола. Надежда института. Любимец публики и вдруг мужеложец! В этой роли мне-то хреново. А ведь мне паршивой овцой в стаде быть не привыкать.

Я бы здорово посмеялся над ситуацией, если бы не Лена.

У неё было такое лицо...

Она, наверное, ни о чем подобном даже и не читала, не слышала. А не то, что вообразить рядом с собой могла.

Бедная моя девочка.

Если бы я мог, я бы в тот момент с радостью куда-нибудь провалился.

Но проваливаться было некуда. Да и невозможно. Надо было как-то выравнивать ситуацию. А как, черт возьми?

Что говорить, когда любовь твоей жизни заходит и видит тебя наполовину раздетым, обнимающимся с другим мужиком, прижимающимся уста в уста, и ты не уверен, в течение какого времени сия картина стояла пред её светлыми очами?

Что сказать? Что у нас сеанс искусственного дыхания? Что он споткнулся и упал, а я его нежно утешил?

Костя вскочил, как ошпаренный:

- Мы тут... я тут... это не то, что ты думаешь!

Как будто он знал, о чем она думала?

Как будто подумать можно было что-то другое?

Итак, Костя оправдывался. Нелепее ничего не придумаешь.

Я же решил плыть по течению. Просто лежал и смотрел, куда повернут события.

Они, как и следовало полагать, никуда поворачивать не стали. Остались на месте.

Глаза Лены так и умоляли разубедить её в очевидном.

Ага, дождешься от меня. Как же? Врать я не мастак. Не люблю. Считаю ниже своего достоинства.

Поняв, что ничего из меня не выжмет, Лена прошла в туалет.

Я поплелся за ней. Так, на всякий случай. Не то, чтобы я её подозревал в суицидальных намерениях - я её для этого слишком хорошо знал.

Ну, может, помощь, какая потребуется? Тазик там подержать, или ещё чего?

Стоял рядом, заботливо держал в руках предварительно смоченное полотенце. Терпеливо смотрел, как её выворачивает наизнанку от отвращения ко мне.

Когда ей надоело сидеть в обнимку с унитазом, я протянул ей руку.

Но она с силой меня оттолкнула:

- Никогда меня больше не трогай!

С пафосом заявила рассерженная злюка, горя праведным негодованием.

- Никогда больше не смей меня трогать своими грязными руками!

Руки, кстати, в этой ситуации были единственным, что осталось чистым. Я их за головой держал.

Но ей до нюансов дела не было.

- Никогда!  - почти прорыдав, завершила чаровница.

Ей оставалось только закинуть голову назад, ударив рукой по лбу и крики: «Браво!» - из зала обеспечены.