– Да, а теперь нас допрашивать будут! – повторила Агнесса Петровна, едва дождавшись, покуда Андрюха закончит говорить.
– Кто и по какому поводу собирается вас допрашивать? – уточнил Гольдберг. И от спокойного, даже ироничного тона, каким психолог задал вопрос, всем сразу стало легче.
– Чухаев, – ответила за всех Грохотова. – Он уже звонил и приказал не расходиться. Вами интересовался… А допрашивать, наверное, про Костю будут. Он же пропал. Чухаев говорит, телефон отключен. Он и вправду отключен – мы тоже ему звонить пытались.
Дверь открылась, и на пороге появился – легок на помине! – Александр Васильевич Чухаев. Главный юрист начал без предисловий:
– Кто из вас знает, где сейчас может находиться Обухов?
– Может, на работу едет, – пожал плечами Алик. – Сейчас такие пробки.
– И я, и ты, и все вы прекрасно знаете, что ни на какую работу он не едет!
– Значит, спит. Он вчера себя плохо чувствовал, – все тем же спокойным тоном предположил Алик.
– Где он спит? Дома его нет – я проверял.
– А чего вы вдруг запаниковали-то?
– А того, что ваш Обухов взял сто пятьдесят тысяч долларов, чтобы расплатиться с этой, как ее… Анастасией… Заворотнюк. Она договор на рекламу водки с нами подписала. Обухов ей бабки повез и пропал. Вместе с деньгами.
– То есть вы подозреваете, что Обухов присвоил деньги и скрылся?
– А что еще прикажешь думать? – попытался сыграть праведный гнев Чухаев. Получилось так ненатурально, что Алик невольно поморщился. – Продюсеру актрисы этой позвонили – деньги ей Обухов не отдал. Вот и выходит, что Костик их попер.
– Вранье! – кинулся защищать шефа Андрюха, глаза которого от возмущения стали похожи на два елочных шара – такие же большие, круглые и блестящие.
– Погоди, Андрюх, – остановил Суслова арт-директор. И, уже обращаясь к Чухаеву, невинным тоном поинтересовался: – А что, разве Заворотнюк согласилась? Разговор о том, чтобы ее пригласить, в отделе шел, но, во-первых, для ролика о колготках, а не водки – раз, а во-вторых, ни ей самой, ни ее продюсеру Костя, насколько нам известно, даже не звонил – это два. Прикинул, сколько они могут запросить, и отказался от этой идеи.
– Тебе не приходит в голову, что не обо всем он вам докладывает? Вопрос решался на совещании у Ненашева, и Обухов не счел нужным вас информировать. А может, – Чухаев старательно сморщил лоб, будто прямо сейчас ему в голову пришла скорбная догадка, – он заранее все продумал! Может, с самого начала решил деньги присвоить! Тогда Обухов намеренно все скрыл. Вдруг бы вы что-то заподозрили и Ненашеву или мне доложили…
– Если мне не изменяет память, прежде Обухов и куда большие суммы и актерам, и на телевидение возил, – заметил Алик. – Разве нет? Чего ж это он сейчас на какие-то полтораста штук польстился?
– Ну я не знаю… – замялся Чухаев. – Может, именно сейчас обстоятельства так сложились. Задолжал кому…
– Неубедительно. Да, и еще один вопрос: а 150 тысяч – это весь гонорар Заворотнюк или аванс?
– Весь.
– И она согласилась рекламировать водку за жалкие сто пятьдесят штук?
– Так долларов же!
– Понятно, что не тугриков. Нестыковочка получается. Если она за пару последних роликов про «любимый» сок 250 тысяч баксов получила, чего же она водку-то за такую смешную сумму рекламировать взялась? Это ж, как ни крути, удар по имиджу. Она два года няню, любимицу детей, изображала, сейчас во множестве шоу для семейного просмотра участвует… За что, я вас уверяю, очень солидные бабки получает. И вдруг эта прелестница-скромница вылезает на экран с рекламой водки – и ломает свой имидж к чертовой матери! За 150 тысяч долларов…
Криэйторы воззрились на главного юриста, и во взгляде каждого из них читались недоверие и снисходительность. Чухаев понял, что попал впросак, и теперь судорожно соображал, как из этого положения выпутаться…
– Так это! У нас же реклама водки скрытая!
Чухаев так искренне обрадовался своей находчивости, что даже вскочил со стула и победно посмотрел на Алика.
Арт-директор хмыкнул и, не глядя на главного юриста, произнес усталым и бесцветным голосом:
– А ведь вы, Александр Васильевич, производили впечатление умного человека. Чего ж так лажаетесь? Что, времени на подготовку «фуфла» не было? Да, конечно, реклама «Сладкой истомы» у нас скрытая. Но вы как юрист и давний сотрудник «Атланта» прекрасно знаете, что это отмазка для антимонопольщиков – чтобы не потянули на правеж за нарушение закона. А телезрители, они же потребители рекламы, телевизионщики, продающие под нее эфирное время, актеры, в ней участвующие, прекрасно знают истинный предмет нашего промоушена. Так что для репутации актрисы все едино: рекламировала бы она водку, так сказать, в чистом виде или через нижнее белье. Посему позвольте вам не поверить, многоуважаемый Александр Васильевич. Лоханулись вы со своей версией про украденные Обуховым денюжки Насти Заворотнюк.
– Да как ты смеешь со мной таким тоном разговаривать! Да никто…– Чухаев захлебнулся гневом и, хватая ртом воздух, затряс головой.
– Хотели сказать, никто с вами подобным тоном не смеет разговаривать? – продолжил добивать юриста Алик. – А вы сходите к Ненашеву, доложите о состоявшейся тут беседе. Только честно доложите, перескажите как можно ближе к тексту. Еще не такие слова услышите. И уж точно не таким тоном.
Уходя, Чухаев так саданул дверью, что она едва не слетела с петель. С полминуты в отделе царило молчание. Его нарушил Алик:
– Ну че, народ, наверное, надо всем идти заявление по собственному писать. Пока Чухаев какую-нибудь статью не нашел, по которой нас вышибут.
– А может, пронесет? – робко поинтересовалась Грохотова. От ее вчерашней решимости быть полезной начальству не осталось и следа.
– Ну мимо вас, может, еще и пронесет, а я тут точно больше не работаю, – тяжело вздохнув, Алик начал выдвигать ящики стола и вытаскивать из них какие-то папки, блокноты, листы с эскизами.
– Не спешите, Алик. – Подошедший сзади Гольдберг положил руку на плечо дизайнера. – Подождите до завтрашнего утра. Мне почему-то кажется, что уже сегодня вечером у нашего юриста появятся большие проблемы, так что обо всем остальном ему, скорее всего, придется на время позабыть.
– А… – открыла рот Грохотова. – Откуда… Вам что-то известно?
Михаил Иосифович замахал выставленными перед грудью ладонями:
– К сожалению, больше ничего сказать не могу. В свое время все узнаете. А сейчас прикройте меня. Мне нужно отлучиться – и надолго. Боюсь, появлюсь уже только к вечеру. Если меня будут спрашивать Ненашев или Чухаев, возьмите грех на душу, соврите: дескать, Михаилу Иосифовичу в результате «наезда» главного юриста стало не по себе, сердце прихватило, в голову ударило – и он поехал к доктору.
– А на самом деле вы куда? – продолжала любопытствовать бренд-менеджер.
– Конечно, прикроем, Михаил Иосифович! – горячо заверил психолога Алик, чем позволил Гольдбергу проигнорировать последний вопрос Агнессы.
– Алик, у меня к вам просьба личного, я бы даже сказал, интимного характера. Думаю, дамы не обидятся, если мы обсудим ее в кабинете Кости.
Получив молчаливое согласие дам, психолог и дизайнер скрылись за дверью. В обуховской комнатенке Гольдберг спросил:
– У тебя нет фотографии Дегтярева? Можно даже коллективный снимок, но только чтобы лицо Стаса было хорошо видно.
– А зачем? – заикнулся дизайнер, но тут же осекся: – Простите за глупый вопрос – можете не отвечать. Дайте-ка подумать… Есть у меня одна папка под названием «ерунда», куда я левые фотки сбрасываю: подружек своих, вывески идиотские и кадры с корпоративных вечеринок. Давно почистить собирался, но, слава богу, руки не дошли. Есть там Дегтярев, точно есть. Знаете что, Михаил Иосифович… Спускайтесь к своей машине, а я минут через десять снимки распечатаю и вынесу. Ну чтобы лишних вопросов не было.
Через четверть часа Гольдберг уже ехал на Ташкентскую. На пассажирском сиденье рядом с ним лежали три листа формата А3 с изображением Стаса Дегтярева. Большие, четкие фотографии.