Глава 11

Похищение сабинянок

Три месяца спустя.

- Снова звонили из «Таймс», - сказала Габриэль, стоя в дверях кабинета Моны.

- Чего они хотят на этот раз? - спросила Мона, едва отрывая взгляд от аукционного каталога.

- Говорят, хотят разместить статью о галерее в светской хронике. Думаю, тебе стоит согласиться, не так ли?

Мона посмотрела на свою помощницу. Габриэль была высокой, стройной и черноволосой, и у нее был прелестнейший французский акцент, от которого каждое слово звучало так, словно его окунули в серебро. "Светской хроники" было светскОй хрОнике, а "да" - да-а. Сочетание ее красоты и акцента сделало Габриэль идеальной кандидатурой для «Красной». Никто не мог отказать этой женщине, когда она говорила, - Вы, конечнО, хотите его купить. Я упакую для вас.

- Полагаю, мы должны сказать "да", - ответила Мона. – «Таймс» уже дала нам широкую огласку.

- Я позвоню им и дам знать завтра утром. Мужчинам и прессе полезно давать немного попотеть, прежде чем сказать им "да".

- Хороший совет, - сказала Мона. Габриэль улыбнулась и вышла из офиса, на ней был черный костюм и черные туфли на шпильках. Было так приятно снова иметь возможность позволить себе сотрудников. С тех пор как были обнаружены картины, свернутые в рулон и спрятанные в медных столбиках кровати, телефон «Красной» днем и ночью разрывался от звонков покупателей, репортеров и всех любопытных. Мона нашла две картины, спрятанные в столбиках кровати, хотя мир искусства знал только об одной - потерянном Пикассо, картине одной из его многочисленных любовниц. О второй картине она никому не рассказала. Она вставила ее в рамку и повесила на почетном месте в галерее с надписью: «Неизвестный, 1938, художник Энтони Девас».

Пикассо, подлинность которого она установила, и, несмотря на отсутствие его происхождения, мир искусства сошел по нему с ума. Мона одолжила его художественному музею, который мог обеспечить лучшую охрану, чистку и толпу, чтобы смотреть на него. Она принимала предложения от покупателей на Пикассо и на все эскизы и гравюры, которые дал ей Малкольм, но она пока не хотела их продавать. Пикассо был прощальным подарком Малкольма. Поскольку он оставил ее, не дав ей ребенка от него, она не хотела отказываться от всего, что с ним связано. Каждый божий день она думала о нем. Она просыпалась, вспоминая его. Она засыпала и мечтала о нем. Она доставляла себе удовольствие, фантазируя о нем. И каждый день она приходила в «Красную», отпирала дверь, отодвигала шторы и смотрела в его темные улыбающиеся глаза, которые смотрели на нее из-под золоченой рамы.

Она повесила портрет Малкольма там же, где когда-то висела «Охота на лис» Морленда. В ее воображении Малкольм стоял здесь, уставившись на эту картину, положив одну руку на бедро, а другую на подбородок. В ее сердце он всегда будет рядом. Именно телом она хотела его, но это было невозможно. Если Малкольму было сорок или около того в 1938 году, то сейчас ему должно было быть больше ста, что делало маловероятным, что он все еще жив. Неужели это его призрак являлся к ней? Может быть, он каким-то образом путешествовал во времени или каким-то иным способом находил путь в ее сны? Она не знала и, скорее всего, никогда не узнает. Но одну часть своего обещания он сдержал. Он спас «Красную». После того, как Пикассо был оценен в миллионы долларов, коллекторы перестали звонить. Банк реструктурировал ее ссуду, и она снова смогла взять кредит, нанять Габриэль, покрасить и отремонтировать галерею, и снова созвать мир искусства. Она должна была быть такой счастливой...

И все же.

Малкольм.

Он сказал, что она может оставить его себе, и она так и сделала. Она хранила его на стене в рамке. Не этого она хотела, но так было предначертано, не так ли?

Мона вздохнула. Слеза скатилась с ее глаз и упала на аукционный каталог. Глупая девчонка, плачущая из-за мужчины, который заплатил ей за секс с ним картинами. Абсурд. Она должна вести себя как взрослая женщина, а не как влюбленная школьница. Она рывком открыла ящик стола, чтобы достать салфетку, и обнаружила книгу по искусству, которую не помнила, чтобы клала туда. Она достала ее и нашла страницу, помеченную красной бархатной лентой.

Малкольм?

Она не могла дышать. Ей пришлось заставить себя вдохнуть и выдохнуть, когда она вытащила книгу из ящика и положила ее на стол. Она открыла страницу на ленте и ахнула.

Картина Рубенса. Похищение сабинянок, 1637 год.

Дрожа от страха и потрясения, Мона смотрела на знаменитую картину. Она хорошо ее знала. Ее изучали на одном из многочисленных курсов по истории искусства. Картина, буйством движения, цвета и света, изображала знаменитое похищение дочерей сабинян мужчинами, которые запретили римским мужчинам жениться со своими семьями. Мать Моны ненавидела, что слово Raptio, означающее «похищение», было переведено на английский как «изнасилование». Она сказала, что так женщины стали жертвами, когда на самом деле они смело вмешались во время последующей войны между сабинянами и римлянами, чтобы положить конец убийствам своих мужей их отцами и убийствам их отцов их мужьями. Но это было как раз то, с чем ее мать не согласилась бы. Мона напомнила ей, что даже если их не насиловали, их похитили и насильно выдали замуж. Ее мать отмахнулась от возражений и ответила Моне, что в настоящем плену они были у своих отцов, поэтому до похищения их жизни не были полны солнечного света и цветущих роз. Мона обвинила мать в том, что она применяет к истории свой стандарт «красота превыше правды». Ее мать только фыркнула и ответила: - Ты никогда не слышала о Священной Империи Сабинян, не так ли? Римляне победили не просто так. - Мона оставила эту тему и с тех пор мало думала о картине.

До этих пор.

Мона поднялась со стула и побежала в заднюю комнату. Она распахнула дверь и обнаружила... ничего. Ничего кроме картин, скульптур, коробок и принадлежностей. Мона перевезла медную кровать в свою квартиру. Теперь задняя комната была простым складом. Малкольма определенно тут не было. Она почти ожидала увидеть его в форме римского центуриона, готового перекинуть ее через седло своего коня и ускакать с ней в свой дом, где он сделает ее своей женой. Красивая фантазия, но всего лишь фантазия.

Кто-то сыграл с ней злую шутку. Мона закрыла за собой дверь.

- Если не против, я закрою двери, - сказала Габриэль, стоя в дверях кабинета.

- Да, спасибо, - ответила Мона.

- Снова будешь работать допоздна?

- Как всегда.

- Ты слишком много работаешь, - сказала Грабриэль. - Тебе стоит взять выходной. Ты же знаешь, что я могу присмотреть за «Красной» и за Ту-Ту. С тех пор как я сюда устроилась, ты не взяла ни одного выходного.

Мона улыбнулась. Габриэль была добра, и они хорошо ладили, но Мона так и не набралась смелости сказать своей очаровательной помощнице, что она каждый день приходит в "Красную" из-за Малькольма - потому что скучала по нему, потому что была уверена, что он еще не совсем закончил с ней. Как сказать такой рациональной и умной женщине, как Габриэль, что ты влюблена в мужчину, который, скорее всего, призрак? Конечно же, никак. Поэтому Мона держала секреты при себе.

- Я подумаю об этом, - сказала Мона. Возможно, она возьмет небольшой отпуск. Не может же она всю жизнь оставаться заложницей воспоминаний? - Хотя я даже не знаю, чем занять себя.

- Это ты узнаешь. - Габриэль повернулась, чтобы уйти. - Или нет.

- Что я должна узнать?

- Нет, я не буду закрывать. - Габриэль посмотрела на Мону через плечо. - Он все еще здесь.

Она прошептала последние слова, и Мона, прищурившись, посмотрела на свою помощницу. Габриэль поманила Мону пальцем, и та подошла к двери.

- Кто это? - Прошептала Габриэль. - Он здесь уже больше часа. - Мона заглянула в галерею. Перед портретом Малькольма стоял мужчина, одна рука на бедре, другая в кармане. - Он нравится Ту-Ту.

Черный кот сидел на полу у ног мужчины. Казалось, они оба смотрели на картину.

- Я не знаю, - ответила Мона.

- Он ужасно красив, - прошептала Габриэль.

Этого Мона не могла отрицать. Она поправила свою красную юбку и черную блузку.

- Ты можешь выйти через черный выход, - сказала Мона. - Я запру дверь, когда он уйдет.

Габриэль улыбнулась. Она расстегнула одну пуговицу на блузке Моны, обнажая кромку черного кружевного бюстгальтера.

- Поблагодаришь позже, - сказала Габриэль, прежде чем оставить Мону наедине с мужчиной в костюме.

Когда Габриэль ушла и в галерее никого не осталось, кроме нее, Ту-Ту и мужчины, Мона заставила себя выйти к нему. Она уже хотела было застегнуть пуговицу, но остановилась. Зачем переживать?

- Сэр? Мы закрываемся, - сказала она. Мужчина даже не обернулся, и не отреагировал на обращение к нему. У него были рыжевато-каштановые волосы, волнистые и взъерошенные, а его глаза очень темными... но безошибочно синими. Полуночно-синие. Худощавый, но широкоплечий, сильный нос и сильный подбородок, сильная челюсть, он был красив больше, чем любой мужчина имел право быть.

Он показался ей очень знакомым, но она никак не могла его вспомнить.

- Сэр?

- Мне нужно поговорить с владельцем этого заведения, - ответил мужчина с четким английским акцентом.

- Я Мона Сент-Джеймс. Я владелица галереи.

- Итак, мисс Сент-Джеймс, сколько вы хотите за картину?

- Она не продается, - ответила она.

- Все продается. Назовите свою цену, и я заплачу.

- Эта картина бесценна.

Он усмехнулся.

- Бесценна? Я отказываюсь верить, что она что-то значит для вас. Вы ведь даже не знаете, кто он, правда? К тому же, ваша табличка неверна.

- Не соглашусь, - ответила она. - Моя ассистентка очень тщательна в своих исследованиях. На картине четко обозначен 1938 год, и художник, несомненно, Энтони Девас.

- Это не то, что неправильно. Человек на картине - вот проблема. Он не "Неизвестный" Я уверен в этом, потому что знаю его.