— Думаю, я тебя понимаю, — сказала она и заговорила о своей матери, хоть вкратце и с болью. Почему-то ей все еще было больно.

Сендара прервала ее.

— Это разное, — холод в ее голосе усилился. — Моя мать — Хаверен Дир. Самая красивая женщина в Эйваре. Благородная и красивая. Поместьям Дир сотни лет. До того, как отец завоевал ее, у нее было двадцать ухажеров, и каждый благороднее предыдущего. Песни писали в ее честь.

— Хорошо, — Джулиен была ошеломлена. Ее мать была благородной крови, но не Хаверен Дир. Что бы это ни значило. Она была всю жизнь под ветвями оливы. Она ничего не знала о власти или политике.

Мать Джулиен нельзя было назвать красивой. И ее родители не были особенными. Имары были крепкими и выносливыми, так можно было сказать. В их честь не писали песен и не будут.

Джулиен пришла на главный этаж, ученики уже разошлись по урокам. Она опаздывала на урок истории архимастера Лиана. Может, лучше было не идти вовсе. Она могла побродить по лесу. Вдали послушно пели в классе. Мелодия поднималась все выше, а потом начиналась снова с низов.

Она вспомнила свет на вершине лестницы, странное искусство, книги. Книги. Инстинкт мешал ей пересечь порог той комнаты. Кто-то ее происхождения мог надеяться на окно в большой мир. Не на дверь.

* * *

— Что ты знаешь о любви? — донеслось до Дорна Аррина, он читал древний текст для следующего урока. Он тряхнул головой, словно отгонял муху.

— Ничего, — сказал он. — А что?

Этерелл Лир улыбнулся. Он должен был учиться, как Дорн, но сидел на окне в свете утра и строгал кусочек дерева. Его длинные пальцы работали отлично.

— Ничего.

— Это ты оставлял записки дочери Диара, — сказал Дорн. — Представляю эти банальные фразы.

— Да, стоило попросить твоей помощи с этим, — Этерелл рассмеялся. — Но я бы не хотел… повышать планку. Она увидит, что у меня есть другие таланты, кроме поэзии.

— Твоих знаний о любви хватит нам двоим, — Дорн перевернул страницу. Он пытался решительно читать текст, но буквы убегали от него. Тишина между ними не была натянутой, Этерелл напевал, дерево падало завитками, похожими на дым.

Наконец, Дорн заговорил снова:

— Надеешься стать сыном архимастера?

Его друг пожал плечами.

— Я так далеко не заглядывал. Но, Дорн, ты видел что-то прекраснее?

— Что-то?

— Ты знаешь, о чем я.

— Ей едва шестнадцать, — сказал Дорн.

— Там, откуда я, в этом возрасте женятся, — сказал Этерелл. — Не будь ханжой, Дорн. Это утомляет.

— Я постараюсь не утомлять, — Дорн поднял книгу, закрывая лицо.

Стул скрипнул по полу, книгу опустили. Этерелл сжимал края книги.

— Прости, — сказал он, уже не улыбаясь. — Я не хотел. Правда.

— Ты говоришь то, чего не хочешь? — Дорн отвел взгляд, боясь смотреть на него. Но он видел потрясенный взгляд друга, хотел запомнить его.

Он услышал, а не увидел улыбку Этерелла.

— Все время. Это важно во время роста джентльмена, — он отпустил книгу Дорна и выпрямился.

— Не удивительно, — сказал Дорн и кашлянул. — Ладно. Как джентльмен, что ты сделаешь дальше?

— Что я хочу? — Этерелл взмахнул руками, словно выступающий актер. Он вскочил на стул в луч солнца. Он оказался в золоте. — Я хочу завоевать сердце красавицы. Исполнять рядом с тобой на Манайе. И… я хочу заслужить кольцо и выпуститься.

— Вот так речь. Мне похлопать? — едко сказал Дорн. — Твои планы поражают, учитывая, что тут творится. Я удивлюсь, если мы выпустимся. С внезапной смертью архимастера Мира и уходом Валанира Окуна… все происходит удобно, как по мне.

Этерелл покачал головой с насмешливой печалью. Он слез со стула ловким прыжком.

— Вздорность любителя книг. Стоит написать поэму об этом.

— Напасть золотых лордов, — сказал Дорн. — А это поэма в честь тебя.

— Натрави напасть на Марика Антрелла, моего соперника за внимание Сендары Диар, — сказал Этерелл. — Он, похоже, умирает от голода, но что-то медленно.

— Это так… в обоих случаях, — сказал Дорн. Но ему стало тяжело. — Правда, Этерелл… ты не хочешь узнать, что случилось с Валаниром Окуном? Вряд ли он ушел бы, не попрощавшись… даже не произнеся речь, как тут все делают.

— Он не архимастер, — отметил Этерелл.

— Хорошо… без речи. Но с песней. Хоть с чем-то.

Взгляд Этерелла стал напряженным.

— Что ты предлагаешь?

— Ты должен понимать, — сказал Дорн. — Не хочу говорить. Мне нравится Валанир Окун. Я хотел быть им почти всю жизнь. И после всего случившегося… я в раздумьях.

— Столько тревог, — Этерелл покачал головой. — Как ты спишь?

— Я вру себе, — теперь он говорил то, что не хотел. Если бы Дорн хорошо врал себе, то и спал бы лучше.

Но его тон был убедительным, его друг улыбнулся и продолжил резать дерево. Завитки падали на пол. Этерелл был расслаблен, словно это отвлекало от мыслей. Из дерева появлялся тонкий длинный силуэт, но Дорн пока видел лишь это.

Дорн Аррин стал снова читать, но думал о будущем при этом. Он видел себя и друга в столовой вечером, Этерелл решительно пойдет по ряду к столу, где была красавица, подарит ей то, что делал. И Сендара Диар поймет, кто писал записки, хвалящие ее красоту, и она будет впечатлена. Должна понять. До этого, когда Этерелл Лир стоял на стуле в свете, раскинув руки, Дорн понял, что проиграл, но не он один.

* * *

Он видел башни в тумане. Это было первым. Они были белыми, позолоченными рассветом и с золотыми зубами. В нем звучало шепотом имя, приглушенное, как туманом. Он приближался, опускаясь, как птица, увидел горы, зеленую стену. Где-то в глубине были огни. Он знал. Он их видел. Они добрались до него ночью. Он горел, кричал в агонии.

Боль заставляла его помнить: он сжимал меч в призрачной руке. Он резал, словно кости были маслом. Так просто. Груды конечностей падали у его ног, как разбитые в детском гневе куклы. Люди были за туманом, их черты были неясными, они не казались людьми вовсе. Их кровь была рекой, но не пачкала его, он был чистым.

Все это было игрой, пока не прибыл огонь.

Голос мужчины гремел в ушах. Снова то имя. Теперь он его слышал. Алмирия.

И другой голос, мелодичный, звучал следом за ним.

— Будь единым с землей. Покойся.

Он знал последним слепящую боль. И умирающий шепот в ушах. Алмирия. И башни в огне.

* * *

На рассвете то, что было Гаредом Дексаном, закрыли в пещере на северном берегу острова — заброшенном, куда не ходили люди. Туда было сложно войти. Его плоть быстро пропадала с костей, остались ошеломленные глаза без век. Серая волна ревела, пока они работали, ветры севера били снова и снова, словно весна не настала.