Наш столик стоял у окна с видом на широкий двор дикой травы, а дальше — густой сосновый лес. Это восхищало.

Папа нахмурился, разглядывая меню.

— Я хочу ньокки, — он улыбнулся и поднял на меня взгляд. – Но, наверное, возьму салат.

Мой смех оказался слишком громким.

— И я люблю ньокки.

— Да? – папа натянуто улыбнулся, и я поняла, что перегибала палку.

— Рад возвращению домой? – спросила я.

— Конечно, — отец посмотрел в меню еще раз и закрыл его. – Нужно доделать задний двор. Хочу посмотреть, что получится.

Официантка наполнила наши стаканы водой, перечислила блюда дня, а потом упомянула, какой из фильмов папы любила больше всего.

Отец ослепительно улыбнулся и чуть подался вперед, словно делился тайной:

— Это и мой самый любимый.

Женщина засияла. Папа выбрал вино, а потом мы озвучили свои заказы. Как только официантка ушла, отец закатил глаза.

— Я осуждаю всех, кто считает «Восхождение ковбоя» — их любимым фильмом. Если нравится мусор, ничего не поделать.

Ого. Я прикусила язык, подавила желание напомнить ему, что с такого мусора начиналась его карьера.

— Марисса живет неподалеку? – спросила я вместо этого.

Отец моргнул, глядя поверх стакана с водой.

— Что?

— Марисса, — повторила я. – Она живет рядом с тобой?

Он отпил воды.

— Ох. Да, у нее квартира недалеко от университета, но обычно она остается у меня, — папа подмигнул, и я не знала, почему, но это было немного противно. – Больше места.

— Так между вами все серьезно?

На его лице мелькнуло удивление. Я еще не спрашивала его о девушках. Официантка подошла с нашими салатами и вином, и тем самым предоставила папе возможность сформулировать ответ или сменить тему.

Но отец не уклонился от ответа, как я ожидала.

— Я не уверен, что все серьезно, — сказал он. – Она заканчивает учебу и… мы – хорошие друзья.

Что-то не давало мне покоя: любопытство, которое я всегда в присутствии отца сдерживала.

— Почему ты больше не женился? Вы же с мамой давно расстались.

Отец явно ждал подобного вопроса. И ответил без колебаний.

— Не думаю, что есть конкретная причина. С моей работой сложно поддерживать серьезные отношения. Графики бывают дикими, и трудно понять, какие намерения у человека на самом деле, — он указал вилкой на меня. – Но ты меня прекрасно понимаешь.

Что это значило? Я осторожно подбирала следующие слова:

— Почти все мои отношения были для пиара, — призналась я. – Так всегда казалось проще.

— И да и нет, — папа сунул вилку в рот, пережевал, не сводя с меня взгляда, словно хотел дать понять, что свое мнение еще не высказал. – У обоих вариантов свои минусы, но, наверное, проще, когда кто-то хотя бы имеет представление, как все работает.

— Кстати… я хотела с тобой кое-что обсудить.

Папа взял соль и перец и выжидающе на меня посмотрел.

— Я кое с кем встречаюсь.

— Да? Я его знаю?

У меня вспотели ладони, волоски на шее встали дыбом. Он хитрил?

— Это Сэм, пап.

Несмотря на идеальное исколотое ботоксом лицо, отец удивленно вскинул брови, которые практически исчезли под челкой.

— Сценарист?

Может, папа и не слышал нас прошлой ночью. Может, ему и не показалось странным, что мы вышли из теплицы вместе. Может, я зря призналась.

Я кивнула, попробовала салат, чтобы не смотреть отцу в глаза. Чем больше я жевала, тем больше сухарики во рту казались горстью камней. Я сглотнула, и все превратилось в клейстер.

Папа откинулся на сидение и закинул руку на спинку. Он выглядел удивленным. И, если я не ошибалась, довольным.

— Так я помешал чему-то прошлой ночью, — он улыбнулся. – Очень интересно, — папа заговорщически подался вперед. – Ты еще ни разу не обсуждала со мной мальчиков.

Я рассмеялась.

— Мне тридцать два. Ему тридцать пять. Он не мальчик.

Папа улыбнулся, морщинки вокруг глаз делали их добрее.

— Ты – мой ребенок. Так что это всегда будет «мальчик».

— И… мы никогда еще о таком не говорили. О жизненных проблемах.

Папа тихо хмыкнул.

— О жизни, — он склонился, сложив руки на столе, все внимание было сосредоточено на мне. – То есть ты хочешь сказать, что это серьезно?

— Может быть. Он… — мои щеки потеплели, и я подавила улыбку. – Он чудесный, умный, и я влюбилась в него, как только прочла «Молочай».

Я подумывала все рассказать, но не стала. Может, однажды, когда наши отношения станут по-настоящему прочными, я поделюсь с отцом.

Это было безумием, но у меня впервые появилась надежда.

* * *

Официантка принесла чек, и папа потянулся за кошельком раньше, чем та опустила его на стол. Отец вскинул руку, прерывая мое возражение.

— Не позволю платить за обед твоего же старика.

Он бросил карточку, и я заметила на ней имя Алтеи. Умно. Люди вполне могли сфотографировать кредитку Яна Батлера и выставить в интернет.

Нас останавливали три раза на пути к двери, люди терпеливо ждали, пока мы пройдем по залу.

«Я знала, что вы что-то снимали, но не думала, что так близко!».

«Я любила вас еще с «Восхождения ковбоя».

«Вживую вы даже красивее».

Папа все это терпел.

Я еще раз глянула на меню, подумывая что-нибудь взять для пикника с Сэмом. Я представила нас лежащих в обнимку на одеяле под ярким звездным небом.

Боковым зрением я заметила какое-то движение рядом и настороженно выглянула в окно. Фотограф. Ожидаемо, ведь мы и не скрывались. Я была уверена, что папа разозлится, что я уговорила его пустить меня за руль, а не взять водителя, но теперь ничего изменить нельзя.

Отец закончил с автографами, и я коснулась его руки.

— Предупреждаю, снаружи фотограф.

— Не проблема, — ответил он. – Это должно было произойти рано или поздно.

— Думаю, так случается всегда, когда путешествуешь с Яном Батлером. Ты же лучше выглядишь вживую, — пошутила я.

Я опустила голову, взялась за протянутую руку папы и вышла на улицу. Нас окрикивали, фотографов было уже двое. Они просили нас посмотреть в объектив, ответить на пару вопросов и улыбнуться. Я выпрямилась, коротко глянула на папу, который счастливо улыбался.

Но в этот же момент я заметила бегущую из-за угла здания группу фотографов.

Их уже не было двое, их стало около двадцати.

Время изменилось. Мне снова было восемнадцать, а не тридцать два, и мы были не перед рестораном в фермерском доме, а на круглом дворе отеля Марриотт в Лондоне. Лица скрывались за большими фотоаппаратами с длинными объективами, со всех сторон пихали микрофоны. Вопросы звучали отовсюду:

«Тейт, это С.Б. Хилл – Сэм Брэндис, писатель и сценарист?».

«Сэм Брэндис – тот парень, которого вы встретили в Лондоне?».

«Как вы решились снова встречаться с мужчиной, который продал вас много лет назад?».

— Тейт! Тейт! Сюда!

«Ян, какие у вас отношения с Сэмом? Вы знаете об их прошлом?».

«Тейт!».

Мы были тут всего час. Как они попали сюда так быстро?

Они звали, громко, но один единственный вопрос снова и снова раздавался из разных сторон: «Тейт, кто такой Сэм Брэндис?»

Я застыла, шокировано оглядывая толпу.

Папа обнял меня за плечи.

— Без комментариев и хорошего дня. Берегите себя.

Камеры вспыхивали с маниакальной скоростью, папа повел меня к машине и помог сесть на пассажирское место. Он обошел машину и махнул фотографам, качнув головой, что и он отвечать не станет.

— Вы знаете, ребята, как это работает, — проговорил папа, открывая дверь со стороны водителя. – Мы понимаем, что вы делаете свою работу, но так вы ответы не получите.

Он удобно устроился за рулем.

— Тейт! – крикнул кто-то. – С.Б. Хилл – тот же человек, который продал твою историю, когда тебе было восемнадцать? Это правда, что вы любили друг друга, и он тебя предал?

Я изо всех сил старалась смотреть прямо, не реагировать, чтобы это не попало на обложку газет.

Папа, нажав на кнопку, завел машину и посмотрел на меня.

— Ты в порядке, кексик?

Во всем этом не было смысла.

— Откуда они знают о Сэме?

— Ты же знаешь, как это бывает, — сказал папа и медленно отъехал от обочины, стараясь не задеть репортеров, все еще кричавших вопросы в лобовое стекло. – Они всегда обо всем узнают.

— Да, но… — как только мы проехали половину улицы, я согнулась и уткнулась лицом в ладони. Мысли путались, голоса и щелчки камер сбивали с толку, люди гнались за машиной, пытались сделать идеальный кадр, чтобы получить побольше денег.

Это сделал Ник?

Ник.

Меня вот-вот стошнит. Я же ему доверяла.

Когда я научусь?

Я застонала и откинулась на спинку сидения.

— Хаос какой-то.

— Все наладится.

Я покосилась на отца.

— Прости. Я… должна была тебе рассказать. Я просто не знаю, как они все выяснили. Наверное, Ник…

Я резко заткнулась. Папа не спросил из-за чего. И совсем не удивился.

— Тейт, все будет хорошо, — он сжал мою ногу, а потом вернул руку на руль. – Ты долгое время это делала. Ты знаешь, какой бывает пресса.

Мы летели по дороге, и папа тихо подпевал радио. А я пыталась понять, что происходило. Я не могла представить Ника, рассказывающего все прессе. Для него в этом нет никакой выгоды, наоборот он бы много потерял, предав меня.

Я посмотрела на отца. Он был таким спокойным.

— Ты слышал меня прошлой ночью? – я пыталась скрыть дрожь в голосе.

— Ты знаешь, что я тебя видел, мы уже говорили об этом в ресторане.

— Да, но слышал ли ты меня? Меня и Сэма. Ты подслушал наш разговор о Лондоне?

Он сжал руль сильнее.

— Кроха, я же сказал, все хорошо. Если прессы нет, это плохо. Это привлечет внимание к Сэму, станет большим открытием, связанным и с фильмом, и со всеми нами, — я не ответила, и папа взглянул на меня, а потом повернулся к дороге. – Представь заголовки. Люди будут драться на улицах, чтобы услышать историю, — еще взгляд. – Представляешь, сколько будет шума, когда они увидят нас вместе?

Нотка веселья в его голосе вызывала у меня тошноту. Все его слова, весь прогресс, который, как мне казалось, у нас наметился, оказался фальшью.

— Папа, только об этом они и будут говорить, — тихо сказала я. – Обо мне и Сэме. Вечно.

Он рассмеялся, и это веселье было искренним.