С утра прибыл первый из одетых в чёрное джентльменов, и на сей раз тётя Мэдж поднялась наверх вместе с ним. Потом спустилась, и на её пухлом лице читалось, что она справилась со слабостью.

Когда она спустилась на кухню, на ней были крупные чёрные серьги.

— Ты хочешь его увидеть? — спросила она.

Энтони выждал мгновение, а потом понял, что на кухне кроме него никого нет.

— Кого? — растерянно спросил он.

— Дядю. Это последняя возможность. Я думала, ты захочешь.

— О нет, спасибо.

От этого предложения по его спине пробежала дрожь.

— Его племянник... Я думаю, ты бы мог.

— Нет, — сказал он. — Лучше я...

— Как хочешь. У тебя есть... чёрный галстук?

— Нет, тётя Мэдж. Этот самый тёмный.

— Ступай и купи, — она покопалась в сумке. — Должное уважение. За угол и вниз по холму. Хотя тебе бы лучше на него посмотреть. Такое умиротворение...

Он подхватил кепку и поспешил за галстуком. Ветер с моросящим дождём освежали кожу, но ещё больше — дух. Они, казалось, говорили: «Ты молод, и твоя жизнь здесь, снаружи, не там, нет, не там, жизнь легка и свободна».

Энтони медлил, стараясь продлить свободу — смотрел на катер, грациозно скользивший по заливу Сент-Мовс. Увидел рыбака, возвращавшегося с утренней ловли, и попытался посчитать рыб у него в мешке. Тот остановился на углу, чтобы поболтать со знакомым мальчиком. Они говорили о всяких интересных вещах — про катапульту, про собаку, охотившуюся на кроликов, про фермера и яблоню. Но в конце концов, Энтони больше не мог оставаться — через несколько минут начнут собираться люди, он должен вернуться туда, к приглушённым голосам, задёрнутым шторам, к запахам хризантем и мха.

Тётя Мэдж сидела в своём любимом кресле. Когда вошёл Энтони, она подняла взгляд на часы.

— Играл, — сказала она. — Нехорошо сегодня гулять без дела. Не подобает. Думала, тебе следовало бы взглянуть на него в последнюю ночь. Племянник, и всё такое. Думала, ты мог бы. Но теперь уже слишком поздно.

В её глазах читалось недовольство им за этот отказ.

В ту ночь он опять видел страшный сон.

Во сне он ходил кормить лебедей на Лебяжьем озере, а по пути обратно у ворот кладбища его поджидал не кто иной, как сам дядя Джо. Они пошли домой вместе, и Джо курил свою чужеземного вида трубку. Дорогой он пытался убедить Энтони сделать что-то, мальчик не мог припомнить, что именно, но старику это было важно и срочно. Пока они спорили, навстречу им по дороге всё шли и шли люди, каких Энтони прежде не видел — худые, с серыми лицами. Казалось, многие просто движутся, а не идут, как фигурки в стрелковом тире. «Всё это мои друзья, — сказал дядя Джо, — теперь мы одна семья». Проходя мимо одной женщины, Энтони заглянул под опущенный капюшон плаща и увидел, что её лицо ссохлось до размера сжатого кулака.

Они подошли к ресторану, и оказалось, что вывеска Джо Вила сорвана, входная дверь висит на одной петле, а заведение выглядит тёмным и опустевшим, как будто там годами ничто не двигалось.

Дядя Джо вложил что-то в руку Энтони. Это был цветок хризантемы.

— Вот здесь я живу, — сказал Энтони. — Хотите войти?

— Нет, — сказал дядя Джо. Я лучше пойду домой.

И он ушёл, а Энтони остался стоять там, с цветком в руке, глядя на тёмный и пустой ресторан. Потом перевёл взгляд на цветок и увидел, что тот гниёт, превращаясь в плесень.

Он поспешил бросить цветок, наступил на него, ощутив, как хлюпнуло под ногой, а потом шагнул на порог разрушенного ресторана. Он знал, что должен войти и лечь спать, но также знал, что там, в паутине и темноте, его что-то ждёт.

И он вошёл.

Там, в глубине, что-то двигалось. Он повернулся, чтобы убежать, но ноги как будто вязли в зыбучем песке, а входная дверь превратилась в далёкий прямоугольник света. Он пытался сосредоточиться, собрать все силы для бегства, но каждый новый шаг не двигал дальше.

Открыв глаза, Энтони увидел, что обстановка не изменилась. Он сел в кровати — она по-прежнему на своём месте. Он в доме, и там же его кровать, он спал. Но по лестнице всё же что-то двигалось, и до сих пор виднелся светящийся прямоугольник двери с горбом автоматической кассы.

Энтони потёр глаза. Сегодня кошмары покидали его ещё медленнее, чем четыре ночи назад. Он знал, что всё это был просто сон, но до сих пор находился в ресторане и до сих пор испытывал ужас. Он знал, что если выйти наружу, там до сих пор валяется сгнивший цветок, который дал ему дядя Джо. Всё это ощущалось так же реально, как откинутое одеяло.

Осознав, что прямоугольник света из двери на самом деле — окно его спальни, Энтони в конце концов успокоился. Он снова лёг и медленно выдохнул сквозь сжатые зубы. Ему бы следовало посмеяться над сном — в его возрасте любого бы лишь позабавила извращённая реальность видения. Но в темноте над кошмаром смеяться никто не стал бы, хотя при свете дня — да, возможно. И кроме того, суета и шорохи не прекращались.

Он поднял голову и прислушался. Всё повторилось. Но относительно характера звуков и направления он полностью ошибался. Шум доносился снизу, из кабинета дяди, там кто-то двигался.

Твёрдо решив не давать больше воли страху, охватившему его при звуке шагов тёти Мэдж на лестнице, он спокойно лежал до тех пор, пока прямоугольник света в окне не распространился по комнате. Наступил рассвет. Всего несколько дней назад он сидел с дядей Перри, а жизнь тем временем медленно угасала. Рассвет. Почему бы кому-то и не двигаться в кабинете, люди могут подниматься так рано, как им удобно. Просто это был шум как от самого дяди Джо — хлопанье закрываемых ящиков, редкие шаркающие шаги, перетаскивание тяжёлых книг. Странно думать, что дяде Джо это всё уже ни к чему. Только так ли это? Кто сказал, что там его нет? Может быть, дядя Джо по-прежнему шарит там, занимаясь своими делами.

Энтони осторожно выбрался из кровати. В это время шум внизу прекратился. Он пригнулся, тихонько скользнул под кровать и извлёк из дыры в полу затычку. Его кожа покрылась мурашками.

Кабинет тускло освещался неярким утренним светом, проникавшим сквозь узенькое окошко. На письменном столе были кучей свалены какие-то книги, а бумаги в беспорядке рассыпаны по полу. Но комната была пуста.

Энтони вставил затычку на место. До его ноздрей явно доносился знакомый запах табака дяди Джо.

Все нити своих многочисленных дел старик ревностно удерживал в собственных руках и отказывался перекладывать ответственность на кого-либо, потому теперь дела спутались, как клубок, где не найти концов. В своё время Джо имел дела со всеми стряпчими городка, так что мистер Коудри, которого вызвала тётя Мэдж, знал не больше, чем остальные.

Но в каком-то смысле бизнес одиночки Джо походил на часы, которые заведены и теперь какое-то время будут работать, хотя их хозяин ушёл и заводной ключ потерян. Товары доставлялись, письма судовых поставщиков и агентов прибывали, появился груз для «Серого кота», его подняли его на борт, и вскоре судну предстояло отправиться в Халл. «Лавенгро» пришёл из Норвегии с грузом крепёжного леса, и заказчик уже его ждал. Все счета и квитанции получены и могут быть оплачены или учтены. Тётя Мэдж, воспрянувший духом дядя Перри и мистер Коудри изо всех сил старались, чтобы эти часы продолжали тикать.

Спустя несколько дней после похорон родичи Прокуренного Джо совместно с мистером Коудри, пухлым неряшливым человеком, чья густая борода скрывала родимое пятно на подбородке, собрались наверху, в гостиной, чтобы услышать то, что удалось выяснить о состоянии дел. Комната выходила на север, и кроме того, тёмно-красные обои на стенах поглощали большую часть света, проникавшего сквозь плотные кружевные гардины. На полу лежал красный ковёр с синими цветами и синей оторочкой, на котором виднелась потёртость у двери. Обстановка состояла из пианино розового дерева, которым никто никогда не пользовался, красного плюшевого музыкального стула и малиновой плюшевой мебели, неистребимо вонявшей пылью. Облицовка камина была резная и богатая, с множеством небольших полок и зеркалом в золочёной раме.

Присутствовали кузен из Перкила и кузен из Монен-Смита, сестра с Арвнак-стрит, а также живущий здесь брат, который, отбросив со лба тёмные волосы, явно собирался начать собрание с шутки. На диване бок о бок сидели тётя Мэдж и Патриция. Энтони проскользнул в комнату почти незамеченным и скрючился на набитом конским волосом стуле.

Мистер Коудри начал с повествования о сложностях, с которыми столкнулся при выяснении состояния дел. Он громко и неторопливо вещал из-под бороды. Никакие проявления нетерпения со стороны сестры с Арвнак-стрит или кузена из Монен-Смита не заставили адвоката произнести быстрее хоть слог или упустить возможность откашляться. Добродушные шутки дяди Перри тоже не имели успеха. Адвокат продолжал свою речь, словно выступал перед присяжными в гражданском суде, излагая каждый пункт с максимальным эффектом и не заботясь о краткости. Перри поймал взгляд Энтони, лукаво подмигнул и пробежал взглядом по комнате, надеясь встретить ещё чьи-нибудь глаза. Но все остальные были слишком захвачены торжественностью ситуации, чтобы принять такой вызов. Если они его и заметили — иначе и быть не могло — то всё-таки избегали, как хороший мальчик по пути в церковь избегает плохого, ковыряющего в носу.

Тётя Мэдж, разместившаяся на дальнем конце кушетки, выглядела как невыносимо чёрного цвета гора. Только еле заметное среди чёрных складок туши дыхание свидетельствовало о том, что она до сих пор жива. Рядом с ней Патриция казалась хрупкой и тонкой, как стебель нарцисса, и такой же ломкой.

Что касается какого-либо окончательного урегулирования финансового состояния, вещал мистер Коудри, эта работа может затянуться на много недель. Но очевидно — и ему самому, и, как он знал, вдове мистера Вила — что для всех заинтересованных сторон самым правильным было бы сразу получить общее представление о порядке наследования. Он не предлагает прочесть завещание, лишь изложит факты, и, конечно, впоследствии каждый сможет сам изучить документы...