2

Сын хозяина с поклоном поприветствовал гостя, и когда глаза его сосредоточились на лице Леннара, тому показалось, что два пролома в небо смотрят на него — нездешних и неуловимо знакомых, как будто он потерял их когда-то давно, когда был свергнут из Рая на землю.

Кровь зашумела в висках, мешая думать, и Леннар зашептал про себя слова молитвы, какую рекомендовалось читать, когда дьявол искушает тебя.

Леннара искушали нечасто. Можно сказать, вообще никогда. И слова молитвы он вспоминал с трудом, за что не преминул выругать себя и назначить себе же епитимью. А всё время, пока рыцарь боролся с собой, Кадан смотрел на него каким-то странным взглядом, как будто видел насквозь. Как будто знал о нём всё.

«Дьявол, — понял Леннар, — недаром так красиво его лицо. Демоны прислали его, наполнили его и теперь… подбираются ко мне».

Кадан тем временем взял Леннара за руку и с лёгким поклоном потянул за собой.

Он говорил что-то ещё, но Леннар не слышал его слов сквозь шум крови в висках — только мягкий, мелодичный тембр, который, как волны, накатывал на него, обволакивал игривым теплом и отступал.

Леннар, считавший, что давно уже смирил свою плоть, обнаружил, что она вовсе не смиренна. Кровь приливала к чреслам так же, как к голове, и единственным желанием его стало как можно скорее вырваться из этих цепких маленьких ладошек, бывших, должно быть, руками инкуба.

А Кадан вёл разговор о замке, о башнях, о стенах, которые окружают их. О шотландских горах.

— Не правда ли, эти места прекрасны? — спрашивал он. — Я уверен: человек, столь возвышенный, как вы, не может не оценить их. Сейчас уже вечер, но когда вы проезжали узкой извилистой тропой, ведущей на наш холм, наверняка видели, как волны моря бьются о камни, поросшие мхом. Если соблаговолите, завтра я покажу их вам вблизи. Скажите, рыцарям дозволено купаться? Потому что в эти месяцы в воде уже достаточно тепло.

— Я здесь не для того, — сухо произнёс Леннар. Самому ему казалось, что каждое слово он выдавливает с трудом. Кадан, впрочем, услышал иначе: рыцарь говорил резко, будто стремился обидеть. И обида в самом деле прокатилась по его спине, но он совладал с собой.

— Ну, в любом случае, — Кадан отвернулся и отпустил наконец руку рыцаря, но только лишь для того, чтобы коснуться его плеча, рассылая по телу волны мурашек даже через доспех, и подтолкнуть вперёд к винтовой лестнице, ведущей наверх.

— В любом случае, если вы соблаговолите завтра на рассвете спуститься на второй этаж вашей башни и выйти вот в эту дверь, — Кадан постучал костяшками пальцев по дубовой двери, и Леннар был вынужден обернуться на звук. Он увидел, как рукав одеяния Кадана чуть сдвигается, высвобождая тонкую косточку на запястье, и обнаружил, что сердце ещё более ускоряет свой бешеный бой. — Вы увидите зрелище, какое вряд ли видели когда-нибудь. Волны будут биться о скалы у Ваших ног, а Вам покажется, что Вы — властитель их.

— Человек не властвует над морем. Над природой властен лишь Бог.

— Простите, — длинные ресницы юноши слегка опустились, и сам он изогнулся в поклоне, да так, что Леннару захотелось взвыть, — если я задел вашу веру. В наших краях всё проще. И если вы захотите, я расскажу вам. А теперь, — не дожидаясь ответа, продолжил он, — разрешите мне откланяться. Я встаю очень рано, чтобы совершить собственные обряды, как, должно быть, и вы. А спальню, выделенную вам, вы найдёте легко — она единственная на верхнем этаже.

С этими словами Кадан развернулся и, позволив Леннару наблюдать, как колышутся складки его бархатного блио, стал спускаться по каменным ступеням. Леннар же остался стоять, мучимый чувством потери — как будто не он только что мечтал избавиться от демона, искушавшего его, а сам шотландец сбежал от него.

Леннар стиснул зубы и ударил кулаком по стене.

— Избави, Господи… — забормотал он и стал подниматься наверх.

В ту ночь он невыносимо плохо спал. Рыжие локоны так и горели перед ним огнём, и Леннару хотелось коснуться их — но даже этой маленькой слабости он, посвящённый Ордену Храма, позволить себе не мог.

— Избави меня от соблазна содомского греха… — шептал он, но соблазн терзал его лишь сильней.

Леннар де Труа в свои двадцать три года не испытывал подобных терзаний никогда.

Женщины не интересовали его, и соблюдение обетов целомудрия всегда давалось ему легко. Он не имел оруженосца, который мог бы днём и ночью терзать его взор, и тем более не мучился страстями к другим братьям, крупным и угловатым мужчинам, из всех развлечений знавшим только упражнения с мечом.

Когда в узком стрельчатом окошке забрезжил рассвет, а ночной холод стал нестерпим, размышления Леннара перешли в новую фазу.

— Любопытство не порок, — говорил он себе теперь, — ни писание, ни устав не запрещают его.

На узкой жёсткой кровати, которая была, впрочем, куда лучше всего того, на чём он спал в последние дни, Леннар вертелся с боку на бок и всё думал о том, что за зрелище ждёт его там, за дверью.

Кадан говорил о природе — но говорил о ней так, как будто за дверями творилось волшебство. А Леннар, единственной отрадой которого в дни благоденствия ордена было чтение книг о странствующих рыцарях и побратимах короля Карла, искавших Грааль, чувствовал, как сводит его живот при одной мысли о том, что он может увидеть фею Мелюзину или волшебный туманный остров Авалон.

Он был ещё молод, Леннар. Самый младший сын не слишком крупного феодала, он пришёл в Орден в надежде обрести настоящую жизнь, завоевать славу на Святой Земле.

Увы, случилось это в дни, когда неудачи следовали одна за другой. Все шесть лет с того дня, как прошёл посвящение, Леннар провёл в мечтах о новом походе, но сбыться им было не суждено. Акра оказалась потеряна навсегда. А теперь и сам орден попал в немилость к сильным мира сего. Собратья его снимали туники с крестом один за другим, спеша отречься от верности Жаку де Моле — всем до одного было ясно, что великий магистр обречён.

Но Леннар не собирался нарушать обеты, данные единожды. Он считал, что лучше погибнуть с честью, чем всю жизнь, до самой старости, жить с клеймом на душе.

Миссия, с которой его отправили теперь, была едва ли не первой серьёзной миссией для него. Он скрывался в тени трущоб, пряча под дерюгой лицо и красный крест на своей груди, только для того, чтобы доставить Роберту Брюсу письмо. Голод и лишения терзали его — но никакая из телесных мук не могла бы остановить его.

Никакая, кроме той, что терзала его теперь.

Леннар невольно запустил руку себе между бёдер — и тут же отдёрнул её.

— Иже еси… — забормотал он.

Докончив молитву в пятнадцатый раз, как того требовал устав, он встал и стал облачаться. Следовало успеть умыться, прежде чем он показался бы за общим столом.

Надев длинную рубашку, привычными движениями затянув ремни, Леннар накинул сверху тунику, на плечи — плащ, и стал спускаться вниз.

У той самой двери, которой касалась рука Кадана вчера, Леннар замер. Коснулся её и погладил — сам не зная зачем.

— Любопытство не порок… — повторил он самому себе и толкнул дверь.

Зрелище, в самом деле сошедшее на землю из старинных легенд, явилось ему. Солнце вставало за замком с другой стороны, и над морем царил полумрак. Серые тени туч проносились над водой, и клочья их отражались в волнах.

У самого парапета высилась стройная фигурка юноши или девушки — с такого расстояния было не разобрать. Волосы его и одежды колыхал ветер. Он стоял, простирая руки к океану, и пел. Голос, довольно низкий, похожий на звуки волынки и от того пронзительный, разливался над морем, сливаясь с шорохом волн и перекрывая его.

Океан служил ему инструментом, хором и органом, а юноша — теперь Леннар узнал его — солировал для него.

В том восхищении, которое накрыло Леннара с головой, не было и тени грязи или похоти, овладевших им вчера. Он будто присутствовал на тайной мессе, вершившейся во славу древних богов.

Леннару нестерпимо захотелось приблизиться, коснуться этого видения и проверить, настоящее ли оно.

— Иже еси… — забормотал он и, поспешно закрыв дверь, стал спускаться на нижний этаж.

 

Кадан топнул ногой. Боковым зрением он отлично видел, как приоткрывается дверь, как появляется в проёме едва заметная тень — и как крестоносец снова исчезает во мраке, послушав его пару минут или около того.

Кадан не спал всю ночь. Образ крестоносца, его лицо, ограненное маленькой чёрной бородой, аккуратно подстриженной — не в пример бородам всех тех, кто обычно появлялся при отцовском дворе, его белое одеяние, даже после долгого пути поражающее своей чистотой… Его глаза, серо-голубые, как небо перед грозой… Всё это преследовало его. Кадан понятия не имел, что эти видения могли бы означать. Они пугали его — потому что стоило Кадану сомкнуть глаза, как он ощущал руки Леннара на своём теле, стискивающие, ласкающие, обнимающие его. Он чувствовал губы норманна* на своих губах.

Никогда ещё Кадан не видел таких снов. Большую часть из прожитых им двадцати двух лет Кадан провёл в чертогах отца.

Кадан изучал грамматику, риторику, математику и музыку, богословие и зачитывался книгой по истории королей бриттов. Вторую половину дня он обучался стрельбе из лука, азам обращения с клинком и копьём.

До тринадцати лет он практически никогда не покидал родного замка. И хотя по приказу тана за ним внимательно следили и заботились о нём, Кадан всё же не рос взаперти. Он временами отправлялся в гости к соседям в Дорнокс или Сорсоу, или в монастырь Ферн на большой праздник. Иногда Кадан покидал Уик и по приказу отца — так, к примеру, в четырнадцать лет он присутствовал на свадьбе своей сестры.

Пока братья учились управлять кланом или отстаивали честь древнего шотландского рода на святой войне, он выбрал — с одобрения отца — свою стезю.

Кадан был бардом. Он хранил сказания древних времён, которые здесь, на самом западном краю земли, ценились больше золота и мечей.