Но другое, новое чувство закралось в душу бельгийца. Как бы низко ни пал человек, чувства рыцарства и чести, если только они когда-нибудь были в его сердце, не могут окончательно заглохнуть в нем; Альберт Верпер давно забыл о рыцарстве и чести, но совершенно бессознательно Джэн Клейтон задела давно замолкнувшую струну, и она отозвалась глубоко в сердце дезертира.
Теперь, впервые за все время, он постиг, как безнадежно мрачно было положение прекрасной пленницы, и впервые осознал всю глубину своего падения.
Слишком много гнусности и подлости лежало на его совести, чтобы он мог надеяться когда-нибудь искупить все свои проступки. Но в первом порыве раскаяния он искренне желал исправить, насколько это будет в его силах, то зло, которое причинила этой милой, нежной женщине его безграничная жадность.
Он стоял молча, погруженный в раздумье, и как будто прислушивался к удалявшимся шагам арабов. Джэн Клейтон прервала его размышления.
— Что мы будем делать теперь? — спросила она. — Утром труп будет обнаружен. Они убьют вас, когда узнают.
Верпер ответил не сразу. Несколько мгновений он думал, потом быстро повернулся к женщине.
— У меня есть план! — воскликнул он. — Для его выполнения от вас потребуется много храбрости и самообладания. Но вы уже доказали, что у вас есть и то, и другое. Хватит ли у вас сил еще на одно испытание?
— Я готова на все, лишь бы бежать отсюда, — отвечала она с улыбкой.
— Вы должны притвориться мертвой, — пояснил он. — Я вынесу вас из лагеря. Я объясню часовым, что Мохамет-Бей приказал мне унести ваш труп в джунгли. Это на первый взгляд странное приказание я объясню тем, что Мохамет-Бей питал к вам безумную страсть и так раскаивался в том, что убил вас, что не в силах был больше выносить укоров совести при виде безжизненного тела.
Движением руки Джэн Клейтон остановила его. Улыбка промелькнула на ее губах.
— Да вы лишились рассудка! — воскликнула она. — Неужели вы думаете, что часовые поверят этой нелепой сказке?
— О, вы не знаете их! — отвечал он. — Несмотря на суровую внешность этих закоренелых преступников, в каждом из них есть романтическая жилка. И эту жилку вы найдете у самых грубых, жестоких людей. Это чувство романтизма толкает людей к дикой жизни преступлений и разбоя. Не беспокойтесь, наша хитрость удастся. Джэн Клейтон пожала плечами.
— Что же, попробуем, — проговорила она. — Ну, а потом что же?
— Я спрячу вас в джунглях, — продолжал бельгиец, — а утром приду за вами один и приведу с собой двух лошадей.
— Но как объясните вы смерть Мохамет-Бея? — спросила она. — Она будет обнаружена прежде, чем вам удастся скрыться отсюда утром.
— Я не стану объяснять этого, — ответил Верпер. — Мохамет-Бей сам объяснит это — это мы предоставим ему. Вы согласны на риск?
— Да.
— Тогда я сейчас принесу вам оружие и патроны. И Верпер вышел из палатки.
Через минуту он вернулся со вторым револьвером и добавочным патронташем вокруг пояса.
— Вы готовы? — спросил он.
— Вполне готова, — отвечала молодая женщина.
— Тогда лягте ко мне на левое плечо. И Верпер опустился на колени.
— Так, — сказал он, поднимаясь на ноги. — Теперь свесьте руки и ноги, а также голову совершенно свободно, чтобы они болтались. Помните, что вы мертвы.
В следующий момент бельгиец уже проходил по лагерю с телом женщины на плече. Ограда из колючих растений окружала лагерь, охраняя его от нападения диких зверей. Двое часовых мерно шагали при ярком свете костра. Один из них заметил приближение Верпера.
— Кто ты такой? — крикнул он. — Что несешь ты на плече?
Верпер спустил капюшон своего бурнуса, чтобы часовой мог видеть его лицо.
— Это труп женщины, — пояснил он. — Мохамет-Бей просил меня унести его в джунгли, потому что он не может смотреть на лицо той, которую любил. Необходимость заставила его убить ее. Он жестоко страдает, он совершенно безутешен. Я с трудом удержал его от самоубийства.
На плече говорящего Джэн, перепуганная, неподвижная, ждала ответа араба. Конечно, он рассмеется и не поверит этой глупой сказке. Они догадаются о хитрости, к которой прибегнул г. Фреко, и тогда они оба погибли. Она уже думала о том, чем она сможет помочь своему спасителю, когда через секунду он вступит в борьбу с часовыми.
В это время она услышала голос араба, отвечавшего г. Фреко.
— Ты пойдешь один, или может быть разбудить кого-нибудь, чтобы проводить тебя? — спросил араб, и в голосе его не слышалось ни малейшего удивления по поводу того, что в характере Мохамет-Бея так неожиданно обнаружились нежность и чувствительность.
— Я пойду один, — ответил Верпер и мимо часового прошел в узкое отверстие заграждения.
Несколько минут спустя он уже углублялся в джунгли со своей ношей и, когда стволы деревьев скрыли от него пламя лагерного костра, он остановился и спустил ее на землю.
— Шш-шш, — прошептал он, видя, что она хочет заговорить, и, отведя ее еще немного глубже в лес, остановился под большим развесистым деревом. Здесь он опоясал ее патронташем и дал ей револьвер, помог ей вскарабкаться на нижние ветви дерева.
— Завтра утром, — прошептал он, — как только мне удастся улизнуть от них, я вернусь за вами. Будьте мужественны, леди Грейсток! Нам еще удастся спастись.
— Благодарю вас, — ответила она тихо. — Вы были очень храбры и очень добры ко мне.
Верпер не ответил, и ночная мгла скрыла краску стыда, залившую его щеки. Он торопливо повернулся и направился назад к лагерю. Часовой со своего поста видел, как бельгиец вошел в свою палатку, но он не видел, как тот ползком вылез из-под задней стены и подкрался осторожно к палатке, в которой раньше находилась пленница и где сейчас лежало мертвое тело Мохамет-Бея.
Приподняв задний край палатки, Верпер пролез внутрь и подполз к трупу. Не медля ни минуты, он схватил кисти рук мертвеца и потащил тело за собой. Ползком он вышел наружу и, подкравшись к боковой стенке палатки, в течение нескольких минут оглядывал лагерь: никто не следил за ним.
Вернувшись к трупу, он взвалил его к себе на плечи и быстро перебежал через открытое место, разделявшее палатку пленницы от палатки Мохамет-Бея. У шелковой завесы палатки он остановился, опустил свою тяжелую ношу на землю и притаился, неподвижно прислушиваясь.
Убедившись наконец, что никто его не видел, он нагнулся, приподнял полу палатки и вполз вовнутрь, волоча за собой бесчувственный предмет, который когда-то был Мохамет-Беем. Он уложил труп в постель Мохамет-Бея и стал рыться в темноте, разыскивая револьвер араба. Найдя его, он вернулся к постели, стал на колени перед грудой одеял и ковриков, просунул правую руку с револьвером под одеяла и левой плотно обернул ее несколькими слоями толстой ткани. Потом он нажал курок и одновременно с этим закашлялся.
Заглушенный выстрел за звуками кашля не мог быть услышан даже непосредственно за стеной палатки. Верпер был доволен. Злорадная улыбка появилась на его губах, когда он вытащил револьвер из-под одеяла и осторожно всунул его в правую руку мертвеца, поместив три пальца вокруг рукоятки, а указательный прижав к курку. Потом он привел в порядок разбросанные покрывала и вышел из палатки тем же путем, как и вошел, спустив за собой шелковую полу и прикрепив ее, как она была раньше.
Подойдя к палатке пленницы, он и тут спустил заднюю полу, чтобы не было видно, что кто-то входил и выходил отсюда. Затем он вернулся к себе, прикрепил к колку полотно палатки и кинулся на постель.
На следующее утро он был разбужен криком раба Мохамет-Бея.
— Скорее, скорее! — Мохамет-Бей лежит мертвый в своей палатке, он сам убил себя.
Верпер вскочил с постели, на лице его выражался испуг. Но при последних словах чернокожего он облегченно вздохнул, и испуг на лице его сменился улыбкой.
— Я иду! — крикнул он и, натянув сапоги, вышел из палатки.
Взволнованные арабы и негры со всех концов лагеря бежали к шелковой палатке Мохамет-Бея. Когда Верпер вошел в нее, толпа арабов стояла вокруг трупа своего начальника.