Они сидели по обыкновению на веранде и в молчании докуривали свои папиросы.

Вдруг Верпер вскочил. Глаза его сузились и налились кровью, веки дрожали, пальцы судорожно сжимали рукоять револьвера.

— Вы опять оскорбляете меня! — крикнул он, подбегая к капитану. — Это в последний раз! Я благородный офицер и не позволю всякому подлецу издеваться над собой!

Капитан с удивлением повернулся к нему. Ему уже раньше приходилось видеть людей, одичавших в джунглях, обезумевших от одиночества, гнетущей тоски и изнуряющей лихорадки. Он встал и протянул руку, чтобы положить ее на плечо лейтенанта. Он хотел успокоить, образумить его. Но Верпер не понял его движения: ему показалось, что капитан хочет его схватить; дуло его револьвера было на уровне сердца капитана, и не успел тот сделать шаг вперед, как Верпер нажал собачку.

Без крика, без стона упал человек на дощатый пол веранды…

Туман, заволакивавший сознание Верпера, внезапно рассеялся, и он увидел себя и свой поступок в таком свете, в каком должны были его видеть судьи. Возбужденные, взволнованные голоса донеслись до него из помещения солдат; в темноте кто-то бежал к веранде.

Вот сейчас они схватят его, убьют, а если и не убьют, то свяжут и отвезут вниз по Конго, где эта операция с неменьшим успехом будет произведена над ним полномочным военно-полевым судом, с той только разницей, что там она будет произведена со всей торжественностью, требуемой законом.

Верпер не хотел умирать. Никогда прежде не испытывал он такой жажды жизни, как сейчас, когда он и в самом деле лишил себя права жить.

Люди приближались к нему. Что делать? Он оглянулся вокруг, словно искал оправдания своему преступлению, но не нашел ничего, кроме трупа беспричинно убитого им человека. В отчаянии он повернул в другую сторону и бросился бежать от приближавшихся солдат. Он пробежал через двор, все еще сжимая в руке револьвер. У ворот его задержал часовой. Верпер не остановился для переговоров, он не попытался воспользоваться своим авторитетом как начальника, он просто поднял револьвер и пристрелил ни в чем неповинного чернокожего. Схватив винтовку и патронташ убитого, он распахнул ворота и исчез во мраке джунглей.

Всю ночь Верпер бежал вперед, углубляясь все больше и больше в чащу джунглей. Время от времени рычанье льва вблизи него заставляло его остановиться, но в следующий момент он уже снова бежал вперед, все время держа ружье наготове. Он гораздо больше опасался двуногих преследователей, чем диких хищников.

Занялась заря, а Верпер все стремился вперед. Он не испытывал ни голода, ни усталости, он думал только о том, чтобы уйти от покинутых им людей, убежать от ужасов, ожидавших его в заключении. Он не смел остановиться, чтобы перевести дух; он должен был укрыться от погони во что бы то ни стало. Он не знал, как долго он бежал, да и не задумывался над этим. Он все шел вперед, спотыкаясь и с трудом передвигая ноги, пока не свалился, наконец, совершенно обессиленный. Голод и усталость так изнурили его, что он лишился сознания.

В таком состоянии нашел его Ахмет-Зек.

Увидав заклятого врага — европейца, спутники Ахмета схватились за копья и хотели тут же на месте заколоть его, но Ахмет остановил их. Прежде всего ему нужно было допросить бельгийца. Ясно, что следовало сначала расспросить человека и уже потом убить его, но не сначала убить, а потом расспрашивать.

Лейтенант Альберт Верпер был перенесен в палатку Ахмет-Зека, и здесь несколько черных рабов занялись приведением его в чувство. Они по каплям вливали ему в рот вино и жидкую пищу, и понемногу пленник стал приходить в себя. Открыв глаза, он увидал фигуру араба у входа в палатку и незнакомые черные лица вокруг себя. Араб обернулся и, встретив взгляд пленника, вошел в палатку.

— Я — Ахмет-Зек, — объявил он. — Кто ты такой и что ты делал в моих владениях? Где твои солдаты?

— Ахмет-Зек!

Глаза Верпера широко раскрылись от удивления, а сердце сжалось от неприятного чувства. Он был в руках самого отчаянного из разбойников, известного своей ненавистью к европейцам, и в особенности к тем, которые носили бельгийскую военную форму. В течение многих лет военные силы бельгийского Конго безуспешно боролись с этим человеком и его приспешниками; это была долгая, беспрерывная война, но она не привела ни к каким результатам.

Теперь в самой ненависти этого человека к бельгийцам блеснул луч надежды для Верпера. Он сам был таким же бесправным и отверженным, как и этот разбойник. В этом отношении они были равны, и Верпер решил воспользоваться этим.

— Я слышал о тебе, — отвечал он, — и искал тебя. Мои отвернулись от меня. Я ненавижу их. Бельгийские солдаты рыщут по моим следам, чтобы убить меня. Я знаю, что ты защитишь меня от них, потому что ты тоже ненавидишь их. В благодарность за это я готов поступить к тебе на службу. Я — опытный солдат, я умею драться, и твои враги — мои враги.

Ахмет-Зек молча оглядывал европейца. Первой его мыслью было, что неверный лжет. Но могло ведь случиться, что он говорил и правду, а в таком случае его предложение достойно было серьезного внимания. Опытный боец никогда не может быть лишним в рядах сражающихся, тем более, если он, как этот европеец, обладает опытом и знанием военного дела.

Ахмет-Зек нахмурил брови, и сердце Верпера сжалось.

Но бельгиец не знал Ахмет-Зека, который способен был нахмуриться там, где другой бы улыбнулся, и улыбнуться там, где содрогнулся бы другой.

— Ну что ж! — проговорил Ахмет-Зек. — Если даже ты и солгал, убить я тебя всегда успею. Какой награды ожидаешь ты за свои услуги, если не считать того, что я дарую тебе жизнь?

— О, мне нужно только, чтобы ты кормил и одевал меня в первое время, — отвечал Верпер, — а там, если я заслужу большего, мы всегда сможем сторговаться.

В эту минуту у бельгийца было одно только желание — остаться в живых. Таким образом, контракт был заключен, и лейтенант Альберт Верпер стал членом разбойничьей шайки знаменитого Ахмет-Зека.

Вместе с дикими разбойниками-арабами дезертир-бельгиец теперь совершал дерзкие набеги на караваны и деревни туземцев и возвращался в стан нагруженным награбленной слоновой костью и с целыми толпами пленников, которых потом разбойники продавали в рабство. Он старался ни в чем не уступать своим новым товарищам и сражался с такой же яростью и жестокостью, как и они.

Ахмет-Зек с видимым удовольствием следил за успехами своего нового воина и начинал проникаться к нему доверием. Благодаря этому Верпер стал пользоваться большей свободой и независимостью.

У Ахмет-Зека была одна заветная мечта; он давно ее лелеял, но не мог найти случая осуществить ее. С помощью европейца это становилось значительно легче, и Ахмет-Зек решил довериться бельгийцу.

— Слышал ты когда-нибудь о человеке, которого зовут Тарзаном? — спросил он как-то Верпера. Верпер кивнул головой.

— Слыхал, но никогда не встречался с ним.

— Если бы не он, мы могли бы продолжать наши дела спокойно и с гораздо большей прибылью, — продолжал араб. — Много лет уже он преследует нас. Он выгоняет нас из самых богатых областей страны, восстанавливает и вооружает против нас туземцев. Он очень богат. Если бы нам удалось заставить его выплатить нам большое количество золота, мы не только были бы отомщены, но и вознаграждены за те потери, которые мы потерпели из-за него.

Верпер вынул из усеянного драгоценными камнями портсигара папиросу и закурил ее.

— А ты подумал о том, как заставить его заплатить? — спросил он.

— У него есть жена, — отвечал араб, — она, как говорят, очень красива. За нее можно будет и на севере получить хорошие деньги, если будет слишком трудно добиться выкупа у этого Тарзана.

Верпер опустил голову и задумался. Ахмет-Зек стоял в ожидании ответа. Все, что осталось еще хорошего в Альберте Верпере, возмутилось при мысли, что он должен будет помочь похитить и продать белую женщину в рабство в мусульманский гарем. Он взглянул на Ахмет-Зека. Глаза араба сузились, он почувствовал, что Верперу этот план не по душе.