Глава III КОЛЯ САРТОВ УЕЗЖАЕТ

Смерть доктора. — Старик кальянщик. — Бирюзовая серьга. — Больной солдат. — Грабеж и убийство. — Коля в Ташкенте и Верном.

ругом передового форта стало так хорошо, что теперь-то бы и пользоваться жизнью, а на деле-то вышло не так. У двух солдатиков заболела голова, и на другой день их привели в госпиталь, а там, смотришь, и пятерых привели, и начали наши солдатики переезжать из казармы-то в госпиталь.

Долго крепился Николай Петрович, но и его раз утром денщик застал в бреду.

Что делать? Положили его в отдельную хату, и стал его лечить фельдшер Кованько.

— Плохо дело, плохо! — говорил его приятель капитан, постоянно навещавший его.

И, действительно, плохо было дело Николая Петровича, постоянно бредившего женой и сартенком.

— Иван Семенович, — проговорил он однажды, очнувшись при приходе капитана, — плох я, слаб, могу не встать. Пожалуйста, пошли Колю… сарта… что я принял… к жене в Ташкент… непременно…

Через неделю товарищи опускали тело доктора, которого все так любили, в могилу.

Воля его была в точности исполнена.

Прислонясь к самой горе, стояла крошечная избушка или, лучше сказать, мазанка, сделанная из глины, перемешанной с мякиной. В единственной комнатке этой мазанки было полторы сажени длины и сажень ширины, но стены, потолок и пол были тщательно вымазаны глиной. Посреди одной из стен, выходившей на большую дорогу, было оставлено квадратное отверстие, служившее и выходом, и окном, и дымовой трубой. В ненастную погоду отверстие это завешивалось кошмою. В самой середине комнаты, на полу была вырыта ямка, и в ней постоянно тлели горячие уголья. Зимою обитатели мазанки грелись около этих угольев, а летом они нужны были для хозяйской торговли. По стенам на вбитых деревянных колышках висели хозяйские одежды, а в углу на полу лежала старая кошма (или войлок), покрытая двумя ватными ситцевыми одеялами, и в самом углу торчала маленькая грязная подушка в виде цилиндра. Этим и ограничивалась вся внутренняя обстановка мазанки, в переднем углу которой стояло два мешка: один с табаком, а другой с рисом.

В этой землянке спокойно жилось восьмидесятилетнему старику и веселой внучке его, девочке лет шести, по имени Тилля. У Тилли был друг — маленькая мохнатая, кривоногая шавка, ни на минуту не покидавшая свою черномазую, черноволосую госпожу.

Перед входом в мазанку, на чисто разметенной площадке был разостлан коврик, и стоял длинный всегда готовый кальян. Кальян — это трубка, длинный мягкий чубук которой проходит через сосуд с холодной водой. Кальян был единственным доходом старого деда. Все проезжающие и прохожие по бухарской дороге непременно останавливались и затягивались раза два-три крепким табаком. За такое удовольствие платилось всего только по одной чеки, то-есть по одной четверти нашей копейки, а старик с внучкой и шавкой безбедно жили на эти чеки.

Бухарская дорога постоянно оживлена. Вот старик заслышал звон колокольчиков и торопливо набивает и приготовляет свой кальян. Это идет караван из Бухары в Ташкент, и погонщики, конечно, остановятся, чтобы затянуться. Арбы высоко нагружены, и все арбенщики, т. е. извозчики, непременно забегут к старику. Тут же проходят и караваны с верблюдами, тут же идут богомольцы из Бухары в Самарканд поклониться праху Тимура, погребенного в Самарканде. У всех богомольцев за плечами котомки и за поясами страшно затасканных и изорванных халатов болтаются разные дорожные мелочи и непременно маленькие выдолбленные тыквы с нюхательным табаком, который они ежеминутно закладывают себе за щеку. Богомольцы опираются на короткие палки, выточенные узорами или раскрашенные яркими красками, с железными наконечниками.

Дедушка иногда ездит в соседнюю деревню за табаком и провизией, и тогда вся торговля и хозяйство остается на попечении маленькой Тилли и ее друга шавки. Тилля была девочка красивая, она ходила обыкновенно в красной кумачной рубашке, с заплетенными в несколько косичек черными волосами, а на шее носила нитку бус и маленькую бирюзовую сережку в правой ноздре. Дедушка же носил только белую длинную рубашку, и неподвижно, как статуя, сидел у входа в свое жилище и собирал чеки в висевший у него у пояса красный вышитый кошелек.

Вдали показались всадники, и Тилля, сидевшая на крыше и оттуда со смехом посылавшая свою шавку за быстро прятавшимися в норы сусликами, закричала дедушке:

— Это джигиты! У них кони все в мыле.

Передовой джигит, с винтовкой за спиной, был в кольчуге.

— Эй, старик, — закричал он, — русские идут! Убирайся, пока цел.

— Куда я пойду? Зачем? — печально ответил старик. — Не съедят они меня.

— Ну, как знаешь, — проговорил кто-то из отъехавших уже джигитов, — а то садись, мы довезем и тебя и девочку.

Старик махнул рукой, и джигиты, или сторожевой пикет бухарских войск, скрылись.

Прошло часа два. Девочка, услыхав, что русские идут, приутихла и спустилась вниз к дедушке.

— Никто как Бог! — шептал старик. — Ведь и русские тоже люди. Шли и к Самарканду, да ничего не сделали. А теперь что…

Со стороны Самарканда показалась точка пыли, и вот точка эта росла, росла и старик начал различать уже белые рубашки и сверкавшие на солнце штыки. Солдаты шли врассыпную, а офицеры ехали на лошадях верхом. Поравнявшись с землянкой, солдатики стали забегать покурить, и некоторые платили, а другие и так — на даровщинку. Старик угрюмо молчал, а девочка пряталась за его спину. После войска потянулся и обоз и остановился лошадей попоить. Погонщики все без исключения остановились покурить.

Вдруг к Тилли подбежал мальчик в белой рубашке и белых штанишках. Мальчик был смуглый, но не грязный, хотя и босой.

Тилля тотчас же вышла из-за спины деда. Мальчик осмотрел помещение и пригласил девочку пойти с собой.

— Коля, смотри, не забеги куда-нибудь, — крикнул ему фельдшер.

— Нет, нет, мы посидим только на крыше, — отвечал знакомый наш Коля, взбираясь на крышу.

Шавка между тем знакомилась с батальонными собаками, никогда не отстававшими от своих солдат.

Коля и Тилля тотчас же узнали друг у друга, как их зовут, и стали разговаривать, как старые знакомые.

— Бедный, так тебя русские увели, — говорила Тилля.

^{«Бедный, так тебя русские увели?»}

— Я не бедный, мне хорошо. Мне очень весело. И играю и учусь. Я азбуку знаю.

— Азбуку? Что это?

— А то, что учат в медрессе. Только я знаю азбуку русскую, а потом, сказал дядя, меня будут учить и нашей азбуке. Я теперь знаю, что руками есть нехорошо, не надо.

— А чем же? — с удивлением спросила девочка.

— Ложкой. Солдаты едят деревянной ложкой, а у моего дяди ложка блестит, и есть вилка.

Коля рассказывал девочке, что он не спит более на полу, и вообще внушил ей необыкновенное к себе почтение.

— Зачем носишь кольцо в носу, это нехорошо, — продолжал он, и девочка так сконфузилась, что тотчас же расстегнула серьгу и, сняв ее, замяла в кулачке. — Это нехорошо, это мешает сморкаться…

— Нет, — проговорила Тилля.

— Как нет, да. Ты сморкаешься рукой, и это нехорошо; а я сморкаюсь в платок, — и Коля, вытащив его из кармана, показал, как он теперь сморкался.

Коля целый год прожил у русских и, конечно, настолько цивилизовался, что мог учить маленькую дикарку.

— Коля, — крикнул фельдшер, — собирайся, простись.

— Ну, прощай, Тилля, помни меня. Дай мне что-нибудь на память, а я тебе подарю вот это колечко.

Коля снял с руки маленькое медное с зеленым камешком колечко, а Тилля протянула ему свой грязный кулачок и разжала его у него на ладони, куда упала бирюзовая сережка. Коля же надел ей перстенек на палец.

— Руки вымой, грязные! — поучительным тоном проговорил он и побежал к обозу.

Грязная маленькая Тилля печально смотрела вслед за уехавшим обозом, и, только когда все далеко уехали, она тихо сошла к дедушке.

Старик с удовольствием пересчитывал полученные им деньги, между которыми были и серебряные монеты.

— Ну вот, — обратился он к подошедшей девочке, — русские и прошли, а ничего дурного нам не сделали, а платили-то нам лучше наших.

Солнце уже начало спускаться, когда старик заметил по дороге пешехода. Это плелся отсталый русский солдат. У него в руках было только ружье, сумку же и шинель он бросил где-то дорогой.

Солдат, подойдя к землянке, выронил ружье и сам молча опустился на землю.

Старик не спрашивал, что нужно несчастному. Он налил в чашку воды и поднес ее солдату, который всю ее выпил до дна и, проговорив что-то, опустился и заснул, как убитый.

— Болен, — сказал старик и сел есть горячий пилав.

Тилля помнила, что Коля руками больше не ест, но не хотела сказать это дедушке.

Поужинав, обитатели землянки хотели уже ложиться спать, как вдруг до слуха старика что-то донеслось.

— Едут! — проговорил он. — Может-быть, не русские, надо беднягу спрятать.

Старик принялся будить солдата, но бесполезно. Бедняга был крепко болен, и, взяв его под мышки, дед приволок в землянку, положил в угол и, заставив его мешками с табаком, вышел на чистый воздух.

К мазанке подъехало четыре всадника. Первым подъехал всадник в красном халате.

— Ну, что, жив? — спросил он у деда.

— Что бы мне могли сделать русские, — отвечал старик.

— Твое счастье. А за кальян много заплатили?

— Платили. А тебе что?

— А что у тебя там в углу за штука?

— Это ружье, — проговорил другой всадник.

Всадники соскочили с лошадей и, оттолкнув старика, загородившего дверь, вошли в землянку.

В землянке послышался разговор, смех, затем стон, и произошло нечто ужасное.

— Разбойники! — проговорил старик. — Вы хуже русских.

— Молчи! — крикнул кто-то.

— Нечего молчать! Волки голодные, разб….

Далее старику говорить не пришлось, прикладом русского ружья его уложили на месте.

— Не служи русским на старости лет!

— Девчонку бери с собой, — закричал джигит в красном халате.

Тилля, как дикий зверек, прижалась к стене и укусила протянутую к ней руку.