Иванов из-за них две лишних остановки проехал, ждал, пока дочитают. Когда джинсовая парочка выпорхнула, посмотрел — остальные пассажиры дремлют и посапывают. Притушил Иванов душу и пошёл к любимой жене и любимым близнятам — то-то сейчас радости будет!

И понеслось-поехало: тому посветить, этого обогреть, третьему просто показать душу-лампочку и веселей становится. Дома душа светится, на работе, на улице… Возле Иванова всегда люди — хорошо им с Ивановым, душевный он человек. Всевышний за ним сверху наблюдает, от удовольствия на облака поплёвывает и прикидывает уже, в каком месте воздушный замок-завод по производству электролампочек сотворить, и уже обмозговывает, а не попробовать ли пятисотваттовую душу человеку навесить?..

Только идёт однажды Иванов поздно вечером после патрулирования в народной дружине по тёмной улице, светит впереди себя душой, словно фонариком, и голосом хора имени Пятницкого «Во поле берёзка стояла» фольклорно напевает. И вдруг слышит совсем рядом некрасивый крик: «Кара-а-аул!..»

Надо ли расписывать, как Иванов ободрил Сидорова, обогрел светом своей души и даже выпростал из брюк подол собственной новой рубахи и слёзы все на сидоровском лице промокнул? (Уж такой он был, Иванов!)

А потом, когда горестную эпическую поэму о безвозвратной утере лампочки-души прослушал, то сам чуть не прослезился и совсем по-Божески сказал:

— Зажёг бы душу-то хоть для себя!  Видишь, здесь траншею поперёк тротуара вырыли и, видать, ещё в прошлом году… Ба-а, да здесь фонарь должен гореть на столбе — видишь, кто-то разбил нечаянно… Непорядок!

Иванов залез на столб (он всё умел — и на столбы лазать!) и пристроил в казённый патрон свою личную душу. Светло стало, как в метро, и даже цвет тяжёлых штор на окнах Петрова можно стало разобрать — бурые были шторы. И плотные.

— Порядок, — сказал Иванов, спрыгивая со столба (он и прыгать умел!). — Пошли, друг Сидоров, до остановки провожу.

У Сидорова нижняя челюсть на холм груди легла.

— Ты чё, душу оставишь?! Сопрут! Или кокнут! Ты чё?!!

— Пока кокнут, она ещё посветит. Нужна она здесь — факт. Пошли, пошли. Мы, брат Сидоров, и без лампочки, если надо, светить будем. Главное — захотеть…

А Всевышний у себя наверху подвёл неутешительные итоги: да, эксперимент не удался. Иванов действительно и без лампочки свет будет излучать, а Сидорову хоть прожектор морской на спину взвали, он всё равно в потёмках шастать будет. Да и Петров так или иначе будет хлебный мякиш на замочные скважины переводить, хоть душа у него будет светиться, хоть люстра итальянская с рубиновыми подвесками…

Господу Богу даже вроде как стыдно стало за свою недальновидность, и он совсем уже было собрался для успокоения совести наклепать на себя фельетон под псевдонимом в стенгазету «Гром и молния», но…

Зашуршали в прихожей крылья, два ангела-грузчика внесли «Лазурь-7» и установили в привычном углу на маленьком облачке. Всевышний, краснея, сунул им трёхрублёвую ассигнацию и пододвинул кресло к голубому экрану.

Однако, прежде чем щёлкнуть тумблером, он щёлкнул два раза божественными перстами. После первого щелчка лампочка-душа в квартире Петровых слабо квакнула и погасла («А-ах!!!»). После второго — откуда-то появился на улице пацанчик лет 25-ти, который сочно икнул, выудил из кармана солёный огурец и запустил в лампочку на столбе…

— Пущай людишки сами разбираются, у кого есть душа, у кого нет, — амбициозно заключил Господь Бог и врубил первую программу.

Шла его любимая передача «Атеистические чтения».