В дальнем углу гостиной находилась двустворчатая дверь на роликах, ведущая в маленький чулан. Коззано редко им пользовался. В нем стояла конторка, на которой он подбивал счета. У одной из стен стоял красивый старинный оружейный ящик. Как и вся прочая мебель в доме Коззано, он был изготовлен в конце девятнадцатого века из твердого дерева знающими свое дело людьми. В одном этом ящике было больше цельного дерева, чем можно найти в некоторых современных домах. В верхней части находилось отделение для длинноствольного оружия с двумя дверцами толстого стекла, запертыми на тяжелый латунный замок. Из замка торчал здоровенный ключ. Коззано хранил в этом отделении дюжину дробовиков и две винтовки: все ружья отца и деда плюс несколько его собственных. Был там помповый дробовик, которым он пользовался во Вьетнаме – уродливое, дешевое, покрытое шрамами чудовище, красноречивое свидетельство природы той войны. Коззано хранил его, как напоминание о реальности. Дробовик резко выделялся среди изящных ружей, богато декорированных коллекционных образцов, подаренных разными богатыми сикофантами.

Выше и ниже длинноствольного оружия с крючков свисали пистолеты. Нижнюю часть шкафа занимали маленькие ящики с покрытыми резьбой передними панелями, в которых он держал боеприпасы, масло, ветошь и другие мелочи.

Сидя в соседней комнате в кресле-каталке, Коззано поставил маленький эксперимент. Он поднял правую руку, чтобы посмотреть, как высоко он способен дотянуться. Он был совершенно уверен, что достаточно высоко, чтобы повернуть гигантский ключ оружейного шкафа. Если же нет, он всегда мог вытолкнуть себя из кресла и несколько секунд удерживать равновесие, стоя на правой ноге. Шкаф был большим и тяжелым, и он, вероятно, мог встать, уцепившись за него. Стало быть, дверцы он, скорее всего, откроет. После этого можно было завладеть одной из пушек. Разумнее всего, видимо, было бы сосредоточиться на пистолетах, поскольку ружья были слишком тяжелыми и длинными, чтобы управиться с ними одной рукой. «Магнум .357». Самое то. Он помнил, что у него были патроны под него, и что лежали они в верхнем ящике справа – легко дотянуться. Он мог отщелкнуть фиксатор, удерживающий барабан на месте, и позволить ему выпасть на ладонь. Затем он перекатил бы его на колени, чтобы он улегся в углубление в одеяле, между бедер. Потом он открыл бы ящик и достал пригоршню патронов. Он вставил бы несколько в барабан – хватит и одного – и защелкнул барабан на место. Он прокрутил бы барабан, чтобы заряженная ячейка встала в боевую позицию.

Что потом? Учитывая мощь пистолета, нельзя было исключать вероятность того, что пуля, пролетев через его голову, поразит что-нибудь еще. Начальная школа располагалась совсем недалеко, и испытывать судьбу он не собирался.

Ответ пришел сразу: в том же чулане, напротив оружейного шкафа, стоял тяжелый дубовый книжный шкаф.

Его было не видно с того места, где он сидел. Он протянул руку и ткнул в джойстик на правом подлокотнике кресла. Электрический моторчик взвыл и кресло двинулось вперед. Коззано совершил несколько маневров, чтобы обогнуть различные предметы обстановки, а затем вдоль софы направился к чулану. В чулане он совершил поворот кругом и задом подъехал к стене рядом с книжным шкафом.

Идеально. Пуля вылетит из головы, попадет в боковую стенку шкафа и даже если пробьет ее, то вонзится в заднюю обложку первого тома полного собрания сочинений Марка Твена. Ни одна пуля в мире не сумеет пролететь через все сочинения Марка Твена.

Итак, свобода была рядом – только руку протяни. Теперь можно было все обдумать.

Самоубийство аннулирует его страховку. Это минус. Но это не имело особого значения – жена давно умерла, а дети и сами могли себя прокормить. В сущности, им даже работать было необязательно благодаря трастовым фондам.

Тело найдет Патриция. Это плюс. Он не хотел, чтобы этот травмирующий опыт выпал на долю кого-то из членов семьи. Можно было побиться об заклад, что его мозги заляпают весь чулан от пола до потолка. Патриция была профессиональным медиком, психологически подготовленным к подобным ситуациям, и Коззано чувствовал, что опыт окажется для нее полезным. Возможно, поубавит в ней слащавости.

Он подумал, не оставить ли записку. Конторка была совсем рядом. Он решил обойтись без записки. Она выглядела бы жалко, написанная нетвердой рукой. Пусть он запомнится тем, что совершил до удара. Для всех, кто его знал, «Свидание вслепую на скрытую камеру» на экране телевизора вполне сойдет за прощальную записку.

А кроме того, Патриция могла застать его за ее написанием. После этого отсюда унесут оружие и вообще все, чем можно пораниться. Его накачают наркотиками и залезут в мозги.

Может, и правильно. Может, самоубийство – плохая идея. Да нет, конечно же это хорошая идея. В определенных обстоятельствах самоубийство – благородный поступок. Это поступок воина – чтобы избежать дальнейших унижений, Коззано собирался броситься на меч.

Сейчас самое подходящее время для этого. Прежде чем он падет духом от ощущения текущей по подбородку слюны и от гнусных телевизионных излияний, прежде чем медиа-гарпии доберутся до него, чтобы распространить его жалкий образ по всему миру.

Врачи говорили, что этот удар может быть не последним, не исключено, что за ним последуют другие. Это значило, что он может оказаться не властен даже над собственной жизнью.

Коззано никогда не болел. Коззано всегда был уверен, что если не вмешаются пьяные водители или торнадо, то он проживет как минимум до восьмидесяти.

Несколько десятков лет. Несколько десятилетий этого ада. Свиданий вслепую на скрытую камеру. Вида этого вселяющего ужас мохнатого ковра и мыслей о собственной неспособности управиться со шлифовальной машиной. Это было непредставимо. Коззано нажал на джойстик и пересек комнатку, направляясь к оружейному шкафу.

Раздался резкий стук. Кто-то барабанил по стеклу.

Коззано развернул кресло и выглянул в проем. За окном на крыльце стоял Мел Мейер и махал ему рукой.