– Я консервативный христианин, – сказал он. – И я говорю об этом без всякого смущения.

– Вы без всякого смущения готовы сказать все что угодно, если это поможет вам быть избранным.

Снова нервный смех в толпе. Но немного дальше, по ее краям, раздавались одобрительные возгласы – там успели собраться привлеченные шумом случайные покупатели.

– Я заметила, что вы приехали в аляповатом лимузине. Большинство из тех, кто на нем ездит – это либо продавцы подержанных машин, либо силиконовые королевы красоты. К кому из них вы себя относите? – спросила она.

– Я возмущен намеком на то, что в торговле подержанными автомобилями есть что-то неподобающее.

– Эрвин Дадли Стренг, или как там вас – это не совсем ответ на мой вопрос.

– Меня зовут Эрл Стронг. И этот бизнес ничуть не бесчестнее любого другого.

– Ооо, Эрвин Дадли Стренг решил прочитать мне лекцию о честности, – сказала Элеанор. – Я знаю, вы уверены, что все черные – бесчестны. Ну что ж, я совершила одну-единственную бесчестную вещь в жизни – убедила себя, что для меня найдется место в белом обществе.

– Ну вот! – сказала Стронг, снова обращаясь к толпе. – Пораженчество, разрушающее нашу экономику! Охваченные им представители меньшинств начинают считать, что могут преуспеть только в условиях позитивной дискриминации! Это классический пример проблемы целеполагания, которая не позволяет черным людям добиваться успеха даже в отсутствии каких-либо реальных препятствий.

– У меня нет машины, – сказала Элеанор. – Это реальное препятствие. У меня нет работы. Мой муж мертв. Сколько еще препятствий мне нужно?

– Нисколько, – сказал Стронг. – Этих достаточно. А теперь почему бы вам не заткнуться?

– Я не заткнусь, потому что прямо сейчас выставляю вас дураком на всех телевизорах, а у вас не хватает ни мозгов, ни яиц, чтобы меня остановить.

Покупатели издали оглушительный ликующий вопль.

Стронг рассмеялся.

– Леди, я представляю политическое течение, гораздо более могущественное, чем вы можете представить. И вы неспособны выставить меня дураком ни по телевизору, ни в этом молле. Вы меня всего лишь раздражаете.

– Я знаю, что вы так думаете. С тех пор, как вы налепили себе на лицо этот блин, вы вообразили себя второй инкарнацией Рональда Рейгана. Вы думаете, что сделаны из тефлона. Ну так вот, чтобы стать Рональдом Рейганом, недостаточно синтетической улыбки и простенького умишки. Надо еще быть симпатичным. А вы сейчас не более симпатичны, чем когда явились к моей двери в 16:54 и принялись прокладывать кабели, как обученная обезьяна.

– А, так вот что это такое, – сказал он. – Это какая-то вендетта.

Стронг посмотрел на толпу, опять поворачиваясь к свету.

– Эта женщина так раздражена, потому что статические помехи мешают ей смотреть мыльные оперы посреди дня.

– Нет, – сказала Элеанор, поворачиваясь к толпе лицом. – Я раздражена, потому что моему сыну только что прострелили спину за использование таксофона. А Эрл Стронг, этот малолетний преступник с прической за пятьдесят баксов, стоит здесь весь такой красивый и говорит, что это произошло потому, что у меня нет ценностей. Ну так вот, я, может быть, и сплю в машине и питаюсь излишками государственных сырных запасов, но я по крайней мере не опускаюсь до того, чтобы стать политиком, который кормит голодных детей сладкой ложью.

– Я полная противоположность описанного вами сорта политиков, – сказал Эрл Стронг. – Я за народ. Я популист.

– Популист? Для вас популист – это популярная личность, вроде королевы бала. Для меня же популист – это тот, кто служит населению. И единственное, что вы когда-либо для населения делали – это являлись с опозданием, сверлили дырки в стенах и вручали длиннющий счет. И я предсказываю, что именно этим вы и собираетесь заняться в Сенате.

Собравшиеся вокруг покупательницы, которые уже превосходили сторонников Стронга числом, подняли пронзительный радостный визг. Они шуршали своими сумками, размахивали кулаками и громко топали стильными туфлями.