Вспоминается и другой случай, ещё более шумный. Это произошло уже под конец службы моего призыва. В очередной раз сменился в роте старшина. Пришёл только-только кончивший школу прапорщиков некий Крутов, отслуживший перед этим срочную в нашем полку. Кое-какие замашки дедовские, видимо, в крови и остались.
Раз я возвращался со второй смены в часть. Миновал КПП, иду, зеваю, сейчас, думаю, быстренько отмечусь в штабе и задам храповицкого. И вдруг наблюдаю совершенно дикую, фантастическую, немыслимую картину: из крайнего подъезда, то есть из казармы моей 5-й роты, стремглав выбегают сапёры в нижнем белье (и это в октябре!), с табуретками в руках и мчатся куда-то по плацу. Сгоряча я несуразно подумал, что где-то крутят страшно интересное кино, ведь только в этом случае мы бегали к экрану со своими табуретками (летом фильмы крутили у нас на улице), но довольно быстро сообразил, что в октябре в пол-первого ночи и в кальсонах на киносеансы не бегают.
Всё разъяснилось, когда я сунулся было в штаб — там на площадке второго этажа перед столом дежурного по части клубился шум и гам сражения, летали табуретки, лилась горячая кровь. Я увидел, как наш старшина Крутов, прячась за спину дежурного лейтенанта, отчаянно накручивает телефон, пытаясь дозвониться до комендатуры. Другой прапорщик, старшина 2-й роты и приятель Крутова, здоровенный бугай, с хрипом отбивается от десятка сапёров из нашей роты, а внизу с весьма большим интересом за битвой гладиаторов наблюдают зрители, как и я, вернувшиеся второсменщики.
Что же на этот раз произошло? Крутов крепко подпил с этим своим сотоварищем и коллегой, и в полночь они зачем-то стали поднимать сапёра, скорей всего, задумали послать его на кухню за закуской. Но на беду свою наткнулись на армянина, притом уже черпака. Тот отбрыкнулся. Крутов, если б по трезвянке, то вспомнил бы, что, во-первых, он старшина, отец роты, а во-вторых, что армяне друг за дружку горой стоят. Но он находился здорово-таки подшофе и, не медля ни секунды, долбанул воина кулаком по голове. Моментально подскочил Салварян, уже дембель, сержант, и пхнул прапора довольно сильно в грудь. Тогда приятель Крутова вздохнул, размахнулся и ахнул Салваряна в ухо. Тот перевернулся. Вот тут-то спрыгнули с постелей ещё несколько армян и схватились за табуреты. Прапорщики, видя такой поворот дела, забыли враз про командирский форс, свой пьяный кураж и вприпрыжку помчались искать защиты в штаб. Сапёры, разгорячась, за ними. В этот кульминационный момент я и застал действо...
Бугаистому собутыльнику Крутова все-таки сумели пробить голову табуреткой, не очень сильно, но крови нахлестало порядочно. И всё же окончательная виктория в этой баталии осталась за прапорами. Приехал усиленный патруль из комендатуры во главе также с прапором. Инцидент углублять не стали, решили замять по горячим следам: всю роту выстроили в проходе, Крутов, успевший ещё подбалдеть, прошёлся вдоль него и въехал под дыхало или чкнул в шар кулаком каждому, кого посчитал оборзевшим.
— Совсем советской власти нет! — раздался во время этой экзекуции чей-то сапёрский вздох.
— Я вам покажу советскую власть! — ерепенился уже снова смелый и самоуверенный старшина. Хрясть!..
Сапёрам приходилось терпеть: с комендатурой шутки плохи — можно не то что на губу загреметь, вообще как бы дисбат не схлопотать...
В эти мгновения я чувствовал себя довольно паршиво. Всегда мучительны ситуации, когда решительно не знаешь, как себя вести, как поступить. Единственное, что я сделал, когда Крутов в хмельной горячке наскочил на меня, дескать, ты, сержант, тоже в строй становись, я ему не поддался, устоял. Он, правда, и сам быстро отскочил: может, вспомнил, что я во второй смене был и не участвовал в их необыкновенном концерте, а скорей всего, всё же сообразил, что секретарь комсомольской организации роты в этом строю будет нелеп.
Впрочем, я и так, в стороне, смотрелся нелепо. Конечно же, я должен, я обязан был вмешаться в ситуацию, прервать эту даже для стройбатовской обыденности редкостную сцену, но, как и бывает всегда в сложных случаях, боясь попасть в смешное, унизительное положение (для комендатуры, гансов я был не комсорг, а обыкновенный сапёр, как и все), я молчал. Потом ушёл в свой взвод, разделся, лёг, завернулся в одеяло с головой, но ворочался долго, почти до утра...
Совпало так, что буквально на следующий день в роте проходило какое-то собрание, может быть, и комсомольское. И вот ребята, молодцы, начали резкий разговор о вчерашнем, хотя я, откровенно говоря, считал, что они побоятся связываться со старшиной. Его на собрании не было, и вообще он в этот день в казарме не показывался. Командиром роты у нас был уже капитан Борзенко. Он опешил, он жутко удивился, что в его подразделении без его ведома происходят такие невероятные глобальные катаклизмы. И надо отдать ему должное, он сразу встал на сторону сапёров и сурово пообещал:
— Ну, я с прапорщиком разберусь!
Наглец Дерзин не упустил момента и съехидничал:
— А если он, товарищ капитан, к вам домой с двумя прапорщиками придёт разбираться?
Жора очень серьёзно, как он неподражаемо умел, отрезал:
— Я боюсь, что он после этого всю жизнь пингвином ходить будет...
Ленкомната вздрогнула от взрыва хохота, некоторые сапёры от удовольствия аж хрюкали — Крутов был невысок, ходил вперевалочку, задрав голову и действительно походил на пингвина.
Старшина после этого держался пару недель тихо, трезво, скучно — капитан с ним, видно, крепко поговорил...
Пора, думаю, признаваться, что не был, конечно же, аскетом и я. Хотя по сравнению с иными воинами и выглядел настоящим трезвенником. Одним словом, за время службы употребил я раз пять-шесть и... трижды это заканчивалось для меня ночёвкой в КВЗ. Что очень наглядно доказывает мою хроническую невезучесть. Другие пили чуть ли не каждый день и по ведру, но счастливо избегали встреч с патрулями.
Скажу для ясности, что в Энске гансы, в отличие от других городов, патрулировали по двое, без офицеров. Они страстно ненавидели сапёров, таких же, как они, служивых мучеников, но получающих довольно приличные деньги, старались всегда придраться к стройбатовцу, тем более что, доставив задержанного сапёра в комендатуру, патрульные могли покайфовать: зимой погреться, летом охолонуть. Мы были уверены, что каждый патруль имеет план по задержанию нас, грешных, и старается его перевыполнить. А КВЗ — это камера временно задержанных или камера военных задержанных, точной расшифровки никто из нас, стройбатовцев, не знал. Короче, то же самое, по сути, что и КПЗ на гражданке, только без нар, или вытрезвитель, только без кроватей.
Первый раз я угодил туда, на мой взгляд, совершенно обидно и несправедливо. Прошло уже почти полгода службы, и вот на день рождения, а исполнялось мне двадцать, дата круглая, я выпил с приятелем бутылку пива на двоих. Ни о каком опьянении и речи быть не могло — один запах. Он меня и подвёл. Перед воротами КПП, когда мы возвращались со стройки, нашу роту начали вынюхивать гансы. Это делалось часто, особенно на следующий день после получки, что и было на сей раз. (Нам выдавали на руки рублей по 10-12, да поборы с молодых приносили иным дедам до полусотни единовременно, так что, как и на гражданке, имелась возможность отметить выдачу получки питием.)
Несколько гансов ходили вдоль наших рядов и в прямом смысле слова вынюхивали нарушителей воинской дисциплины. Меня и ещё пару бедолаг вынюхали. И вот я впервые попал в комендатуру, о которой столько уже был наслышан. Когда нас ввели в прихожую , мы застали там в разгаре следующую сцену.
За перегородкой сидит за столом дежурный ганс с лычками старшего сержанта, держа наготове авторучку. Перед стойкой мнётся с ноги на ногу сапёр, судя по форме — ещё молодой, салабончик. Он угрюмо бубнит, видимо, уже не в первый раз:
— Я пил виноградный сок... Жарко...
— Последний раз говорю, — угрожает ганс, — подписывай протокол.
— Чё, я сам буду подписывать, что я пил? Я не пил!..
Сержант в раздражении бросает ручку, выходит из-за перегородки и хлёстко бьёт сапёра под рёбра — раз, второй...
— Фашист! Ганс! — вскрикивает, сверкнув взглядом, пацанчик. А сам на вид слабый, хилый.
— Что-о-о ты сказал? — ганс взъярён, возмущён, оскорблён в лучших своих чувствах.
Он бьёт солдатика под ложечку пару раз уже всерьёз. Тот, лёгкий, прыгает по комнате, пытается увернуться от ударов. Мы, невольные свидетели, только успеваем отодвигаться.
— Подпишешь? — рявкает сержант.
— Не-е-ет!
Ганс останавливается, переводит дух. Он растерян. Подобные армейские угнетатели, повторяю ещё раз, теряются и даже отступают, получив от жертвы отпор. Но гансу ретироваться некуда. Он не может отпустить задержанного патрулём сапёра — так не бывает.
— Так-с, ладно, — принимает он решение. — Затяни ремень, будешь приседать.
Сержант вырывает нетерпеливо из рук сапёрчика его солдатский ремень и уменьшает его длину чуть ли не вдвое. Парнишка пытается застегнуть ремень, втянув живот до позвоночника, но не может. Дежурный берётся ему помогать. Он ухватывается за концы ремня, тянет их на себя, выгибая сапёра дугой, и вдруг резко бьет его в живот коленом. Тот охает, сгибается, но ремень уже застёгнут.
— Теперь приседай и считай вслух.
Сапёр начинает с набрякшим лицом приседать, но молча.
— Вслух считать!
— Не могу, — натужно выдавливает жертва, — воздуху нет...
Однако начинает счёт. Видно, что он сломлен и вот-вот заплачет.
Я не сразу понимаю, зачем всё это нужно. Чуть погодя всё разъясняется. Подозреваемый в пьянке воин дышит уже всем нутром. Сержант подзывает двух патрульных, они вслух свидетельствуют, что-де от задержанного «распространяется запах алкоголя» и подписывают протокол. В этом деле нужны, надо понимать, порядок и справедливость — без протокола человека не имеют права посадить за решётку даже на одну ночь.