ГЛАВА 24: РУБИ

— Хочу напомнить тебе, что я растил тебя семнадцать лет. Сколько всякой одежды, еды… — Даже не видя его, я знаю, что мой папа ухмыляется. — Я отчетливо помню, как платил за твои молочные зубы.

— Хочешь сказать, что Зубная фея не настоящая?

— Именно, — отвечает он, — как и Санта. Все эти подарки были от меня. Хочу, чтобы ты помнила об этом, когда найдешь свое пиратское сокровище и разбогатеешь.

— Эллиот говорит, что мы должны будем отдать его Смитсоновскому музею.

— Вот же зануда. — Он пересказывает разговор маме, которая моет посуду и желает знать подробности. — Мама говорит, что он хороший мальчик.

— Хм, хорошо. — Я на самом деле не люблю говорить о мальчиках с моими родителями. — Я должна идти. И не могу взять телефон.

— Она не может взять телефон, — говорит он моей маме. Как будто функция динамика не существует. — Мама говорит, что любит тебя и ожидает от тебя веселья, — отец замолчал на секунду, — но хорошее, полезное веселье.

Я улыбаюсь, возвращаясь в лагерь. Когда добираюсь до луга, в воздухе стоит тяжелый запах дыма и огня. Гейб прислонился к одной из развалин и бормочет:

— Отпусти ложь и освободи правду.

Я читала это тысячу раз, изучая карту, но всегда представляла себе, что мы пропустим этот шаг и сразу перейдем к следующей подсказке. И знаю, что должна остановиться и спросить его, что это значит, как это приведет нас к сокровищу, но я не хочу иметь ничего общего с откровениями истины. Поэтому спешу прочь.

На противоположном конце поля Эллиот читает, а Чарли и Анна сидят на корточках у открытого огня, ссорясь, как брат с сестрой, из-за горшка с чем-то зеленым.

— Я платонически влюбилась в тебя, Чарльз Ким, но нет, я не доверяю твоим суждениям. Только не на лодке. И уж точно не на кухне, — Анна наклоняет голову набок, — или наружный эквивалент.

Чарли раскладывает то, что кажется зеленым картофельным пюре, в пять мисок. Мы с Эллиотом переглядываемся, и я знаю, что мы думаем об одном и том же, потому что он резко поворачивает голову и кричит:

— Гейб! Анна и Чарли собираются отравить нас, если ты не придешь в себя.

Гейб медленно встает, словно ветер, проносящийся по долине, поселился прямо перед ним. Его ноги шаркают по траве, пока он не оказывается у костра. Анна протягивает ему миску с зеленым картофелем, на которую он смотрит с мимолетным любопытством, прежде чем протиснуться между Эллиотом и Чарли.

Меня атакует острый орегано, когда я помешиваю картофельное пюре, открывая маленькие кусочки твердого коричневого цвета.

— Итак, ужин…

— Орегано, — кашляет Эллиот, — впервые используется в конце семнадцатого века. От испанского orégano. Дикий майоран. С латыни: душица.

Гейб откусывает птичий кусочек. Позволяет остальному плюхнуться обратно в миску. Он смотрит на Чарли, которого, похоже, ничуть не смущает непристойная зелень картофеля.

Анна самодовольно улыбается, особое расположение мимики, которое выглядит неуместным на ее лице, и говорит:

— Я же говорила, что мы должны были пойти с корицей.

Гейб поперхнулся водой. Я прищуриваюсь и смотрю, как Анна и Чарли обмениваются понимающими взглядами.

— Моя мама всегда кладет корицу в сладкий картофельный пирог, — она постукивает пальцем по подбородку, — и мини зефир, но у нас их нет. У меня есть лишь желейные бобы.

Гейб с грохотом ставит свою миску на землю.

— Если бы вы потрудились прочитать переднюю часть коробки, вы бы знали, что это картофельное пюре с чеддером быстрого приготовления. Ты же не добавляешь корицу в картофель чеддер, Анна. Ты просто не понимаешь, — он поворачивается к Чарли. — И хотя орегано — лучший вариант, это лишь немного лучше, чем класть чесночный порошок на счастливые талисманы, особенно когда вы вываливаете весь пакет орегано в одну кастрюлю. Я даже не собираюсь комментировать кусочки вяленой говядины, которые выглядят как крысиные экскременты во всей этой зеленой мешанине еды.

При этих словах Анна и Чарли теряют самообладание. Я имею в виду, что они просто отпускают смех, который вызывает слезы и случайное фырканье. Ловлю взгляд Анны, и она неуклюже подмигивает, отчего ее второй глаз тоже моргает. Я с удивлением смотрю на этих двух людей, которые приготовили бы ужасную еду, если бы это могло помочь их другу, и с внезапной уверенностью понимаю, что я бы ела зеленую картошку целый месяц подряд, если бы это означало, что мои друзья в порядке.

Легкость длится до тех пор, пока солнце не исчезает, и огонь не вспыхивает на фоне черного неба. Гейб становится все более возбужденным, когда мы убираем посуду и устанавливаем палатки. Поэтому я достаю свою губную гармошку и играю быструю народную мелодию. Мой пульс продолжает биться. Что-то большее, чем воздух, вырывается из моих легких, пробивается сквозь эти тростники и уходит в ночь. Эта песня — мое звучание: Надежда, Любовь, Отчаяние, и я хочу, чтобы этого было достаточно, чтобы вернуть Гейба.

Его руки запутались в волосах. Его голова мотается из стороны в сторону.

— Просто сделай это, — вполголоса говорит он, и я слышу его только потому, что остановилась выпить воды. — «Отпусти ложь и освободи правду». — Отпусти эту ложь. Отпусти эту ложь.

Эллиот останавливает болтовню Гейба ударом по бицепсу.

— Ты меня просто пугаешь. Что, черт возьми, с тобой происходит?

— Я кое-что сделал прошлой зимой. — Гейб оглядывается вокруг костра, безумные глаза изучают каждое из наших лиц. Он вздрагивает, когда встречает мой пристальный взгляд. — Ты меня возненавидишь. Вы все меня возненавидите.

— Как твои лучшие друзья, мы по закону обязаны любить тебя, — говорит Чарли.

Гейб трясущимися пальцами ерошит свои спутанные волосы.

— Этот остров у меня в голове. Или… я не знаю. Но он хочет знать правду. — Он вытирает лицо тыльной стороной ладони.

Он говорит тихо, почти неслышно, чтобы расслышать его сквозь треск пламени. Он, кажется, собирается с силами — глубокий вдох, зажмуренные глаза — и затем дрожащим голосом говорит:

— Я сделал что-то ужасное. «Я хочу, чтобы ты помнила, что я растил тебя семнадцать лет. Вся эта одежда, вся эта еда, хотя я не вижу его, я знаю, что мой отец ухмыляется. Я отчетливо помню, как заплатил за твои молочные зубы.

— Ты хочешь сказать, что Зубная фея ненастоящая?

— Так оно и есть, — говорит он, — и Санта тоже. Эти подарки были от меня. Я хочу, чтобы ты помнила об этом, когда будешь богата пиратскими сокровищами.

— Эллиот говорит, что нам придется отдать сокровище в Смитсоновский институт.

— Что за ерунда?! — Он повторяет этот разговор моей маме, которая моет посуду и донимает его подробностями.

— Твоя мама говорит, что он хороший мальчик.

— Гм, ладно. — Вообще-то я не люблю говорить о мальчиках с родителями. — Так что мне пора идти. Я не могу забрать телефон.

— Она не может забрать телефон, — говорит он моей маме. Это похоже на то, что функция громкоговорителя не существует. — Мама говорит, что любит тебя и ждет от тебя веселья, — он делает паузу, но только на секунду, — но хорошее, полезное развлечение.

Я улыбаюсь, возвращаясь в лагерь. Когда я добираюсь до луга, в воздухе стоит тяжелый запах дыма и огня. Гейб прислонился к одной из развалин и бормочет: «Отпусти ложь и освободи правду.»

Я читала это тысячу раз, изучая карту, но всегда представляла себе, что мы пропустим этот шаг и сразу перейдем к следующей подсказке. И я знаю, что должна остановиться и спросить его, что это значит, как это приведет нас к сокровищу, но не хочу иметь ничего общего с откровениями истины. Поэтому спешу прочь.

На противоположном конце поля Эллиот читает, а Чарли и Анна сидят на корточках у открытого огня, ссорясь, как брат и сестра, из-за горшка с чем-то зеленым.

— Я платонически влюбилась в тебя, Чарльз Ким, но нет, я не доверяю твоим суждениям. Только не о лодке. И уж точно не на кухне, — Анна наклоняет голову набок, — или наружный эквивалент.

Чарли раскладывает то, что кажется зеленым картофельным пюре, в пять мисок. Мы с Эллиотом переглядываемся, и я знаю, что мы думаем об одном и том же, потому что он резко поворачивает голову и кричит:

— Гейб! Анна и Чарли собираются отравить нас, если ты не придешь в себя.

Гейб медленно встает, словно ветер, проносящийся по долине, поселился прямо перед ним. Его ноги шаркают по траве, пока он не оказывается у костра. Анна протягивает ему миску с зеленым картофелем, на которую он смотрит с мимолетным любопытством, прежде чем протиснуться между Эллиотом и Чарли.

Меня атакует острый орегано, когда я помешиваю картофельное пюре, открывая маленькие кусочки твердого коричневого цвета.

— Итак, ужин…

— Орегано, — кашляет Эллиот, — впервые используется в конце семнадцатого века. От испанского orégano. Дикий майоран. С латыни: душица.

Гейб откусывает птичий кусочек. Позволяет остальным плюхнуться обратно в его миску. Он смотрит на Чарли, которого, похоже, ничуть не смущает непристойная зелень картофеля.

Анна самодовольно улыбается — особая мимика, которая выглядит неуместным на ее лице — и говорит:

— Я же говорила, что мы должны были пойти с корицей.

Гейб поперхнулся водой. Я прищуриваюсь и смотрю, как Анна и Чарли обмениваются понимающими взглядами.

— Моя мама всегда кладет корицу в сладкий картофельный пирог, — она постукивает пальцем по подбородку, — и мини зефир, у нас их нет. Но у меня есть желейные бобы.

Гейб с грохотом ставит свою миску на землю.

— Если бы вы потрудились прочитать переднюю часть коробки, вы бы знали, что это картофельное пюре с чеддером быстрого приготовления. Ты же не добавляешь корицу в картофель чеддер, Анна. Ты просто не понимаешь, — он поворачивает голову к Чарли.

— И хотя орегано лучший вариант, это лишь немного лучше, чем класть чесночный порошок на счастливые талисманы, особенно когда вы вываливаете весь пакет орегано в одну кастрюлю. Я даже не собираюсь комментировать кусочки вяленой говядины, которые выглядят как крысиные экскременты во всей этой зеленой мешанине еды.