В ванной, откуда он предварительно убрал все пушистые полотенца на золотых вешалках, спугнув их как птиц с насиженного места, он снял одежду и оружие в должной последовательности. Сначала оружие, которое он разложил на мраморном столике аккуратным, педантичным рядом. Два стальных кинжала. Четыре пистолета, два глушителя. Семь запасных обойм, потому что одну он разрядил в лессера, тренируя свою меткость. Пара метательных ножей, длинная нейлоновая веревка, изолента, зубило и молоток.

Последние четыре в списке? О них никто не знал. Они были его. Собственность... личная.

Затем шла одежда. Сначала кожаная куртка, которую Син положил возле ванны на изогнутых ножках. Черная футболка, свернутая и уложенная рядом с курткой на мраморном полу с подогревом. Ботинки он поставил в один ряд с футболкой, свернутые носки положил поверх футболки, а кожаные штаны – на куртку. Полностью раздевшись, Син поднял футболку с носками и закинул их в спускной желоб для грязного белья. Ему это не нравилось. В Старом Свете он использовал одежду до полного износа, заменяя негодные элементы. Сперва такой порядок являлся вынужденной необходимостью. Впоследствии он придерживался его, потому как не хотел тратить время на то, что не имело значения.

Сейчас он жил здесь, где народ не желал есть свой ростбиф рядом с тем, от кого несет улицей, потом, лессерской кровью и порохом.

Смертью.

До него доходчиво довели сей нюанс, и он возненавидел эти сложности. Но ничего не поделаешь. Время от времени в течение своей жизни ему приходилось уступать превосходящему его сопернику. Во благо... или же нет.

Повернувшись к вещам, которые были для него единственно важными в этой жизни... что бы там ни говорил Балз... его внимание привлекла нейлоновая веревка.

Зубило.

И молоток.

Тело двинулось вперед по призыву его инструментов. И приближаясь к столику, Син видел разные версии себя, листая свои воспоминания с множеством острых граней и сдерживающих средств, что он использовал на протяжении многих веков, так, словно они были фотографиями людей, чьей компанией он наслаждался, счастливых событий, что он разделил с семьей и друзьями... вечеринки, празднества, дни рождения.

Без сознательного приказа от его мозга рука коснулась зубила, прошлась от заостренного края к тупому, он не раз загонял его острие в мягкую плоть и твердые кости. Внутри него обосновался его тальмэн, жуткая энергия от центра груди направилась по его предплечью к боевой руке. Порождая дрожь, судороги.

Но не от слабости. От игнорируемой силы.

Представляя, как он использует это зубило, молоток... свою пилу и топор... другие не менее ужасные инструменты... он видел тела, валявшиеся на полу разного типа. Деревянных, из обработанного дерева или же нет. Мраморных, каменных, с керамической плиткой. Ковры, дорожки, линолеум. Мягкий настил из влажной листвы. Холодный блеск покрытого льдом пруда или же снежные сугробы. Бетон, о который разбиваешь костяшки. Песок на берегу океана, каменистые берега рек, озерная гладь.

Дыхание Сина участилось, а пот выступил на груди, горле, лице.

В своих мыслях он представлял изломанные конечности. Рты, широко распахнутые в крике. Вспоротые его рукой животы и вываливающиеся из них внутренности.

Лаская плоскую стальную поверхность зубила указательным пальцем, он согревал металл теплом собственного тела, поглаживая... массируя...

Тянущие ощущения на члене заставили его удивленно опустить взгляд на затвердевший ствол.

Нет, это не тяга. Его член ударился о ручку шкафа, стоявшего между раковинами.

Он словно смотрел на жесткую длину с большого расстояния. А потом снова погладил стальное зубило.

Прикосновение транслировалось вплоть до члена, он снова дернулся. Желая большего.

Взяв зубило в боевую руку, Син прижал его к лицу. Такое чистое, идеальное, с острыми беспощадными гранями.

Другую руку он опустил и накрыл член ладонью. Передергивая, он смотрел на лезвие. Жестче. Быстрее. Острее. Насыщеннее. И в какой–то момент он не мог отделить мысли о зубиле от сексуального возбуждения. Они смешались, переплетаясь, формируя прочную связь между, казалось бы, совсем несвязанными вещами.

Секс и смерть.

Внезапно тело прошила мощная волна, наполняя его жаром и чувством срочности, и он открылся навстречу этой извращений страсти. Повертев зубило в руке, он любовался тем, как потолочный свет сверкал на клинке, подмигивал, заигрывал... соблазнял. Как это могло быть с любовницей, Син перевел взгляд с клинка на свой член и обратно, отчего напряжение только нарастало.

Его тальмэн пульсировал под кожей, как и нужда убить его вторую сущность, которую он так сильно и долго подавлял. Быстрее. Сильнее. Судорожное дыхание – его. Гулко бьющееся сердце – его. Давление в венах, выступивших на шее, голова откинулась назад, когда он с силой зажмурился. И неважно, что он не видел зубило. Перед глазами мелькало разнообразие картинок, вереница кровавых мучительных удовольствий, которые он не мог испытать чреслами.

Нарастая... еще... и еще...

Пока...

Щелчки. Он начал остро осознавать, с какими сухими щелчками член вбивался в его кулак. Начал ощущать жжение от фрикций – в неприятном, обдирающем кожу смысле. Яйца скукожились и поджались ближе к телу, словно вообще пытались слиться воедино.

Стимуляция переросла в удушье, следующей стадией которого станет отказ в разрядке. За нарастанием интенсивности пришел спад. Кульминация стала фрустрацией.

Тот яркий момент, что он только что создал, обернулся против него, легкость, с которой он отпустил контроль со своего разума, сейчас исчезла, напряженное лицо в зеркале спустило его с небес на землю.

Его отражение было уродливым, черты лица обострились под влиянием болезненного отказа в удовольствии, такого привычного для него. У своих губ он ощущал зубило, как целующую его любовницу. А рука все двигалась, насухую сжимая ставшую фиолетовой головку.

Пришла боль. Но, как и с удовольствием, что он получал от процесса убийства, так и природа агонии была смешанной. Дело ли в грубых рывках вокруг члена? Или это было что–то глубинное... уходящее в самую суть.

В его глубинную суть.

Сдаваясь, Син отбросил зубило, нарушая стройный ряд из молотка, изоленты и веревки. Стиснув зубы, он подался вперед, сжимая края раковины. Дыхание со свистом вырвалось изо рта, а пот, стекавший с его подбородка, падал на босую ступню.

Нет ничего хуже погони за разрядкой.

Которую ты не в силах настигнуть.