Глава 33

– Однажды у нас будет целая масса синтетических веяний, которые мы сможем внедрять при помощи фотонного устройства, – предсказала Маддалена. – Будут инструменты на все случаи жизни, но самым лучшим станет средство, заставляющее человека говорить правду.

– Таким вы видите будущее, да? Именно вы это вы вынесли из всего, что с наши произошло? – Рамиро замолчал; намеренно ли подначивала его Маддалена, или нет, не имело значения – его старания все равно были впустую. – Просто подпишите бланк освобождения, и я перестану путаться у вас под ногами.

– Слушание все равно состоится, – упрямо настаивала Маддалена. – Вы знаете, что мы можем привлечь ее как причастную к саботажу.

– Как скажете.

Маддалена спрыснула руку краской и поставила подпись. Выпустив на свободу, заключенных, которые дольше прочих провели в тюрьме без суда, Совет, даже в своих предсмертных муках, продолжал бороться за все более незначительные поблажки. Ни один из жителей горы не мог с уверенностью сказать, что именно совершила или не совершила Тарквиния, но четыре череды не вызывали особого отклика в сравнении с четырьмя годами, проведенными без суда и следствия. Несмотря на то, что у Рамиро были деньги для внесения залога, ему пришлось потратить все свое время, чтобы собрать необходимые восемь дюжин подписей незаинтересованных жителей, готовых заявить под присягой, что бессрочное заключение Тарквинии оскорбляет их чувство справедливости.

Он вышел из кабинета Маддалены и направился в тюрьму.

На посту охраны ему снова пришлось иметь дело с бюрократическими проволочками. Рамиро старался сохранять спокойствие, пока все поданные им документы подвергались тщательному изучению, которое сопровождалось жалобами и обращениями к фотонным записям – служащие пристально разглядывали их и никак не могли разобраться в том, что видели.

Весь этот маразм продолжался полсклянки, после чего охранник сообщил ему: «Теперь вам нужно просто подождать. Сейчас мы ее выведем».

Когда женщина вошла в комнату, Рамиро обратил внимание на ее походку. Если до этого на ней и были кандалы, то сейчас она не подавала ни малейшего вида. Он двинулся вперед и обнял ее.

– Ты в порядке?

– Знаешь, как говорят, – ответила Тарквиния. – Нет большей чести, чем пойти по стопам Ялды, матери всех узников.

Рамиро не понял, был ли в ее словах сарказм.

– Что ты слышала насчет обрыва? – спросил он, когда они вышли в коридор и направились вперед по соседним опорным веревкам.

– Взрывы у подножия горы. Люди то выходили в космос, то возвращались обратно. Сумбурная версия, которая дошла до всех остальных уже после того, как все закончилось – не более того, безо всяких подробностей.

– Две трубы получили брешь у основания, но их вовремя запечатали, – объяснил Рамиро. – У группы Джакомо были собственные блокираторы; будь их воля, они бы всю ось располосовали.

Тарквиния слишком долго обдумывала происходящее, чтобы удивиться их предательству.

– И что же им помешало?

– Агата, – ответил Рамиро. – С парой дюжин друзей. Они вышли на поверхность у подножия горы и выбросили бомбы в космос. Физически пострадали только три светособирателя. Причиной обрыва стала вспышка от взрыва.

Тарквиния молча впитала эту мысль.

– Они спасли Бесподобную, – сказал Рамиро. Его благодарность была искренней, но он по-прежнему чувствовал, будто кривит душой.

– Кто-нибудь пострадал?

– Агата потеряла много плоти. Пару черед никто не верил, что она выживет, но сейчас она, наконец-то, пошла на поправку.

Тарквиния тихонько зарокотала.

– Мы можем ее навестить?

– Само собой.

Пока они пробирались к ближайшей лестнице, Тарквиния поведала ему о собственных злоключениях.

– Мне выделили время в обсерватории, и поначалу все казалось идеальным, пока самые назойливая любительница лезть в чужие дела среди моих коллег не решила узнать, как у меня дела в тот самый момент, когда я осматривала реактивный ранец из аварийного комплекта. Она посчитала это достаточно подозрительным, чтобы произвести гражданский арест; большая часть сотрудников сочли ее идиоткой, но один сторонник у нее все-таки нашелся. Я боялась, что вдвоем они так на меня обозлятся, что на полном серьезе попытаются привлечь внимание человека, который в силу своего положения мог бы упомянуть об этом инциденте в официальном сообщении.

– И тогда Совет знал бы об этом с самого начала. – Весь экипаж Геодезиста бы попал под пристальное наблюдение с момента возвращения корабля.

– Вот именно. – Тарквиния зажужжала. – Поэтому в итоге я позволила им задержать меня в одной из комнат обсерватории, пока эти идиоты занимались тем, что по очереди следили за мной и спорили с коллегами, которые хотели меня освободить. Только после обрыва им удалось привлечь к делу службу безопасности.

Они добрались до больничного этажа; теперь им оставалось преодолеть небольшое расстояние вверх по оси.

– Прежде, чем мы встретимся с Агатой, – сказал Рамиро, – я должен тебе кое в чем признаться. – Он рассказал ей о разоблачении своей аферы. – Не сердись на меня, – умоляюще произнес он. – Вся эта история с предками просто с ума ее сводила.

– Я не сержусь, но тебе не стоило ей этого говорить.

– Почему?

– Я не вырезала эту надпись, – заявила Тарквиния. – Я отправилась туда, чтобы попытаться, но ничего не вышло: ни один из осколков не поднялся с земли и не притянулся к стамеске. Я испробовала разные инструменты, разные движения…, но так и не смогла стереть эти символы. Если уж на то пошло, то после моего ухода они стали еще более четкими, чем когда я их только увидела – как будто после моих попыток Агате и Азелио было сложнее разобрать надпись, чем если бы я осталась в стороне. Я не была автором тех слов. Ответственность за них лежит на ком-то другом.

Рамиро не знал, говорит ли она правду или просто пытается удержаться за аферу как источник выгоды, но сейчас он не собирался подвергать сомнению ее версию произошедших событий. Если ее история выглядела именно так, то увиденное им самим ей никоим образом не противоречило.

Когда они вошли в палату, Агата заприметила Тарквинию и возбужденно прокричала: «А, ты свободна! Поздравляю! Иди сюда – у меня есть отличные новости!».

Приближаясь к ее песчаной постели, Рамиро заметил, что Агата восстановила часть плоти с момента его последнего посещения, но по-прежнему была лишена конечностей. Врачи сказали ему, что для поддержки регенерирующего пищеварительного тракта ей потребуется каждый чахлик ткани.

– Что за новости? – спросила ее Тарквиния.

– У меня только что была Лила со своей студенткой Пелагией, – ответила Агата. – Кризис инноваций миновал – окончательно и бесповоротно!

– Серьезно? – Тарквиния, скорее всего, ожидала, что внесение ясности в историю с надписью займет все доступное время, но мысли Агаты были заняты совершенно другим.

– Пелагия нашла ответ на вопрос топологии, – объявила Агата. – Космос – это четырехмерная сфера. Это не тор – он просто не может им быть!

– Это основано на твоей работе? – спросил Рамиро. – Пелагия нашла способ довести вычисления до конца?

– Не столько довести до конца, сколько заглянуть в мое собственное слепое пятно, – объяснила Агата. – Смотрите, все просто. Светород описывается волной, которая при полном повороте меняет знак. Это не влияет на вычисляемые вероятности – при условии, что один и тот же поворот применяется ко всем наблюдаемым объектам – так как вероятность определяется величиной волны в квадрате. Минус один в квадрате равняется единице, так что смена знака не имеет никакого значения. Чтобы ее выявить, нужны более сложные эксперименты, в которых одни объекты поворачиваются, а другие остаются без изменений.

– Пока что все понятно, – сказала Тарквиния.

– Идея Пелагии в том, чтобы просто заменить вращения на движение вокруг космоса. Предположим, что космос – это четырехмерный тор, и мы перемещаем вокруг него светород, двигаясь по гигантской петле. Что произойдет со знаком волны? Она останется неизменной или поменяется на противоположную?

Рамиро нахмурился.

– Я догадываюсь, что в ответ ты хочешь услышать, что волна по аналогии «изменит знак», но мне казалось, что концы петли должны идеально совпадать.

Агата прожужжала.

– Я не хотела предлагать вам ни тот, ни другой ответ. Возможно как идеальное совпадение, так и смена знака – ни один из вариантов не исключается полностью. Даже если знак меняется, обнаружить это невозможно – все наши локальные измерения на концах петли будут идеально согласованы друг с другом.

– Постой-ка, если знак меняется…, то где именно это происходит? – сказала Тарквиния. – Что это за особое место тора, где волна меняется на противоположную?

– Никакого особого места нет, – настойчиво возразила Агата. – Представь, что ты берешь полоску в форме кольца, разрезаешь ее, а потом снова соединяешь ее концы, только на этот раз с перекруткой – как только ты их склеишь, место стыка перестанет быть чем-то особенным. Перекрутка не находится ни там, ни где-либо еще. Она является свойством ленты как таковой.

Агата попыталась изобразить схематичный рисунок, но когда Рамиро увидел, что ей это дается с трудом, то воспроизвел рисунок по ее описанию у себя на груди.

– То есть ты хочешь сказать, что космос похож на что-то вроде… перекрученного тора? – спросила Тарквиния.

– Нет, не космос, – ответила Агата. – У обеих лент, и обычной, и перекрученной, одинаковые средние линии в форме окружности.

Рамиро добавил средние линии к своему рисунку.

– И именно эти окружности следует воспринимать как модель космоса. Все, что касается самих лент, – это уже дополнительная структура, которую невозможно однозначно определить, зная лишь топологию космоса – ни в том, ни в другом случае. Все дело в светородах, а не в пространстве как таковом.