– С точки зрения Эсилио зонд находится на этом месте уже много дней. Какая еще у него может быть температура?

Рамиро всеми силами старался смириться с этим фактом. С одной стороны, он прекрасно понимал ее логику: в соответствии со стрелой времени Эсилио зонд как раз собирался взлететь, и значит, еще не успел испытать фрикционный нагрев. И если такая точка зрения была корректной, то высокая температура, которую они наблюдали, когда зонд все еще находился высоко над атмосферой, объяснялась его нагревом во время взлета.

– Почему тогда здесь он оставался холодным? – спросил он. – До того, как мы его запустили? Или, если говорить с позиции Эсилио: что заставило его остыть после выхода из атмосферы?

– Ответ на этот вопрос будет казаться странным с обеих точек зрения, – ответила Агата. – Я считаю, что причиной этому, скорее всего, стало взаимодействие с охлаждающим воздухом – хотя в таком случае с точки зрения Эсилио этот воздух должен был налетать на зонд прямо из открытого космоса и сталкиваться с ним именно так, как это требовалось для его охлаждения, в то время как с нашей точки зрения зонд выбрасывал наружу поток охлаждающего воздуха, а сам при этом нагревался.

Рамиро обхватил голову руками.

– Но все-таки, почему?

– А какие еще есть варианты? – ответила Агата. – Удерживать все тепло, накопленное во время взлета в течение шести лет, пока зонд лежал в своем отсеке и находился в контакте с Геодезистом?

– Это было бы нелепо, – неохотно признал Рамиро. – Но нелепым выглядит и тот факт, что он в принципе мог разогреться до входа в атмосферу.

– В меньшей степени, – возразила Агата. – К тому же слово «нелепо» здесь вообще неприменимо. Если бы я дала тебе две одинаковых на вид каменных пластинки при комнатной температуре – одна из которых вчера прогревалась на огне – рассчитывал бы ты на то, что сможешь их отличить?

– Конечно нет.

– А теперь взгляни на ту же ситуации с обратной стороны. Твоя неспособность догадаться о предыдущем состоянии пластин превращается в неспособность предугадать их будущее – однако в поведении пластины, которая бы неожиданно раскалилась прежде, чем попасть в огонь, не было бы ничего абсурдного.

С этим Рамиро поспорить не мог.

– Значит, я должен быть благодарен за те редкие случаи, когда события кажутся логичными с одной из точек зрения – будь то наша или Эсилио. Но когда это не срабатывает…, что нам остается?

– С какой стати нам ожидать предсказуемого поведения от такой сложной системы, как каменная пластина, если мы даже не знаем детального движения всех составляющих ее частиц? Мы привыкли делать прогнозы, опираясь на единственное число вроде температуры или давления, но сама возможность такого предсказания целиком и полностью определяется соотношением между нами и минимумом энтропии.

– Проще говоря, там внизу мы будем беспомощны, – с мрачным видом заключил Рамиро. – Может произойти все что угодно.

– Нет! Не что угодно.

– Тогда что нам использовать в качестве ориентира? – спросил Азелио.

– События, имеющие неадекватно низкую вероятность, не должны происходить в действительности, – заявила Агата.

Азелио зажужжал.

– А что же придает событию адекватно низкую вероятность?

– Космология.

– Боюсь, что здесь мне понадобится чуть больше разъяснений.

Агата ненадолго задумалась.

– Если ты рассмотришь кубическую поступь воздуха при определенной температуре и давлении, – сказала она, – и случайным образом выберешь направление движения всех его частиц, то в подавляющем большинстве случаев энтропия такой системы будет возрастать при движении как в будущее, так и в прошлое.

Она изобразила пример.

– Но реальный воздух, с которым мы имеем дело каждый день, мог попасть в большой контейнер из меньшего, откуда сразу же следует, что такое состояние маловероятно – при движении назад во времени воздух бы самопроизвольно сжался до меньшего объема.

– Большинство кубических поступей газа – если понимать «большинство» в математическом смысле, лишенном представлений о времени – не обладают этим свойством! Но благодаря тому, что в нашем прошлом есть конфигурация с минимальной энтропией, вероятность обнаружить воздух в таком состоянии вполне адекватна. Космос не заполнен частицами, которые движутся абсолютно случайным образом, так как в противном случае никакого минимума энтропии бы просто не существовало.

– С другой стороны, минимум энтропии находится не только в нашем прошлом, но и в нашем будущем – а Эсилио соединяет нас с ним непривычным образом. Другими словами, ситуация, в которой мы сейчас оказались, допускает существование кубических поступей воздуха, которые занимают меньший объем как в прошлом, так и в будущем.

– Если сосчитать их долю среди всех возможных вариантов движения частиц, то они окажутся еще менее вероятными, чем в предыдущем случае, но эта вероятность имеет вполне адекватную величину – учитывая наше местоположение и известные факты космологии.

Рамиро был согласен с доводами Агаты, но понять, несли ли ее слова какую-либо практическую пользу, было непросто.

– Приведи нам пример явления, которое, на твой взгляд, не произойдет ни при каких обстоятельствах.

– Два тела, находящихся в тепловом контакте, не смогут поддерживать различные температуры в течение длительного периода времени, – ответила она.

– Потому что…?

– Потому что есть несравненно больше вариантов, при которых суммарная тепловая энергия делится между ними более равномерно. Если ты выберешь наугад, то тебе, скорее всего, попадется один из них. Фундаментальная физика, может быть, и требует существования минимума энтропии – но мы все равно ожидаем, что поведение космоса будет настолько случайным, насколько это возможно.

– И почему меня это не успокаивает? – ответил Рамиро.

Агата зажужжала.

– Я не говорю, что камень безо всякой причины взлетит в воздух и угодит тебе прямо в лицо. Когда отдельные частицы движутся случайным образом, предсказуемость их крупных агломератов не уменьшается, а наоборот, увеличивается. В большинстве случаев воздух останется обычным воздухом, а камни – обычным камнями, и будут вести именно так, как подсказывают наши инстинкты.

– А во всех остальных случаях?

– Нам просто нужно быть готовым к исключениям из правил, – ответила Агата.

Рамиро был на дежурстве и поэтому остался в передней каюте, продолжив наблюдать за данными от зонда, когда все остальные уже давно отошли ко сну. Робко устроившись на поверхности планеты, зонд передавал на корабль снимки окружающего ландшафта, не обнаружив ни единого признака сговора, на который могли бы пойти воздух, камни или тепло, чтобы вывести его из строя. Температура оставалась стабильной – несмотря на тепло, которые должны были выделять фотонные схемы при нормальной работе устройства – это, по всей видимости, указывало на то, что обмен тепловой энергией с окружающей средой идет по вполне привычным законам. Агата, видимо, была права как минимум насчет того, что неожиданный нагрев, с которым они столкнулись до этого, имел вполне рациональное объяснение, и теперь, когда зонд неподвижно стоял на земле, подобной ситуации можно было не опасаться.

Тарквиния перевела Геодезист на новую орбиту, настолько высокую, что движение корабля синхронизировалось с вращением Эсилио – благодаря этому зонд все время находился в зоне прямой видимости, обеспечивая непрерывную связь. Планета в иллюминаторе сжалась до таинственного серого диска, но когда Рамиро поворачивал дистанционные камеры вперед-назад, новый мир представал перед ним в том самом девственном и умиротворенном виде, на который он только мог надеяться.

– Я доволен местом посадки, – сообщил Азелио. – Зонд не может проверить каждую мелочь, но с геологией этой местности мы, похоже, не ошиблись – во всяком случае в данных, переданных зондом, никаких намеков на это я не увидел.

Тарквиния повернулась к Агате.

– Есть возражения?

– Нет, – ответила она. – Думаю, если мы будем действовать осторожно, то сможем благополучно приземлиться.

– Рамиро?

Само по себе место посадки не вызывало у него возражений, но они могли бы, по крайней мере, попытаться разрешить обескураживающую проблему, которую им уже довелось наблюдать.

– Что, если нам двигаться в атмосфере медленнее зонда? – предложил он. – Это должно свести аэродинамический нагрев к минимуму – независимо то того, считать ли такое движение посадкой или взлетом.

– Это потребует большего тепловыделения со стороны двигателей, – заметила Тарквиния.

– В течение года мы с этим прекрасно справлялись, – ответил он. – Я знаю, выброс охлаждающего воздуха в атмосферу Эсилио может иметь другие последствия, нежели охлаждение в пустоте. Но разве это не самый благоразумный выход – двигаться медленно, стараясь поддерживать постоянную температуру?

Тарквиния посмотрела на Агату.

– Думаю, инстинкты Рамиро имеют под собой основания, – ответила Агата. – Чем ближе к тепловому равновесию, тем более предсказуемым будет окружающий нас мир.

– Значит, договорились. Будем спускаться медленно.

Тарквиния повернулась к своей консоли и приступила к построению курса, который должен был доставить их на поверхность планеты.

На освещенном солнцем пейзаже, который показывала обратновременная камера, Рамиро видел разорванное кольцо холмов, расположившихся прямо под Геодезистом – их выветрившиеся вершины отбрасывали на восток длинные тени. Когда они нашли это место, Азелио был вне себя от восторга – благодаря особенностям топографии, здесь наблюдалось необычное слияние древних пылевых потоков. Рамиро не стал делать вид, будто разбирается в деталях, но было очевидно, что со временем в центральной долине образовался нанос детрита, попавшего сюда как минимум из четырех разных источников. С высоты не заметить этого разнообразия почвы было просто невозможно – огромные мазки соперничавших друг с другом оттенков накладывались друг на друга подобно мешанине красок, просыпавшихся из детского набора для рисования. Тем не менее, при всей многослойности можно было различить и отдельные цвета, что указывало на устойчивость структуры в целом. Геодезист был гораздо тяжелее зонда, но если бы эти отложения имели склонность к просадке, смешение различных слоев под действием собственного веса стало бы более заметным.