Глава 3. Долго и несчастливо
Миф о Персефоне был такой чушью. Дочь богини была похищена лордом подземного мира и была вынуждена жить шесть месяцев на Земле и шесть — в Аду, и маленькая плаксивая сучка вела себя так, как будто это было наказанием.
По крайней мере, у Персефоны было шесть месяцев в году на Земле.
Мими Мартин отхлебнула из своего бокала белого вина, перекатывая его на языке и смакуя каждую каплю. Мягкая многоликость белого Будгундского во многом оживила её настроение, как и всегда, но, видимо, сегодня этого было недостаточно.
— С годовщиной меня, — сказала она пустому месту напротив нее. Она обедала одна в тот понедельник, предварительно улизнув с работы с намерением развелечь себя долгим шикарным обедом, чтобы забыть, каким неизбежным провалом был её брак. И почему же она чувствовала себя только раздраженной и одинокой?
Прошло десять лет с финальной битвы и падения Люцифера. Семь лет с их свадьбы, а её мужа днем с огнем не сыщешь. Кингсли выбрал остаться в подземном мире, пока Мими была тут, наверху, снова в Нью-Йорке, одна. Предполагалось, что это будет пробным расставанием, Кингсли даже шутил, что это было их личное «условие Персефоны». Но её не было всего месяц, но было трудно представить возвращение назад в ближайшее время. Она даже не скучала по нему так сильно, что большинство ночей плакала, пока не уснет, надеясь, что он передумает, оставит подземный мир и решит присоединиться к ней.
— Пошел он. Пусть идет к чёрту, — думала она, осознавая всю иронию.
Официант принес ей корзину с хлебом, и она жадно отломила багет, намазывая толстым слоем масла воздушный ломтик хрустящего хлеба, прежде чем откусить огромный кусок.
Она так сильно скучала по своему мужу, что не могла простить себя за то, что делала, за то, что она уже сделала. Она оставила его. Она действительно оставила Кингсли Мартина. Любовь всей своей жизни, своего суженого, своего мужа, мужчину, ради которого она стольким пожертвовала. Мими была уверена, что если уж на то пошло, это Кингсли должен был оказаться неверным, тем, кто ушел, вернулся к своему необузданному укладу, уставший от монотонности и моногамии, а она должна была быть оставленной, опустошенной, с разбитым сердцем и одинокой. Вместо этого она была той, кто сказал adios. Она та, кто сказала ему, что больше не может этого вынести. Больше ни дня в подземном мире. Это был не он. Она любила его, она все ещё любила его до глубины души, безрассудно, но больше не могла. Она не могла там жить. Мими вращала серебряное кольцо на безымянном пальце левой руки, вспоминая тот день, когда Кингсли надел его. Она была такой счастливой невестой; никогда в своей жизни она не была так счастлива. И какое-то время они были счастливы, исступлены, хотя они и жили в Аду. Они испытывали желание друг к другу, много острили. Она обещала ему вечность, она обещала ему остаток своей вечной жизни. Но откуда она знала, что вечность означает… вечность? Что это означает никогда больше не ужинать в Нью-Йорке, никогда не устраивать шопинг на Мэдисон Авеню, никогда не видеть смену времен года, никогда не больше не выпивать бокал шампанского. Конечно, она не должна была быть удивлена, что он предпочел свой высокий пост их браку. Кингсли Мартин, Ангел Араквиель, был лордом подземного мира, Князем Ада, и каждое существо и душа за его воротами были гражданами его неземного королевства. Кингсли брал на себя ответственность со всей серьезностью. Она это знала, и она все ещё хотела, чтобы он предпочитал её всему.
Мими ахнула, вздрогнув от неожиданного звука. Это снова был он: неотчетливый звон в ушах. Раздражающий шум, который то появлялся, то исчезал, пронзительная трель; это могло свести с ума кого угодно. Она нетерпеливо потрясла головой, пытаясь отогнать её.
— Вы уже решили, мадам? — спросил официант, вернувшись со своим блокнотом, держа карандаш в ожидании. — Мадам?
Он с ней разговаривал? Она едва могла его слышать сквозь этот ужасный звон, но да, он назвал её мадам. Какое нахальство! Что ж, она больше не была помешанной на худобе шестнадцатилеткой с блестящей кожей, бушевавшей в лучших ночных клубах Нью-Йорка. Сейчас она была старой, замужней, даже хуже, разведенной, дамой. Но она все ещё была красивой, правда? Длинная густая белокурая копна была такой же блестящей, как и всегда, кошачие зеленые глаза, точно тлеющие, и представьте, она все ещё влезает в свои суперузкие джинсы! А платье, в которое она была одета, было практически в обтяжку. Но было так несправедливо обнаружить, что с того момента, как она ушла из подземного мира, она действительно состарилась. Надо сказать в её защиту, что пребывание в подземном мире было, хм, адом для кожи. Мими решила простить официанта. Ей нравилось это место, милое французское бистро на окраине Вест-Виллиджа. По выходным во время ланча оно бывает заполнено моделями, художниками и заходящей время от времени знаменитостью. Это был космополит, привлекательная толпа: высокие эффектные женщины в принтах в яркую полоску и потрепанных кожаных пиджаках, бородатые мужчины в очках в роговой оправе, читающие Фигаро, группы молодых издателей и фотографов, столпившихся вокруг айпадов и обсуждающих свои последние фотосессии. Она часто заказывала одно и то же. Устрицы, цыплёнок на гриле и бокал белого вина. Ей нравилось, что официанты носят надлежащие галстуки и передники как в Париже, и записывают твой заказ, вместо его запоминания, она была уверена, что это раздражающая уловка возникла благодаря скучающему актеру, пониженному до официанта в Лос-Анджелесе.
— Да, я начну с лукового супа и порции лосося холодного копчения, затем жареный стейк под беарнским соусом и тарелка зеленых овощей.
— Очень хорошо, — сказал он, умело забирая меню.
Она глотнула вина и осмотрелась. Она скучала по всему этому те годы, когда жила в подземном мире: жизнь, цвет, энергия, звук разговоров, звон стеклянной посуды, царапанье стульев о пол, яркий свет солнца через оконные стекла, такой непохожий на тот странный загробный мир, где солнце никогда не вставало и не садилось и где небо было оранжевым от зарева адского огня. У Кингсли была идея переделать загробный мир заново, оживить пустыри. Когда закончилась Война, после того, как всех демонов заперли в клетках, он стал более заинтересованным в удобрении, чем в борьбе. Год она работала на его стороне, ухаживая за их маленькой лужайкой до тех пор пока она не выросла настолько, что однажды цветы зацвели даже в Хельхейме. Она вспоминала, как Кингсли стоял на коленях в саду, счастливо мурлыкая себе под нос, пока выдергивал сорняки. Некоторое время она довольствовалась этим ужасным миром, потому что у неё было все, что она хотела. У нее был он, в конце концов. Предполагалось, что они будут жить долго и счастливо. Так почему же она все испортила? Потому что она скучала по дому, так сильно скучала по Нью-Йорку, это было как зубная боль, которая никогда не проходит, реальная физическая пульсирующая боль, во многом напоминавшая звон в её ушах. Что это было? Он снова появился, этот раздражающий шум. Она пыталась его игнорировать. В любом случае, она не могла всю оставшуюся часть своего бессмертного существования возделывать сад. Она не была создана для этого, не важно, как сильно она пыталась измениться, набраться энтузиазма для незначительного успеха мужа. Когда она встретила Кингсли, он был просто ходячим сексом; он был главой Венаторов, наглецом, напыщенным, чертовски привлекательным альфа-самцом, чья жизнь была такой же большой, как его сердце и такой же занятой, как его нестандартная личность. Сейчас он был скучным фермером. Она ненавидела признавать, что скучала по тому парню, которым он был. Она просто не была создана для жизни на окраине. Она росла на Манхэттене и шутила, что лучше переедет в Ад, чем в Бруклин, несмотря на то, что округи вдалеке от центра сейчас были такими шикарными.
Официант поставил перед ней глиняную тарелку французского супа, сыр Грюйер, покрытый золотой корочкой и растекающийся по краям. Мими с нетерпением накинулась на еду, позволяя вязкому богатству сыра и идеально приготовленному скользкому луку облегчить боль одиночества в свои тридцать. Это недаром называется праздником для желудка. Ей было так скучно в аду, она бы покончила с собой, если бы могла. Её последние несколько дней дома были напряженными; они много спорили с Кингсли, который обвинял её в излишней драматичности, эгоизме и обычной испорченности, в то время пока она называла его самодовольным, упрямым и покорным. Она никогда не думала, что это случится с ними, долгое прощание, отдаление, медленное увядание, которым закончилось так много браков, так много союзов. Она думала, что они были особенными, и было горьким разочарованием обнаружить, что они были такими, как все. Они пытались изо всех сил, чтобы это свершилось. Это было настолько обычно, а Мими никогда не была обычной (вообще) в своей жизни, и ей хотелось от этого кричать. И она кричала. Кричала на него до тех пор, пока он, наконец, не сдался и не согласился на «пробное расставание». Конечно, она ожидала, что он оставит её. Ещё одна недосказанность между ними — она не могла поверить, что после всего, что они прошли вместе, он просто отпустит её. Она заставила его выбирать. «Ад или я». И он сделал неправильный выбор. Он позволил ей уйти из его жизни, вот так просто. Он даже не попросил её остаться. Он просто наблюдал за тем, как она уходит от него, а она не оглянулась, даже не помахала на прощанье.
Она вернулась в город без особого пафоса. Она избегала старых друзей, особенно Оливера, потому что не хотела объяснять, почему оставила Кингсли и не хотела отвечать на неудобные вопросы или видеть жалость в их глазах.