Глава 17. Семилетняя жажда

Она не просто швырнула содержимое бокала ему в лицо, не так ли? Да, это так. Кингсли стоял там с вином, капавшим ему в нос, щеки и подбородок. Он провел языком по губам и пробовал вино с улыбкой. — Ты права, оно кислое, — сказал он и засмеялся.

Потому что это было забавно и потому что его жена была права — в подземном мире нельзя было достать хорошую бутылку вина, как бы ты ни старался.

Это была лишь одна из многих причин, почему она решила уйти.

Мими уставилась на него, ее лицо было белым от шока и ярости.

Кингсли напрягся, не зная, что она сейчас бросит в него. Ее тарелка? Сам бокал? Ее меч, который она держала, очаровательно, как иголку в лифчике? Как они когда-то сражались, соперничая друг с другом, сталь за сталь, искры между ними такие же горячие, как их страсть друг к другу. Где было его оружие, да? Если бы она вынула свою, он был бы заколот в считанные секунды, маленький кебаб Кингсли.

Она действительно была единственной, кто подвергся нападению в эти дни?

Был ли он доволен тем, как обстоят дела между ними сейчас?

Кислыми?

Он думал, что она снова закричит на него, но вместо этого она сделала самую странную вещь. Мими Мартин, Азраэль, Ангел Смерти, разрыдалась. Большие, рыдающие, глотающие, уродливые слезы. Она плакала так, как будто он никогда не видел, чтобы она плакала раньше, как будто ее сердце разрывалось, и впервые за этот вечер он испугался впервые за их долгие, напряженные и прекрасные отношения.

Кровь, с которой он мог справиться, и он парировал каждый ее выпад. В этом была прелесть их отношений.

Но слезы?

Печаль была ранее неизведанной территорией, по крайней мере, между ними двумя. Возможно, он зашел слишком далеко. Может, на этот раз она не шутила. — Я ухожу от тебя, — сказала она. — Я закончила. Я ухожу отсюда.

Он рассмеялся, и это был не насмешливый смех, а горький. Он смеялся не потому, что не верил, что ее часть думает, будто она говорит правду.

Но в основном он смеялся, потому что знал, что Мими склонна к драматизму, быстро злиться и имеет свирепый характер, но она никогда не имела в виду половину ужасных вещей, которые она говорила. Они были очень похожи, пара горячих голов. Так что он просто не мог принять это всерьез. Они говорили разные вещи. Они просто сделали. Это никогда не имело значения. По крайней мере, раньше это не имело значения.

Они были женаты семь прекрасных лет. И это было чудесно, быть с любимой. Кингсли любил ее, он любил ее так сильно, но иногда, когда у тебя была любимая, было естественно обращать внимание на другие вещи. Ведь в этом был смысл, не так ли? Так называемого счастливого конца? Перейти к другим проблемам? Перестать беспокоиться о любви? Если подумать, что такое счастливый конец? Это не было так, как если бы после того, как кредиты прокатились и зажегся свет или автор написал: «Конец», вы перестали жить, потому что было так много жизни, чтобы жить, не так ли? Кроме того, не было такого понятия, как счастливый конец для таких, как они, не в последнюю очередь потому, что они были, гм, бессмертными.

Это можно назвать счастливым бесконечным.

Счастье было мимолетным; вы не могли удержать его, хотя ему нравилось думать, что у них был лучший пробег, чем у большинства.

Не так ли?

Но сейчас Мими не выглядела такой счастливой. По правде говоря, она уже давно не казалась счастливой. Конечно, сначала она была счастлива — они оба были, хотя он должен был признать, что он, возможно, был немного счастливее, чем она. Он был доволен их жизнью, доволен тем, что они устроились, хотели посадить сад и посмотреть, как что-то растет. На этой земле было ничего, кроме пепла, ничего, кроме тьмы и смерти. Теперь часть его была зеленой, и он построил ей настоящий маленький домик, красивее любого коттеджа в Хэмптоне. Окей, так что взглядам не помешала бы работа, и было не так много людей, с которыми можно было бы поговорить; большинство мертвецов переместились из подземного мира в великое Запределье, которое было за пределами их юрисдикции.

Но они были друг у друга, и этого было достаточно, не так ли? И разве это не все, что тебе было нужно, по крайней мере, согласно Битлз?

Любовь?

Очевидно, нет.

— Я не могу здесь жить. Я не могу так жить, — говорила она, ее глаза были красными и влажными. — Я хочу вернуться домой.

Но это мой дом. Наш дом. Ты мой дом, он хотел сказать, но не мог. Почему не он? Гордость? Злость? Потому что, черт возьми, что это было? Она обещала ему навсегда, она обещала его ей в вечной, бессмертной любви, и теперь, семь лет спустя, только потому, что она не могла этого вынести, только потому, что не могла вынести кислый вкус демонического вина, пропустила базельское искусство и парижскую Неделю моды, ей некуда было пойти, чтобы купить или надеть свою причудливую одежду, она собирается бросить все это? Сдать его? Отказаться от них? В чем их смысл? Мими и Кингсли навсегда? Но он ничего не сказал; вместо этого он сделал еще одну шутку, и случилось это как про вино.

— Кем ты теперь должна быть… Дороти? — он спросил и изобразил, как щелкнул каблуками. — Я хочу домой, Тотошка.

Ошибка.

— Это просто не смешно, — сказала она тихим, задушенным голосом, вытирая пролитую на стол воду и протягивая ему салфетку, чтобы вытереть лицо. — Ты не принимаешь меня всерьез, и я ненавижу это.

Кингсли вставил пробку обратно в бутылку. В отличие от Мими, он думал, что на вкус все в порядке. Ничего особенного, но ему определенно было гораздо хуже. На ум пришло бесплатное белое вино, которое подавали в некоторых дешевых китайских ресторанах в Верхнем Вест-Сайде в девяностые годы. Белый дом. Когда-то этого было достаточно. По крайней мере, тогда это сработало. Когда все стало таким сложным?

— Хорошо, тогда иди, — сказал он беззаботно. — Покинь это место, — сказал он, шутливо подражая глубокому и зловещему тону, словно изгоняя ее из самого рая.

Она взглянула на него, убирая со стола. — Ты позволишь мне уйти?

— Дорогая, я не могу держать тебя здесь, если ты не хочешь быть здесь, — сказал он и пожал плечами.

— Не беспокойся о воротах, — сказал он.

— Но ворота…

— Насколько тебе известно, Врата — это я.

— Прекрасно, — сказала она. — Я уезжаю завтра.

— Прекрасно.

Затем он вымыл посуду, потому что она готовила, и такова была сделка: чистить или готовить, выбрать одну, как они всегда делали, как обычную ночь, и в тот вечер, когда они легли спать, он поцеловал ее в лоб, повернулся к себе и заснул. И где-то посреди ночи он потянулся к ней, и она ответила, как всегда, и они занялись любовью, тихо, срочно, как всегда, и когда все закончилось, он перевернулся и снова уснул, и больше не беспокоился об этом. Потому что ссоры были частью их совместной жизни, как и секс, и они жили так уже много лет, и потому что, что бы они ни говорили друг другу, сколько бы они ни ссорились, он не верил, что она когда-нибудь оставит его. Потому что разве она не звала его в темноте, впиваясь ногтями ему в спину, как всегда? Его замечательная сексуальная женушка, с ее характером, яростью, выпивкой и красотой. Нет, она никогда не оставит его. Не Мими. Не его Мими. Они принадлежали друг другу. Они будут сражаться и любить друг друга до самого конца.

Но на следующий день, когда он проснулся, ее сумки были упакованы, два чемодана, пристегнутые и запертые, и она больше не плакала; ее челюсть была сжата. Его желудок начал немного подташнивать, но он проигнорировал это. Это был просто блеф, еще один из ее чрезмерно драматичных жестов. Он любил ее, но и драма ему надоела. Почему она не могла успокоиться и хоть раз быть счастливой? Поэтому он решил разыграть ее, посмотреть, как далеко она зайдет, как далеко она зайдет на этот раз.

Он показал на ее сумки. — Значит, у тебя все есть?

— Да, — сказала она, не глядя ему в глаза. Ее собственные были опухшими, но решительными.

— И тебя не волнует, что будет, когда ты вернешься? С тобой все будет в порядке?

— Мои трасты герметичны. Я уверена, что есть способ добраться до моих счетов. Не беспокойся обо мне.

— Как будто я могу остановить тебя, — казалось, говорил ее взгляд. — Хорошо, хорошо.

— Так, это развод, тогда? — с надеждой спросила она.

— Да, именно так, — сказал он, все еще не уверенный, что она действительно пойдет на это. — Назовем это нашей Персефоной, — весело сказал он, думая, что это умная фраза.

Умный и полный надежд. Персефона всегда возвращается.

Она слабо улыбнулась и надела шляпу, потому что только Мими могла покинуть подземный мир в белой рубашке в западном стиле, узких выцветших джинсах и замшевой ковбойской шляпе. Она потянулась вверх на цыпочки и поцеловала его в щеку.

Он вывел ее из дома и понес ее чемоданы. Он положил их на заднее сиденье машины и оглянулся на их дом. Голубиная Хижина. Любовное Гнездышко, Убежище Для Медового Месяца. Дьявол должен это сделать. Они называли его многими прозвищами на протяжении многих лет. Он все еще не думал, что она пойдет на это, что, когда они приедут на станцию, она обнимет его и скажет, что совершила ужасную ошибку. Но она только тихо сидела и смотрела в окно на серую, пепельную пустыню. Мими не сказала ни слова.; она выглядела еще печальнее, чем когда-либо прежде, грустной и усталой, а потом ему действительно стало плохо. Он должен сказать что-нибудь, что угодно, чтобы заставить ее прекратить это. Прекрати этот нелепый фарс, когда ты притворяешься, что бросаешь меня, он хотел закричать. Немедленно прекратите это. Я люблю тебя. Пожалуйста. Мими. Посмотри на меня. Не уходи. Не оставляй меня.

Но Кингсли промолчал.

Единственное, что никогда не может случиться вдруг.

Он шатался, и ему было больно, и он молчал, потому что он знал лучше, чем кто-либо другой, что не было никакого способа удержать Мими от того, чего она хотела.

Поэтому он помог ей сесть в поезд, который поднял души на поверхность. Он был пуст, потому что никому не позволялось покидать подземный мир без его разрешения.