Новое лицо помогло ему, когда вернулся на рынок. Он прошел сквозь невидимый занавес, разделяющий евреев и римлян. Евреи суетливо уходили от его взгляда, а римляне приветливо встречались с его глазами. Блудницы у рыночной стены стали зазывать его, хотя никогда не обращались к нему за все годы его набожной жизни.

Он заплатил одной из продажных женщин — приблизительно его возраста, с темными глазами и серыми прядями волос между черными — и он дал ей небольшую монету и поимел ее в небольшом занавешенном угле у стены. Она не разделась, а лишь наклонилась к соломенному матрасу и задрала подол, открыв себя ему. Ощущение власти охватило его и все его мужское, безответственность происходящего, безразличность ее к нему. И входя в нее, он вспомнил свою жену и понял, что вся печаль, когда печалился он о ней и о своем Боге, что эта вся печаль была тем молодым человеком, в кого более он никогда не вернется. Блудница даже не увидела его обрезанный член — то последнее, оставшееся от молодого человека. Он может теперь стать римлянином, если захочет.

Он пошел к воротам за новостями об Иехошуа, и, услышав о том, что произошло, он направился к крестам. Он обмотал лицо шарфом, словно кочевник, и одел накидку, купленную за две монеты, чего не стоило давать. Но он не хотел быть узнанным. Несколько друзей Иехошуа были там, и они не должны были увидеть его. Их глаза проскользили по нему, как если бы он был обычным римлянином или евреем-ныне-римлянином.

Даже Иехошуа не узнал его. Он был близок к смерти — день стоял жаркий, и многие вокруг него уже умерли. Если бы Иехуда пришел несколько часов раннее, узнал бы его Иехошуа, стал бы бранить его и кричать? Но сейчас его глаза остеклились, и мухи садились по углам его рта. Он бы не узнал своей матери, если бы та пришла сюда сейчас.

Иехуда дождался до того, когда увидел он, как свет покинул глаза его. Дождался, хотя пришлось быть там почти до заката. Он сел на корточки и наблюдал, и смотрел. И до самого того момента он все думал, что Бог, возможно, явит чудо. Но увидел он, как умер его друг. И в этот самый момент конечности дернулись рывком, голова опала вперед, и грудь застыла, и подумал он: ну, теперь-то мы знаем. Мессия становится царем, и он не умирает предателем. И теперь-то мы знаем.

Он должен был понять, как только он увидел гвозди в запястьях. Или когда он пришел в Храм. Или когда змей впервые начал шевелиться в нем, он должен был бы понять, что ничто не сохранило бы жизни его другу, кроме веры тех, кто был вокруг него. И пошел он и заснул в яблочном саду неподалеку от стен Иерусалема.

Он оставался в Иерусалеме еще несколько дней. Он сходил к могиле друга, надеясь взять тело и похоронить его на том краю холма, где разговаривали они, но один из мальчиков у края дороги рассказал ему, что тело было украдено. Там торговали подобными вещами из-за магических свойств тел — засохшее сердце человека, умершего не своей смертью, пальцы рук и ног, все это годилось для разных заклинаний. Или, как подумал он, чтобы обмануть доверчивых и наполнить карманы какого-нибудь обманщика, как из рассказа Калидоруса.

Он оплакал своего друга, решив, что длинные кости и загоревшая кожа его друга послужат подобной цели. Оплакивая, он задел угол своей печали внутри сердца. Как будто погрузил руку в океан, подставив волнам свои пальцы, думая короткое время, что поймал целое море своей ладонью, но поняв вскоре, что мог, скорее, утонуть в той печали. Он закрыл свое сердце для той печали. Таким оставался один лишь путь.

Он подождал до самого последнего дня, когда спокойнее всего было покинуть Иерусалем — последние пилигримы возвращались домой после празднований. И он направился к западу с группой путешественников — сирийцы, египтяне, евреи, греки — направлявшихся в Кесарию. Дом Калидоруса было нетрудно найти. И тот, к его чести, принял его и послал раба омыть его ноги.

Ничего не случится, если Бог не захочет этого. Так проповедовал Иехошуа, и о чем вспоминал Иехуда каждый день. Это — правда. Все случившееся было желанно Богу.

Свою историю гостям Калидоруса он заканчивает по-другому. Для них: он остроумен и ловок настолько, что те почувствуют себя слегка польщенными, услышав его рассказ. Он приводит греческий миф, говорит, что решил пойти к Аиду за своим другом, но — тут он подмигивает — еврейскому богу не нравится такая любовь между мужчинами. Гости взрываются хохотом. Теперь они у него в кулаке.

Он шутит, что, возможно, как император Аугустус, он, умерев, уже превратился в бога. Здесь люди притихают, поскольку сравнение преступника с Аугустусом похоже немного на бунт.

«Но, конечно же», тут же произносит Иехуда, «если Аугустус, умерший императором, ныне владычествует императором со своего верха, то, боюсь я, мой друг Иехошуа будет все так же тащить свой крест на себе и в небесах!»

Это самая лучшая шутка. Один из гостей падает на пол от сильного смеха и встает, все еще повизгивая. Помпониус захлебывается своим смехом и посему отпивает еще вина, после чего пускается в очередной припадок хохота.

Когда люди уходят, они все соглашаются, что вечеринка удалась на славу. Калидорус улыбается. А у Иехуды возникают вопросы: как долго пройдет времени, когда он расскажет свою историю всем друзьям и знакомым Калидоруса, и кем станет он для него после этого?

Проходит совсем недолго, когда все заканчивается.

Иехуда вновь встречает ту женщину на рынке. Ее рыжие волосы горят огнем под благопристойной вуалью, накинутой до самого края волос. Она смотрит на стеклянные лампы — красивые, но непрактичные. Он становится позади ее в такой близи, что ощущает ее тело сквозь одежды ее и его. Она не замечает его, пока он заговаривает с ней.

«Лучше не зажигать ее», говорит он ровным голосом, указывая на лампу. «Жар разобьет стекло».

Она смотрит на него. У нее зеленые глаза. Она не выказывает никакого удивления при виде его. Сдержанная улыбка на ее губах, и он вспоминает о своей жене — внезапно и с острой болью.

«Возможно», отвечает она, «у меня не было намерений зажечь ее. Разве они не самые красивые из всего? Вещи, которые нельзя использовать и не сломать их?»

Она ведет себя с достоинством. И плечи держатся так же прямо.

«Как девственность женщины», говорит он, недумая. Слова звучат слишком прямолинейно для женщины в публичном месте.

Она немного краснеет, но выражение лица остается прежним.

«Как необоснованная ничем вера мужчины», отвечает она. И замолкает. А потом: «Я знаю, кто ты. Мой муж — друг Калидоруса. Каждый человек, у кого есть богатство, или кто хочет разбогатеть в Кесарии — друг Калидоруса, вот так».

«Аа», понимает он. «И кто же твой муж?»

«Помпониус», говорит она. «Он знает тебя и твой забавный небольшой рассказ».

От мысли о том, что высокомерный самодовольный член Помпониуса всовывается внутрь этой женщины, ему становится жарко внутри, и его охватывает желание. И улыбка на губах этой женщины, когда произносит «забавный небольшой рассказ», и от этого тоже.

«Помнишь, что это был я в храме в тот день?» шепчет он ей в ухо. «Из-за моего забавного небольшого рассказа ты была такой влажной?»

Он хватает ее руку, его пальцы впиваются в ее мягкую плоть, и она судорожно вздыхает, и его это еще больше заводит.

Ее глаза обращаются к продавцу, который с любопытством наблюдает за ними. Они находятся в людском месте. Ей стоит только позвать, и люди прибегут на помощь, видя в ней респектабельную матрону, и он, если те захотят обследовать его, окажется евреем.

Она не зовет на помощь. Она смотрит на его руку, схватившую ее предплечие, и кожа там побелела от сильного захвата.

Она произносит: «Да».

Он овладевает ею в пустой конюшне неподалеку от рынка, где прокисший запах лошадей исходит от влажной соломы, и, дойдя до верха, она кусает его в плечо так сильно, что рот ее окрашивается красным от его крови.

Она не уходит так быстро, как в прошлый раз. Они сидят вместе, прислонившись к стене конюшни, слушая звуки шумной улицы: заманивающие возгласы продавцов, каменный стук копыт, крики играющих детей, безумный проповедник конца света, стоящий на углу возле рынка.

Она садится ему на колени и собирает его одежду вверх к поясу, открыв его изможденный член. Она берет его себе в руку, трогая края обреза большим пальцем. Она улыбается.

«Я слышала, что некоторые евреи подвешивают вес к нему, чтобы вновь отрасла крайняя плоть».

Он пожимает плечами. «Некоторые мужчины запускают свои руки в пчелиное гнездо, надеясь раздобыть меда». Его рука находит ее тело под ее одеждой. Его большой палец начинает двигаться. Она судорожно всхлипывает. «Большинство мужчин не настолько глупы».

«А дом Калидоруса — что это по-твоему?» шепчет она ему в ухо, наклонясь близко-близко.

И вскоре он вновь овладевает ею: неистово, ненасытно.

* * *

В один из вечеров он сидит с Калидорусом, они пьют вино и разговаривают. Все сейчас напоминает ему о чем-то другом, только искаженное и беспорядочное. Калидорус — пародия на Иехошуа. Жена Помпониуса — каша воспоминаний его жены. Этот вечер с Калидорусом — разбитая мозаика другого вечера, много времени тому назад. Если человек живет довольно долго, то каждый момент становится отражением какого-то другого момента.

Калидорус рассказывает: «Мой отец был освобожденным рабом. Ему было за пятьдесят лет, когда родился я, и его начальные сорок пять лет жизни им владели».

Иехуда слышал нечто подобное о Калидорусе. Нет никакого стыда в подобном, но и гордиться этим тоже не пристало. Калидорус выпил немного вина. Иехуда — тоже. Рабы вышли. Они одни в закрытой от всех комнате с зажженым камином, и маленькие божки дома Калидоруса выставлены линией на боковом столике.

«Хозяин освободил его, потому что он спас ему жизнь. От пожара. Он забежал в горящее здание, чтобы спасти своего господина. У него остались шрамы на лице и теле на всю жизнь, потому что загорелась одежда, когда вбежал он и не стряхивал огня, пока не спасся его владелец. Длинная сплошная полоса красной обгорелой кожи отсюда» — Калидорус показывает на свой пояс — «и досюда» — он касается правого виска. «Волосы так и не отросли на всей его правой стороне. Таким путем он выиграл себе свободу. Вот, почему ему разрешили взять жену, и почему я был рожден. Но до самого своего смертного дня, хоть он и был свободным, он все время называл того человека „Хозяин“».