Теперь он злился.
- Нет. Нет, совсем не так. Все не так. Бог нам приказал…
- А-а. Ладно. Подбираемся к главному. Бог тебе приказал. Бог говорит тебе что делать, и ты тут же за это берешься. Ты это делаешь, потому что думаешь, что этого хочет Бог, так? Бог хочет, чтобы ты нашел блуждающих евреев и вернул их в загон для овец?
Хаим кивнул. Несколько людей повернули головы, когда проходили мимо, но никто не остановился.
- Итак, предположим, Бог и правда приказал тебе это сделать. А ты когда-нибудь задумывался, Хаим, что некоторые из нас не хотят, чтобы их возвращали? Некоторые из нас не хотят, чтобы их находили? Некоторые из нас уже были в этом загоне для овец и сочли его узким, ограниченным и больше похожим на тюрьму, чем на безопасное убежище. Ты когда-нибудь задумывался, Хаим, что, может, Бог не прав?
Хаим открыл рот и снова закрыл. Думаю, было очевидно, что я не приду ни на какой семинар. Я порвала флаер и кинула в него, как конфетти. Признаю, я королева драмы.
Когда я добралась до метро, я обернулась посмотреть на него, и он все еще пялился на меня с флаерами в руке.
Д-р Файнголд говорит, что мне надо работать над «ощущением своих чувств», ради чего я должна признать, что старик Хаим задел меня больше, чем я ожидала. Я все еще думала о нем и обо всех тех, кто выстроится в очередь, чтобы посетить семинар по «урокам от Рава Крушки», когда добралась до работы. Я продолжала думать об этом в течение рабочего дня, что для меня довольно необычно. Мне обычно нравится, как работа вытесняет все лишние мысли у тебя из головы. Я работаю финансовым аналитиком. Эта работа занимает весь мозг, что находится у меня в голове. Думаю, большинство из нас этого хотят, не правда ли? Задачу, которая именно настолько сложная, чтобы с ней можно было справиться, и чтобы она забрала все наши силы. Чтобы не осталось места для сомнений, волнений, внутренних кризисов. Чтобы она заполнила нас, потому что только так можно справиться с работой. Д-р Файнголд говорит: «Чтобы не оставалось времени думать, Ронит?» и она, наверное, права, но, возможно, самоанализ переоценен. Короче, мне нравится моя работа, она хорошо у меня получается. Мне дали новый контракт, который требует полной концентрации, если ты не хочешь случайно поместить миллион долларов не туда, и все же Хаим был в моей голове весь день. Я представляла его на улице, как он раздает свои флаеры. Некоторые люди пройдут мимо, некоторые возьмут. А из тех кто-то позвонит, а из этих кто-то в конечном итоге окажется на этом семинаре. На Хаиме был костюм. Листовки были глянцевые. Наверное, они успешны. Наверное, сотни овец, спотыкаясь, возвращаются в свой загон. Меня расстраивает, немного, когда я думаю об этом бизнесе, об отношении расходов и продаж и о возможных возвратах.
И, да-да, д-р Файнголд, возможно, сказала бы, что думать об этом – это всего лишь способ не думать о других вещах, но, знаете, иногда я слишком умна даже для самой себя.
Я допоздна осталась на работе, пытаясь закончить то, что не успела за день, но, конечно, этого не случилось, потому к концу дня ты уже уставший, и работа бы только заняла дольше. В конце концов я заметила, что в нашем отделе остались только я и Скотт, и я подумала, что скоро он подойдет и заговорит со мной – или нет. «Или нет» было бы еще более неловким, поэтому в девять часов я пошла домой. Не пожелав ему спокойной ночи.
Мысли о Хаиме и Рабби Тони неизбежно привели к мыслям про Лондон, а они никогда не бывают хорошими. Когда я вернулась, затемно, я поняла, что сегодня вечер пятницы, а это осознание тоже никогда не бывает хорошим. Я начала думать о матери, было одно различимое воспоминание о ней, наверное, потому, что это случалось часто: в пятницу вечером она зажигала свечи в тех огромных серебряных подсвечниках, покрытых серебряными листьями и цветами.
И я знала, что плаксивее уже не станет. И я совершенно не была настроена на размышления о том, что никто больше никогда не любил меня по-настоящему, так что я прилично себе налила и отправилась с книгой в постель.
В ту ночь мне не снился никто и ничего, и это было идеально. Когда я проснулась, было уже поздно. Я прошла пешком до Музея Естественной Истории на семьдесят девятой улице, но к тому времени, как я там оказалась, он уже закрылся, а сидеть в парке было слишком холодно. Я могла бы позвонить кому-то, договориться сходить куда-то на ужин, сходить в кино, но я этого не сделала; просто смотрела, как проходит остаток дня.
В восемь часов уже как час было темно, и я подумывала заказать еду на дом, и вдруг звонит телефон. Я подняла трубку, и на другом конце воцарилась тишина, а потом послышалось дыхание. Я знала, что это Довид, еще до того, как он молвил слово. Он всегда так делал, когда звонил по телефону – тишина. Как будто решает, будешь ли ты все же рад его голосу.
Так что, когда он говорил: «Алло, это Ронит?», у меня уже были придуманы остроумные замечания насчет того, какой его звонок необычный и неожиданный. Я уже вооружилась доспехами, чтобы ни одно его слово не смогло застать меня врасплох.
- Ронит? Это ты?
Я поняла, что так ничего и не сказала.
- Это она. – О боже. Как по-американски.
- Ронит? – Он все еще не был убежден.
- Да, это Ронит. Кто звонит? – Я не собиралась упускать случая над ним поиздеваться.
- Ронит, это Довид.
- Привет, Довид, чем могу помочь? – Мой голос звучал радостно, как будто с нашего последнего разговора прошло шесть недель, а не шесть лет.
- Ронит, - сказал он снова. – Ронит…
Только тогда, слушая, как Довид не может сказать ничего, кроме только лишь моего имени, я начала думать: что за землетрясение случилось за несколько тысяч миль отсюда, что Довид так неожиданно позвонил. Это не звонок перед Новым Годом или Пасхой, а обычный звонок в субботу вечером. И я, конечно, подумала. Потому что совпадений не бывает.
- Ронит, - повторил Довид.
- Довид, что случилось?
Довид сделал глубокий вдох и сообщил, что мой отец мертв.
========== Глава вторая ==========
Глава вторая
Он посылает ветер и дождь. Он поддерживает все живое своей добротой и по великому милосердию возвращает мертвых к жизни.
Из Амиды,читается каждый вечер, утро и день
Тора, как мы знаем, сравнивается с водой.
Без воды Земля была бы лишь сухой оболочкой, пересохшей и большой пустыней. Точно так же без Торы человек был бы лишь оболочкой, не знающей ни света, ни милосердия. Как вода дает жизнь, так и Тора приносит в мир жизнь. Без воды наши конечности никогда бы не знали свежести и успокоения. Без торы наши души никогда не знали бы спокойствия. Точно так же, как вода очищает, Тора тоже очищает все, к чему прикасается.
Вода приходит только от Всемогущего; это символ нашей внутренней зависимости от него. Стоит Ему задержать дождь на сезон, и мы больше не сможем стоять перед Ним. Таким же образом. Тора – подарок от Святого, Благословен Он; Тора в каком-то смысле сама содержит мир, это проект, по которому мир был создан. Если бы Тора не существовала всего мгновение, мир бы не просто исчез, а он никогда бы и не появился.
Мы не должны отделять себя от Торы, как и не должны лишать себя воды. Те, кто выпил от нее – будут жить.
Шаббат закончился час назад, и седовласый доктор отпустил тело Рава Крушки.
В коридоре синагоги среди членов совета шепотом проводился неотложный конгресс: президент Хартог, казначей Левицкий, секретарь Киршбаум, Ньюман и Риглер. Нужно было обсудить важный вопрос: кто займется подготовкой тела Рава к захоронению.
- Довид – глава Хевра Кадиша, - сказал Левицкий. – Он должен исполнить эту обязанность. Это не запрещено. Племянник может выполнить таhaру в отношении своего дяди.
- Довид не захочет исполнить эту обязанность, - объявил Риглер. – Это немыслимо. Мы возьмемся за работу.
- Нет, все правильно. – Лицо Левицкого дрожало от волнения из-за того, что он занимает позицию, отстаивает мнение. – Так будет более достойно. Должны же мы думать о достоинстве Рава.
Ньюман молчал, поглядывая то на одно лицо, то на другое в попытках предугадать, к какому консенсусу они придут.
Когда спор длился уже несколько минут, и лицо Риглера начало блестеть из-за пота, Хартог выпрямился и сказал:
- Не думаете ли вы, господа, что нужно спросить Довида? Я уверен, у него найдется мнение по этому вопросу. – Остальные мужчины замолчали. Они стояли, созерцая тишину в синагоге. Ньюман заговорил громким голосом:
- Что будет сейчас?
Хартог посмотрел на него.
- Сейчас? Сейчас мы должна подготовить Рава к похоронам.
- Нет, - сказал Ньюман. – Что будет сейчас? Когда его не стало.
Хартог кивнул.
- Бояться нечего, - сказал он. – Работа Рава продолжится. Его книги будут читать, его мысли будут жить в наших умах. Синагога продолжит свою работу. Все останется как есть. Ничего не нужно менять.
Вопрос оставался невысказанным. Каждый знал это; это был тот самый вопрос, который мужчины уже неоднократно поднимали. На тихих собраниях, за шаббатними столами, шепотом по телефону эта тема поднималась и сразу же закрывалась. Было трудно и непочтительно ее обсуждать, пока Рав еще жил. А сейчас каждый из них жалел, что ему не хватило смелости высказать его, потребовать мнения, даже спросить Рава, как считал он сам. Для этой нерешительности было уже слишком поздно. Вопрос должен было быть отвеченным месяцами ранее.
Левицкий склонил голову, глядя на туфли:
- Кто поведет нас теперь, когда наш столп огня ушел?
Мужчины поглядели друг на друга. Вот оно. Ответа не было, по крайней мере, очевидного для них. Они смотрели друг на друга в тишине, поджав губы и сузив глаза.
Только Хартог улыбался. Он опустил руку на плечо Левицкого.
- Довид, - сказал он. – Довид нас поведет. Мы не будем спрашивать у него сегодня, конечно же. Но я с ним поговорю. Он нас поведет. Но сегодня нас заботит только таhaра.