Дело вот в чем. Я хотела сказать ей то, что она хотела услышать. Я правда хотела. В тот момент, после такой приятной вечерней беседы мне хотелось сказать: да, конечно, он врач. Еврей? Разумеется. В следующем году мы поженимся. Будем жить на Манхэттене. Я уже предвкушала, какая чудесная беседа разовьется после этого, как мы будем говорить о свадьбе и будущем. Я желала этой беседы всем сердцем.

Я хотела это сказать и ненавидела ту часть себя, которая хотела, чтобы эта история была правдой. Я услышала, как будто издалека раздался скрип, и представила замок и лежащий на моей ладони старый, тяжелый, ржавый ключ. Я могу объяснить это только так, но кто из нас вообще может объяснить, почему мы делаем то, что делаем? Я сказала:

- Вообще-то, Реббецин Голдфарб, я лесбиянка. Мы с моей девушкой живем в Нью-Йорке. Ее зовут Мирьям. Она архитектор.

Это неправда. Это никогда не было правдой. Да, была одна Мирьям, давно, но мы никогда не жили вместе. А архитектором была совсем другая женщина. И, давайте посмотрим правде в глаза, на данный момент я сплю с женатым мужчиной, так что, скажи я это, я бы точно так же их шокировала. А может, нет.

Я посмотрела на Фруму. У ее кожи был сероватый оттенок. Она пялилась, но не на меня, а на Голдфарбов, не моргая и со страхом в глазах. Вперед, подумала я. Дальше и вперед.

- Да, в следующем году у нас будет церемония принятия обязательств. Мы задумываемся о детях, но пока не знаем – или банк спермы, или двое знакомых парней-геев будут отцами, но сами знаете, каково это. – Я заговорщически наклонилась. Я заметила, что никто не наклонился следом за мной. – Они говорят, что хотят детей, но на самом деле хотят только гулять каждую ночь. Но все же четыре дохода лучше, чем два, и меньше будет мороки с документами. – Я улыбнулась, как будто рассказывала смешной анекдот на вечеринке у подруги. Я положила руки на колени и откинулась на стуле, определяя степень ущерба.

Хартоги были просто класс. Очень удовлетворительное зрелище. Ее рот открылся, и она переводила стеклянный взгляд с Даяна Голдфарба на Реббецин и обратно. Он уставился на стол, сжав кулаки, и медленно тряс головой из стороны в сторону.

Довид улыбался. Он глядел в потолок, наполовину прикрыв рукой беззвучную ухмылку. Эсти, сидевшая рядом со мной, выглядела, как будто вот-вот заплачет, из-за чего мне захотелось на нее накричать, потому что, ради Бога, она что, ожидала, что я не скажу то, что она и так знала? Или она думала, что осталась моей единственной, что я должна была быть такой же парализованной, какой, видимо, все эти годы была она?

А Голдфарбы… Я должна была знать. Я, может, и знала, но не подумала о том, что они почувствуют. Или подумала, но мне было все равно. Даян Голдфарб с бесстрастным лицом тихо смотрел на свои руки. Его губы двигались, но не издавали звука. А Реббецин не смотрела в сторону и не пыталась оценить чью-то реакцию. Она просто смотрела на меня взглядом, полным грусти.

***

Я думала, что уже приняла всевозможные решения по поводу того, во что верю. Что лучше говорить, чем оставлять несказанным. Что мне нечего стыдиться. Что живущие узкой жизнью сами виноваты, что удивляются. Я подумала, что нужно позвонить д-ру Файнголд, чтобы просто дать ей знать, что ничего не изменилось за все это время.

Потому что я чувствовала это. Стыд. Они не плохие люди. Ни один из них. Ну, может, разве что Хартоги. Но Голдфарбы правда не плохие люди. Они не жестокие, не отталкивающие, не злобные. Они не заслуживали испорченного пятничного ужина. Они не заслуживали того, как я обрушила свою жизнь прямо на них. Это не было правильно. А если бы я этого не сделала? Да, это тоже было бы неправильно.

========== Глава шестая ==========

Глава шестая

Бог повелеллуне обновляться каждый месяц и увенчивать великолепием тех, о ком Он заботится, тех, кто в будущем обновится, подобно ей.

Из Кидуш Левана, читают каждый месяц после третьего дня лунного цикла и перед полнолунием

Какая форма у времени?

Иногда нам кажется, что время круглое. Сезоны наступают и повторяются в одно и то же время каждый год. Ночь следует за днем, а день – за ночью. Праздники наступают каждый в свое время, один за другим. Каждый месяц и луна, и чрево растут и становятся плодородными, а после истекают кровью, чтобы начать расти снова. Может показаться, будто время водит нас по круговому пути, возвращая нас туда, откуда мы прибыли.

Время также может казаться бесконечной прямой линией, ошеломляющей своей безграничностью. Мы путешествуем от рождения до смерти, от прошлого к будущему, и каждая проходящая секунда исчезла навечно. Мы говорим об управлении временем, но на самом деле это время управляет нами, поторапливая нас там, где мы хотели бы задержаться. Мы в силах приостановить время ровно настолько, насколько луна способна приостановить свое ночное путешествие по небу.

Как это часто бывает, эти два на первый взгляд непримиримые наблюдения вместе формируют правду. Время имеет форму спирали.

Наше путешествие сквозь время можно сравнить с восхождением на круглую башню по ступенькам снаружи. Мы перемещаемся, это верно, и не можем вернуться в покинутые нами места, но в то же время наше путешествие приводит нас к тем же горизонтам, что мы видели прежде.

Каждый Шаббат не похож на предыдущий; тем не менее, каждый Шаббат – все тот же Шаббат. Каждый день приносит вечер и утро, но ни один день не повторится. Пример этому - луна, рождающаяся и убывающая в соответствии с волей Создателя: вечно меняющаяся, но всегда та же самая.

Нам стоит помнить об этом. Временами кажется, будто время занесло нас далеко оттуда, откуда мы пришли. Но всего через несколько шагов мы завернем за угол и увидим знакомое место. Иногда, путешествуя, мы как будто возвращаемся к месту отправления, но, хоть виды и похожи, они не идентичны; мы должны помнить, что полного возвращения нет.

***

Эсти закрыла глаза. Ее дыхание было мягким и спокойным. Она слушала звуки синагоги вокруг нее. Тихое бормотание, разговоры, переворачивающиеся страницы, «шикание» на детей в женском помещении. В мужском отделении мужчина неторопливо читал главу Торы, произнося каждое слово с надлежащей ему интонацией. Довид показывал ей раньше, как каждое слово в Торе пишется с таамим, маленькими точками и линиями, показывающими, должна ли интонация быть восходящей или нисходящей. Эти символы, говорил он, позволяют читающему привнести в текст индивидуальность, при этом сохраняя однородность интонации. Благодаря этому чтение Торы всегда одинаково, но при этом всегда отличается. Голос мужчины был богатый и текучий. Она позволила своему разуму схватить одно или два слова на иврите, перевести их, посмаковать и отпустить дальше.

Эсти поселила свой разум в каждое место в синагоге. Она была в сморщенной штукатурке на потолке, в усталом синем ковре, в шторах, покрывавших окна, в красных пластмассовых стульях, электрических проводах и в пульсе каждого мужчины и каждой женщины. Она дышала и чувствовала, как синагога вдыхала и выдыхала вместе с ней.

Она обнаружила знакомые ей мысли и эмоции. Там были ярость, горькая ненависть, страх, скука, возмущение, вина, печаль. Она видела себя издалека. Она подумала: это правда я? Может ли эта женщина, кажущаяся остальным такой странной, быть мной? Она видела себя сквозь десятки пар глаз, и каждая замечала ее странность со страхом, отвращением или замешательством. Она улыбнулась, говоря людям: «Да, вы считаете меня странной, но я знаю что-то, чего не знаете вы».

Она переместилась через арку из мужского отделения в женское, медленно исследуя. Она знала, что ищет. Она дала себе время на поиски среди искренних и неискренних молитв, среди переживаний, сожалений, преданности, скуки, замешательства и неодобрения женщин. Она была удивлена. Что это? Новая мысль? Новый разум? Так неожиданно. Кто бы это мог быть?

Она не торопилась с ответом. Она позволила вопросу повисеть, наслаждаясь напряжением. Она улыбнулась. Самой себе, только себе. «Это Ронит, - сказала она. – Я сижу рядом с Ронит, и ее теплое тело рядом со мной, как это всегда было прежде. Время, имеющее форму круга, всегда возвращающее нас в отправную точку, вернуло ее ко мне».

Эсти подумала: «Я счастлива. Это счастье. Я запомнила его».

***

Когда Эсти было двенадцать или тринадцать, она услышала обрывок беседы двух женщин, стоящих возле синагоги. У нее хорошо получалось оставаться незамеченной; ее часто не видели, из-за чего она могла слышать то, что не должна была. Ее собственные родители иногда проходили мимо нее в синагоге, пытаясь ее отыскать; Эсти считала эту способность даром.

- Вы видели сегодня в синагоге дочь Рава? – спросила одна женщина другую. Та кивнула. Первая подняла брови и шумно вдохнула. – Я не знала куда смотреть. Думаете, Рав знает, что она так себя ведет?

Вторая женщина, старше и добрее, ответила:

- Она угомонится. Она, бедняжка, маленькая и растет без матери.

Эсти услышала бы больше, но рядом оказалась Ронит, и быть незамеченной стало невозможно. Две женщины быстро принялись обсуждать предстоящую свадьбу.

Какое-то время Эсти думала, не указать ли Ронит на ее поведение. Интересно, Ронит знала бы, о чем говорила та женщина? Эсти знала – у Ронит всегда было острое чувство справедливости. Она попыталась представить, как Ронит отреагировала бы на такую беседу, и поняла, что это невозможно. Уже тогда она любила ее. Любовь к Ронит уже тогда, казалось, требовала некоторого отрицания самой себя. Или, к чему она пришла позже, этого требует всякая любовь.

В любом случае, она не могла сказать Ронит то, что слышала. Все продолжалось, как и прежде. Иногда они смотрели вниз из-за перил балкона, где располагалось женское отделение, пытаясь привлечь внимание Довида. Они ждали, пока он повернется в их сторону, и тогда Ронит начинала махать, надувать щеки или высовывать язык. Эсти, смущенно смеясь, сначала стояла смирно, а потом присоединялась, чтобы Ронит не высмеивала ее. Довид, которому тогда было шестнадцать или семнадцать, старался их игнорировать. Он поднимал взгляд, заметив неожиданное движение, и, увидев двух балующихся девочек, снова его опускал. Обычно у него было каменное лицо, сосредоточенное на его сидуре – молитвеннике. Но иногда он улыбался. А иногда смотрел на них в ответ и, убедившись, что никто не видит, тоже высовывал язык. Это были лучшие моменты, которых они ждали, ради которых Эсти рисковала: ее мама могла заметить ее поведение. Раз или два мама Эсти заметила и тихо поговорила с ней после синагоги о том, как правильно вести себя девочке, о том, какой тихой и спокойной ее ожидали видеть окружающие. Эсти слушала и кивала, но в глубине души знала, что момент неповиновения наступит снова.