— Если, конечно, он сумеет достать десять крон. А если нет? Сломанная рука лучше, чем тюрьма.

— Так и есть. Но Волосач не попадет в тюрьму — во всяком случае, не из-за меня.

— Так ты блефуешь?

Бевин ухмыльнулся.

— Только Волосач ничего не понимает в блефе. Именно поэтому ему так не везёт в карты.

— А если на этот раз поймёт? Что случится со мной?

— Если Волосач не заплатит, я найду другого покупателя.

Зак приоткрыл рот.

— Другого покупателя?

«Чёрт возьми, сколько же у меня недоброжелателей?»

— Помнишь нашего друга Августа?

Зак поморщился: он слишком хорошо помнил этого лерианца.

Бевин снова ухмыльнулся, как хитрый довольный котяра.

— Я мог бы проговориться, что знаю, где тебя найти, если бы он захотел немного отомстить.

— Отомстить за что? — сложил руки на груди Зак. — Я ведь даже не взял тот кошелёк!

Бевин рассмеялся.

— Но попытался!

— Ну и чего он так злится? Такое случается сплошь и рядом, разве не так? Ты ведь сам говорил: мир суров. — Даже Ленуар не пенял Заку за воровство — по большей части, во всяком случае. А как еще мог выжить уличный сирота?

— Твоя ошибка была не в самой краже, — сказал Бевин. — Ты украл не у того человека. Мы, моряки, много работаем за своё жалование. Жизнь на морях чертовски сурова, а судовладельцы скупы. Мы копим каждый медяк до тех пор, пока не вернемся в порт, а потом тратим все за один прекрасный день. Воровать у моряка — глупо. — Зак только открыл рот, чтобы сказать, что Август не был моряком, когда Бевин добавил: — Но воровать у торговца мехами — это самоубийство.

Зак крепко сжал губы и заерзал на стуле. Он вспомнил выражение лица лерианца. И нож на его поясе.

— Торговец мехами тратит всю свою жизнь на то, чтобы добывать зверей, которые могут защитить себя гораздо лучше, чем ты, щенок.

Он изобразил удар и поворот, взрезая воображаемым ножом середину пушистого создания, которое мысленно разделывал в своей голове.

— Он вскрывает их, вываливает дымящуюся груду кишок, а потом снимает с них шкуру и распиливает ее сантиметр за сантиметром. Сделав это, он соскребает маленькие кусочки мяса — осторожно, тщательно, чтобы не повредить мех. Затем он вытягивает шкуру вот так, и прибивает ее гвоздями, чтобы она высохла.

Бевин внимательно изучал свои ногти.

— Во время работы проливается столько крови, что он никогда не может её забыть. Этот запах никогда не покидает его, он ощущается постоянно. Но торговца мехами это не беспокоит. Ты когда-нибудь видел оленя, малец?

Зак тяжело сглотнул и покачал головой.

Бевин задумчиво закрыл глаза.

— Это прекрасное создание. Лоснящаяся шерсть. Большие карие глаза. Изящные маленькие копытца. Они грациозны, как ветер. — Он открыл глаза, и в них блеснуло жестокое веселье. — Торговец мехами разорвет их, не моргнув глазом. А вот ты, щенок — не знаю, когда ты в последний раз видел себя в зеркале, но похож ты больше на крысу, чем на оленя. Как ты думаешь, что значит твоя жизнь для торговца мехами?

«Он всего лишь пытается напугать тебя», — сказал себе Зак. Беда была в том, что это сработало.

— Это был просто дурацкий кошелек с деньгами. — Протест прозвучал кротко и нелепо даже для него самого.

— Такой человек, как Август, проводит четыре дня из пяти в лесу, живет в суровых условиях, в полном одиночестве. Он ловит все, что может поймать, и продает за то, что может получить. Он приезжает в город всего несколько раз в год, а когда приезжает, то хочет потратить свой заработок на развлечения. Каждая монета в этом кошельке символизирует день убийства и ночь, проведенную под звездами, дрожа от пробирающего до костей холода. И такого человека ты решил обокрасть? — Бевин покачал головой. — Самоубийство.

Зак очень красочно представил себе все это: Август сидит на корточках у костра, мясо жарится на вертеле. Куча трупов, развешанных на деревьях; шкуры, прибитые гвоздями к стволам деревьев. Зак всегда немного побаивался лесов, даже тех, что были в парке, а Август, очевидно, их не боялся. Если бы что-нибудь зашуршало в кустах, лерианец развернулся бы, сверкнув ножом в свете костра, и перерезал бы ему горло. Зак почти чувствовал, как горячая кровь заливает его руки.

— И ты продашь меня такому человеку?

— Нет, если он не заплатит больше Волосача.

Зак не торопясь сделал большой глоток эля, чтобы Бевин не заметил, как у него дрожат губы. Но Бевин, должно быть, все равно это заметил, потому что рассмеялся.

— Расслабься, щенок. Я тебя просто разыгрываю.

Зак расправил плечи.

— Так ты… не продашь меня Августу?

— Нет, если только он не предложил так много, что я просто не смогу отказаться. Но тут, похоже, шансы в твою пользу. У Волосача причин платить больше, чем у лерианца. Скорее всего, он предложит самую высокую цену. Страх — гораздо более сильный мотиватор, чем гнев.

У Зака от злости раскраснелись щёки.

— Жадность — тоже довольно сильный мотиватор.

— Я же говорил, — Бевин пожал плечами. — Мир суров.

«Вот тебе и планы на будущее».

* * *

— Вот и всё, — сказал Коди, глядя, как солнце опускается за горизонт, растворяясь в кровавой дымке смога. — День подошёл к концу. — Сержант выглядел настолько унылым, что можно было решить, будто с наступлением сумерек жизнь должна была его покинуть.

— У нас всегда есть завтра, — сказал Ленуар, надеясь, что его голос звучит решительно. Пепел щекотал ему нос и щипал глаза, как и дым от тысяч пожаров, когда люди по всему Кенниану пытались прогнать чуму кострами и суевериями.

В нескольких километрах отсюда, в самом центре Лагеря, Мерден лечил больных — или, по крайней мере, пытался это сделать, — а сержант Иннес и пара часовых стояли на страже, охраняя целителя от убийцы. Констебль Креарс всю ночь будет держать барьер — и не понятно, выделил ли для этой цели шеф Рек дополнительных людей.

Тем временем в бедном квартале лавочники и перепуганные жители прятались за запертыми дверями и заколоченными окнами, ожидая, когда по оставшимся без патрулей улицам, словно дикие собаки, будут бродить стаи преступников.

«Пир смерти состоит из трех блюд, — писал поэт Ирдоис. — Сначала плоть, потом костный мозг и, наконец, сердце». Он писал о революции; о том, как она подорвала мужество и, в конечном счете, человечность целого народа. Но с таким же успехом он мог иметь в виду и чуму. Может быть, причина и отличалась, но «пир» был тот же самый.

— Ненавижу чувствовать себя настолько беспомощным, — произнёс Коди, массируя виски пальцами в перчатках. Это были парадные перчатки, заметил Ленуар, высокого качества, сделанные из мягкой дорогой кожи. Он никогда раньше не видел, чтобы Коди их носил. Скорее всего, сержант приберегал их для особых случаев. Его удивило, что Коди надел их на такую работу, как сейчас — в порту. Та пара, что была на нем раньше, промокла, когда он упал в залив, но зачем было утруждать себя заменой перчаток? Зачем было искать носовой платок, чтобы заменить шарф? Чумы в доках не было, по крайней мере, никто об этом не знал.

Ленуар остановился.

— Болит голова? — спросил он как можно спокойнее.

— Да, немного, — Коди слегка замялся перед тем, как ответить. Повисла гнетущая тишина.

Ленуар сделал глубокий вдох.

— Если чувствуешь, что нездоров, сержант, обратись к Мердену. Мы не можем рисковать.

Коди встретилась с ним взглядом, и что-то в его карих глазах заставило Ленуара похолодеть.

— Сержант?

Коди сглотнул и отвёл взгляд.

— Я собирался вам сказать, — прошептал он. — Как только мы здесь закончим. Полагаю, сейчас самое подходящее время.

— Что ты собирался мне сказать?

Коди молчал.

Теперь все кусочки мозайки стали вставать на свои места; все образы и воспоминания проплывали в сознании Ленуара, как ошмётки разорванной картины. Коди потел. Коди тер виски. Коди был в отвратительном настроении, постоянно задумчивый и раздраженный…

— Ты… Сержант, у тебя…? — Только огромным усилием воли Ленуар заставил себя не отшатнуться.

— Похоже на то, — ответ был еле слышен.

— Ты уверен?

Коди не отрываясь смотрел на залив.

— Так считает Мерден.

— Значит, ты уже разговаривал по поводу этого с Мерденом?

— Да. Прошлым вечером. Я плохо себя почувствовал и решил, что стоит проверить… — Голос Коди стал тусклым, как будто он истратил все свои эмоции до последней капли.

У Ленуара зашумело в голове. Чума. У Коди чума. Все это казалось нереальным, сколько бы раз он ни повторял это про себя.

— Почему ты мне ничего не сказал? — Он должен был быть в ярости. Он и был в ярости. Коди подверг его риску. Он поставил под угрозу жителей. Но прежде чем Коди успел ответить, Ленуар задал другой вопрос: — Он дал тебе настойку?

Коди кивнул.

— Я принимал её и еще кое-что, каждый час или, по крайней мере, так часто, как только мог, чтобы вы не заметили. Но лекарства не работают. Мерден говорит, что мне нужно другое лечение. Сегодня. А без него… Ну, вы понимаете.

Эти слова обрушились на Ленуара, как град, заставляя холодок бежать по спине вдоль лопаток. Он не мог в это поверить. Неужели из всех людей это должен быть именно Коди? Инспектор считал, что несправедливость этого мира уже никогда не сможет его удивить и разочаровать. Очевидно, это не так. Он ощутил горький, как желчь, гнев.

— Я должен был вернуться сегодня днем, — продолжал Коди, — но потом началась стрельба… Я нарушил свое обещание. Он уже рассказал Креарсу. — Сержант пожал плечами. — Думаю, теперь это не имеет значения.

Ленуар сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться. Он не мог позволить себе поддаться страху или ярости. Сержант зне заслуживает такую судьбу.

— Мы должны идти, — сказал он. — Немедленно.

Коди поднял руку:

— Спасибо, инспектор, но вам незачем идти со мной. У вас есть дела. Кроме того, я даже не думаю, что верю в… — Коди замолчал, его взгляд устремился куда-то поверх плеча Ленуара. Он нахмурился, глядя вдаль. — Посмотрите туда.

— Что бы там ни было, это может подождать! — рыкнул Ленуар. — Мы с тобой должны сейчас же отправиться в Лагерь.