Номер Тринадцать еще раньше заметил в гостиной запасной кнут фон Хорна. Вместо ответа он прошел туда, снял со стены плетку и вернулся к кровати раненого.

Снаружи в поисках укрытия от сплошной стены дождя в темноте шарахались перепуганные монстры, издавая жуткие вопли возмущения и ужаса при каждой вспышке молнии и раскате грома. Первым слабый свет в бунгало заметил Номер Двенадцать. Позвав своих собратьев гортанным криком, он двинулся к дому. Монстры последовали за ним на веранду. Номер Двенадцать заглянул в окно. Внутри он никого не увидел. Там было тепло и сухо.

В силу ограниченных умственных способностей он не подумал о том, чтобы войти в дверь, а высадил ударом кулака оконную раму. Затем с трудом протиснулся через узкое отверстие. Порывом ветра, проникшего в комнату, распахнуло входную дверь, и прибежавший на звон разбитого стекла Номер Тринадцать оказался лицом к лицу с толпой чудовищных уродов.

От жалости к несчастным созданиям у него сжалось сердце, но он понимал, что его жизнь, а также жизнь людей в соседней комнате зависит от проявленной им теперь решимости и мужества. Он встречался и разговаривал почти со всеми из них, когда время от времени их по одиночке приводили в лабораторию, где профессор пытался исправить допущенную им ошибку и хоть как-то развить их умственные способности.

Некоторые из них были безнадежными кретинами, сознающими лишь элементарную потребность в том, чтобы набить свой желудок пищей, которую ставили перед ними, однако все они обладали сверхчеловеческой силой и, выходя из себя, становились совершенно неуправляемыми.. Другие, подобно Номеру Двенадцать, стояли на более высоком уровне развития. Они умели говорить на английском и могли совершать несложные мыслительные операции. Эти были наиболее опасными, поскольку обладали главным признаком мышления — способностью сравнивать, и, сопоставляя свое положение с положением белых хозяев, частично осознали учиненную над ними несправедливость.

Фон Хорн также внес свою лепту, рассказав им об их происхождении и тем самым отравив слаборазвитые умы ядом возмездия.

Они были ревнивы, завистливы и ненавидели всех, кто не был таким же, как и он. Они завидовали внешности профессора и его помощника и ненавидели последнего за жестокое обращение. И так как белые являлись для них представителями великого мира людей, в котором для монстров не было места, то испытываемые ими ревность, зависть и ненависть распространялись на всю человеческую расу.

Вот с какими существами Номеру Тринадцать предстояло иметь дело.

— Что вам здесь нужно? — спросил он, обращаясь к Номеру Двенадцать, стоявшему впереди всех.

— Мы пришли за Максоном, — прорычал монстр. — Нам надоело сидеть в неволе. Мы хотим на свободу. Мы пришли убить Максона, тебя и всех тех, кто сделал нас такими, какие мы есть.

— Почему вы решили убить меня? — спросил Номер Тринадцать. — Я такой же, как и вы. Меня создали точно таким же способом.

Номер Двенадцать изумленно вытаращил разновеликие глаза.

— Значит, ты уже убил Максона? — спросил он.

— Нет. Его ранил жестокий враг. Я помогаю лечить его. Он причинил мне столько же зла, сколько и вам, но я не желаю ему смерти. Он действовал без злого умысла. Он считал, что поступает справедливо. Сейчас ему плохо, и мы должны ему помочь.

— Номер Тринадцать лжет, — выкрикнул один из Монстров. — Он не такой, как мы. Смерть ему! Смерть ему! Смерть Максону! Как только мы убьем их, мы станем как все люди.

С этими словами монстр двинулся к Номеру Тринадцать, а следом, подражая ему, и остальные.

— Я говорил с вами искренне, — тихо произнес Номер Тринадцать. — Если вы не понимаете, что такое искренность, то сейчас я покажу вам то, что вы поймете.

Взмахнув кнутом, молодой гигант бросился в гущу надвигающихся монстров и стал дубасить их с такой яростью, что удары фон Хорна показались им легкими щелчками.

Несколько секунд они мужественно держались, но когда двое из них, накинувшиеся на белого гиганта, были в мгновение ока брошены на пол, монстры дрогнули и в панике выбежали вон.

Все это время Синг Ли стоял на пороге спальни, ожидая, чем кончится стычка, готовый при необходимости прийти на помощь. Когда они вернулись к профессору, то увидели, что раненый открыл глаза и смотрит на них.

— Что случилось? — спросил он у китайца слабым голосом. — Где моя дочь? Где доктор фон Хорн? И что здесь делает этот? Почему он не у себя?

От удара парангом по голове к профессору неожиданно вернулся рассудок. Он отчетливо вспомнил все, что произошло в прошлом, за исключением недавней схватки в гостиной и осознал, что нужно пересмотреть давнишние планы относительно своего последнего творения.

Едва профессор увидел перед собой Номера Тринадцать, как он с ужасом подумал, что идея выдать дочь за этого монстра сумасбродна и чудовищна. И профессора Максона охватило глубокое отвращение и к этому, и к остальным продуктам его дьявольских экспериментов.

Вскоре до него дошло, что ему не ответили.

— Синг! Отвечай же! Где Вирджиния и доктор фон Хорн?

— Никого нет. Моя не знает. Никого нет. Может, все погибать.

— Боже мой! — простонал раненый, и взгляд его снова остановился на молчаливом гиганте, стоящем на пороге. — Прочь с моих глаз! Чтоб я больше никогда тебя не видел. Подумать только, я собирался вручить свою единственную дочь такому, как ты, бездушному животному. Вон отсюда! Иначе я прикончу тебя.

Шея и лицо гиганта медленно залились краской, затем внезапно он побелел как смерть, сжимая могучей рукой кнут. От жгучего оскорбления в его груди вспыхнула жажда мести. Одного удара было достаточно, чтобы навсегда покончить с профессором Максоном. Номер Тринадцать шагнул в комнату, и Тут в поле его зрения попала фотография Вирджинии Максон, висящая на стене, чуть повыше плеча профессора.

Без единого слова Номер Тринадцать круто развернулся и вышел в шторм.

VIII

К ВОПРОСУ О ДУШЕ

Едва «Итака» обогнула рифы, загораживающие вход в маленькую бухту, где шхуна простояла на якоре несколько месяцев, как разразился жестокий шторм. Будудрин был опытным моряком, но у него не хватало людей, хотя и с полностью укомплектованным экипажем он вряд ли сумел противостоять чудовищной буре, обрушившейся на судно. Устав бороться с огромными волнами и могучим ветром, сорвавшим все паруса, «Итака» вскоре стала беспомощной пленницей стихии.

Под палубой испуганная девушка отчаянно цеплялась за стойку, пока ураган яростно швырял судно из стороны в сторону. Так продолжалось полчаса, а затем шхуну от носа до кормы сотряс страшный удар.

Вирджиния Максон рухнула на колени и зашептала молитву. Она была уверена в том, что это конец. Находившийся на палубе Будудрин и члены его экипажа привязали себя к мачтам, а когда «Итака» налетела на рифы перед входом в бухту, куда ее отнесло ветром, мачты обломились у основания и полетели за борт вместе с живым грузом. Вопли ужаса вскоре заглохли, поглощенные разыгравшейся стихией.

Судно еще дважды ударялось о рифы, затем, подхваченное огромной волной, взмыло ввысь и стало падать в головокружительную пустоту. Запертой в трюме девушке казалось, что шхуна летит на самое дно океана. С закрытыми глазами ждала она того момента, когда над ней сомкнутся волны и наступит полное забвение, моля Бога о скорейшем конце, который освободит ее от страшного нервного напряжения, терзающего ее, как казалось, целую вечность.

Но «Итака» выстояла. Оказавшись в менее бурных водах, шхуна с грехом пополам выправилась и встала на ровный киль. Потянулись мучительно долгие минуты, в течение которых Вирджиния с опаской ждала, что в трюм хлынет вода, но постепенно она стала сознавать, что «Итака» выдержала жуткий натиск разыгравшейся стихии. Она ощущала лишь слабую качку, хотя через прочные переборки «Итаки» до ее ушей продолжал доноситься шум бури.

Девушка пролежала на койке целый час, пытаясь представить, что случилось со шхуной и куда ее отнесло. Затем раздался слабый шуршащий звук, шхуна встала, развернулась и замерла, слегка накренившись на правый борт. Снаружи бушевал ветер, по палубе громко хлестал проливной дождь, но судно уже не двигалось.