Глава 4

Благодарственная записка

Я стояла у входа в храм, держа стопку программок. На мне было бело-голубое платье в полоску и балетки. Мои волосы были собраны в толстую косу, которая спадала мне на плечо, а глаза не были накрашены, если не считать небольшого количества туши. Я собиралась выглядеть невинно. Я старалась не намочить своим потом программки, но мои ладони были липкими. Это была высшая форма наказания – здороваться с каждым прихожанином, когда они проходил мимо меня с подозрительными или же жалостливыми взглядами. Теперь до меня дошло, почему папа сбросил на меня это занятие. Он хотел напомнить, что меня осуждают, что наша церковь не простила меня за мои проступки, и что мне предстоит ещё немало потрудиться, что восстановить свой статус «хорошей девочки».

— Доброе утро, мисс Уоррен, — мило поздоровалась я, протянув ей программку.

— Кейденс, — ответила она, выхватив бумагу из моей руки.

— Доброе утро, мистер и миссис Сандер.

— Приятно тебя видеть, Кейденс, — произнесла миссис Сандер. Ее слова добры, но сдержанны.

— Доброе утро, мистер Коннели.

Чего?

— Привет, Кейденс, — ответил мистер Коннели.

— Вы ходите в церковь? — спросила я. Никогда не видела его раньше.

Он терпеливо улыбнулся и проигнорировал мой вопрос.

— Это моя мама, Наоми.

— Это я хожу в церковь, дорогая, — ответила она. В ее глазах появился странный блеск, и мне показалось, что она что-то замышляла.

— Ооо. Здравствуйте, миссис Коннели, — ответила я.

— Я затащила сюда Марка сегодня, — поделилась она, подтолкнув меня. — Как будто церковь так уж страшна, а?

Я выдавила улыбку. Прямо сейчас, для меня все так и было.

— И у меня есть скрытый мотив, — продолжила она.

— Мам…

Миссис Коннели проигнорировала своего сына.

— Эта церковь довольно велика, не так ли?

Я кивнула.

— И в ней много прекрасных женщин, которые почитают Господа.

— Мам…

— Я играю в сваху, — добавила она, оглядывая меня сверху донизу. Она взяла меня за руку и притянула поближе. — Марк не ходил на свидание уже порядка…

— Мама!

Миссис Коннели посмотрела на сына, её взгляд тут же стал нежным и печальным.

— Милый, я не хотела быть бестактной.

— Пожалуйста, остановись, — пробормотал мистер Коннели сквозь сжатые зубы. Его тело было напряжено до предела, и мне до смерти хотелось узнать, что хотела сказать миссис Коннели до того, как он оборвал её.

Она снова повернулась ко мне и ещё раз оглядела меня. Судя по всему, она осталась довольна увиденным, потому что одобряюще улыбнулась и спросила:

— Какие у тебя планы после церкви, дорогая? Не хочешь пообедать с нами?

Мои глаза чуть не выскочили из орбит.

— Мам, Кейденс одна из моих учениц.

— Ох ты! — воскликнула миссис Коннели. Она автоматически взяла программку, что я протягивала. — Клянусь, девушки больше не выглядят на свой возраст. Кейденс, дорогая, мне так жаль.

Я открыла рот, а потом закрыла. Потом снова открыла, и снова закрыла. Я была похожа на рыбу, которая пыталась дышать.

Миссис Коннели прочистила горло.

— Так в каком ты классе?

— В двенадцатом, — ответила я. Мне казалось, что я похожа на выпускницу. Миссис Коннели стоит увидеть некоторых девчонок из моего класса. Они выглядят так, будто им далеко за двадцать.

— Выпускница, — произнесла она. — Это хорошо. Уже знаешь, в какой пойдёшь колледж?

Она задавала мне все эти вопросы лишь потому, что была смущена после того, как узнала, что я — совершенно неподобающая пара для её сына.

— Я пока жду ответа из нескольких, — ответила я. И вот так мы неловко стояли, пока мистер Коннели не обратился к своей матери.

— Нам пора заходить. — Он взял мать под локоть и повел в храм.

А я наблюдала, как они бредут сквозь толпу к свободным местам. Рядом с моими родителями! Папа пожал мистеру Коннели руку и указал на место рядом с собой. Мистер Коннели кивнул и оставил одно место свободным. Моё место. Прямо между моим отцом и моим очень привлекательным и очень запретным учителем математики.

Мне хотелось умереть.

Как только заиграла музыка, я поняла, что мне пора занять свое место. Я положила оставшиеся программки на ближайший стол и напряженно прошла в храм. Проскользнув к ряду, на котором мы обычно сидели, я изо всех сил старалась не смотреть на мистера Коннели. Но это было невозможно, и когда я украдкой бросила на него взгляд, то заметила, что на его губах играла едва различимая улыбка. Что это ещё такое? Я закатила глаза и сосредоточилась на огромном экране на сцене, на котором светились слова играющей песни.

Наша церковь была обычной, большой и не конфессиональной, в комплекте с посетителями Старбакс, церковной группой, которая любила играть хиты U2 перед службой, и пастором, который всегда носил джинсы. Он больше учил, нежели проповедовал, что мне очень нравилось, так как я никогда не была из тех девушек, которые любят, когда на них кричат.

Эта церковь была скорее аудиторией, чем классическим храмом, и никаких скамей здесь не было. Лишь много рядов мягких стульев. Никаких псалмов. Никакого перекрещения. Никакой кафедры. Ничего из традиционных церковных штучек. Мы изредка принимали причастие. И многие люди одевались неподобающе, по крайней мере, по утверждениям моей мамы. Когда она впервые увидела девчонку-подростка, которая зашла сюда в спортивных штанах с надписью: «Сочная» на заднице, она пришла в ярость.

Когда все собрались, пастор Том поднялся на сцену и начал урок. У мистера Коннели Библии не было, и, хотя отрывки из неё отображались на экране, я поделилась с ним своей. Ещё одна избитая привычка: когда видишь кого-то без Библии, делишься своей. Хотя, конечно, не стоило мне этого делать, ведь когда он склонялся ко мне, чтобы лучше рассмотреть страницу, я ощущала запах его одеколона. И от этого чувствовала то, что не должна была чувствовать, находясь в стенах храма. Или в аудитории. В святом зале. Не важно.

— Так что дело действительно в том, чтобы взвесить все «за» и «против»: что я могу сделать и что должен, — продолжал пастор Том. — Нам дана воля выбирать. Так Господь нас создал. Свободная воля. Всё допустимо. Продолжай и сделай это. Но сначала осознай последствия.

Я глубоко вдохнула, практически ощущая вкус одеколона на языке, и мне захотелось положить голову на плечо мистеру Коннели.

— Давайте прочтём этот отрывок снова, — сказал пастор Том. — Павел сказал: Всё допустимо, но не всё благотворно. Всё разрешено, но не всё созидательно. Так что да, вы можете делать всё, что пожелаете, верно? Конечно. Но зачем вам делать что-то, что в конечном итоге вам навредит? То, о чём вы действительно должны спросить себя перед тем, как приступить к чему-либо, это «Восславит ли это Господа или меня?»

У мистера Коннели красивые губы.

— И почему бы нам не вырвать это из христианского контекста на минутку, — продолжал пастор.

Интересно, каково это-целовать их?

— Верите ли вы в Бога или нет, являетесь ли вы последователем Христа или нет, слова Павла резонируют в каждом из нас. Спросите себя: мне дозволено делать всё, что пожелаю, но как это отразится на моей жизни, моём здоровье, моих отношениях, дружбе, обществе? Ведь христианин вы или нет, эти вещи имеют значение. И если только вы не пошли по пути полнейшего саморазрушения, вы хотите жить здоровой жизнью. Вы хотите иметь здоровые отношения. Вы хотите самого лучшего для своего общества.

О чем я только думаю? Я не могу поцеловать своего учителя математики!

— Именно это и является благотворной жизнью, — объяснял пастор Том.

Но, может быть, я смогу поцеловать его. Лишь разок.

— По-твоему, это хорошая идея, Кейденс? — услышала я вопрос своей сознательности. — В смысле, ты что, совсем не уделяешь внимания уроку последние тридцать минут?

— Какому уроку?

— Уроку о том, что не стоит делать вещи, которые тебе не стоит делать. К примеру, испытывать привязанность к своему учителю математики. Слушай внимательно! — кричала моя сознательность.

Я покачала головой и фыркнула.

— Я всего лишь фантазирую, — заспорила я.

— Вот именно так проблемы и начинаются.

— Плевать, — ответила я.

В конце урока мы спели ещё одну песню. Я не пела песен в начале службы из-за того, что слишком нервничала от близости мистера Коннели. Но я не могла сопротивляться последней песне, и пела вместе с толпой, и забыла на мгновение, что мистер Коннели стоит рядом со мной, пока после церкви он не отметил моё пение.

— У тебя действительно красивый голос, Кейденс, — сделал он мне комплимент.

— Спасибо, — ответила я, не отрывая глаз от пола.

— Если бы здесь был хор, ты была бы просто обязана петь в нём, — продолжил он.

— Никакого хора. Это современная церковь, — ответила я, ухмыляясь.

— Я так и понял. И полагаю, слово «современная» определяет место богослужения, которое никоим образом не напоминает традиционную церковь? — спросил он.

— Верно, подмечено, — с улыбкой ответила я.

— Очень хитро.

Я рассмеялась, — Хитро?

— О да. Из-за тебя она выглядит привлекательно, и кто сможет сопротивляться? — спросил он.

Я инстинктивно пригладила волосы. Я знала, что он имел в виду нашу церковную службу, но то, как он смотрел на меня, говорило о том, что он действительно говорил обо мне. Это был тот же самый взгляд. Тот, что и на 28 шоссе.

— Мистер Коннели?

— Да?

— Простите, что была груба с вами в учительской, когда чистила туфли, — виновато пробормотала я.

— Всё в порядке, Кейденс. У тебя был плохой день, — ответил он.

Я пожала плечами.

— Я постирала ваш платок. Снова. В этот раз в деликатном режиме.

На это мистер Коннели улыбнулся.

— Кейденс, тебе не надо…

— Пожалуйста, возьмите его, — прошептала я, роясь в сумочке. Я протянула ему платок, и он неохотно забрал его. — Если я оставлю его, он лишь вдохновит меня на новые рыдания, — весело добавила я. — Я пытаюсь перестать так много плакать.

Мистер Коннели кивнул.

— Я не возражаю, если ты будешь плакать в мой платок, Кейденс.