– Бей его, бей! – кричал Вергилий. Голос его раздавался совсем близко; вероятно, он кружил над местом схватки.

Лешко откатился в сторону, одним прыжком вскочил с земли и, так и не разобрав, что же такое темное и большое ворочается перед ним, принялся наносить удары ногой по упругой массе.

– Так его, так! – одобрительно приговаривал Вергилий, зависший над его головой.

Массивная черная туша, похожая на гигантскую пиявку, внезапно встала на дыбы и, выбрасывая вверх фонтаны земли, начала с потрясающей скоростью ввинчиваться в грунт. Через несколько секунд она исчезла из виду, оставив за собой только холмик разрыхленной земли.

– И бежало ополчение до Бефшитты к Царере, до предела Авелмехолы, близ Табафы, – прокомментировал исход стычки Вергилий, опустился еще ниже и подхватил Лешко под мышки. – Размялся, пора и выбираться отсюда.

Он перенес Лешко на противоположный край трещины. Лешко сразу же сел под деревьями, приходя в себя и остывая после этого неожиданного единоборства. Боль в плече вернулась, но терпеть было можно. Он отдышался, вытер взмокший лоб, распахнул куртку и спросил:

– Что это за тварь?

– Подземный житель. Наверное, отпрыск левиафана и бегемота. Или единорога. Захочет ли единорог служить тебе? Можешь ли ты удою вытащить левиафана и веревкою схватить за язык его? Ловко ты его, однако. Не хотел бы я получить такие увесистые пинки!

– Здесь что, поголовная нетерпимость к чужакам?

– Не нами придумано. Пришло бы тебе в голову ругать воду за текучесть? Но поголовной нетерпимости все-таки не наблюдается.

– И на том спасибо!

Лешко осмотрелся, облюбовал подходящую ветку и направился к дереву.

– Что бы это значило? – полюбопытствовал Вергилий, глядя, как Лешко пригибает ветку к земле и старается ее сломать.

– Буду разить особенно прилипчивых направо и налево, – пообещал Лешко.

– О, это очень верное решение! – одобрил Вергилий. – Он воздаст противникам своим – яростью, врагам своим – местью. Пойдем дальше, Станислав Лешко!

Он долго бродил по бесконечному лабиринту, то и дело упираясь в тупики, возвращаясь и меняя направление поисков, вновь упираясь в тупики и вновь возвращаясь, но не собираясь отступать. В лабиринте царил полумрак, стены были серыми, неровными, очень высокими, они возносились вверх, ограждая узкий проход, и там, в вышине, сливались с темнотой. В лабиринте было очень тихо – он не слышал даже звука собственных шагов, хотя ступал не по ковру, а по гладким черным каменным плитам, то тут, то там перечеркнутым ярко-красными прожилками. Путь его был долог, но не безнадежен – он чувствовал это. Он знал, что в конце концов найдет то, что ищет.

И он не ошибся. Наконец-то после десятков, сотен тупиков впереди показался свет. Стены исчезли, и он вышел на берег неподвижного моря. Над замершими волнами замерло солнце – небольшой раскаленный диск, намертво приклеенный к светлому небу. Он откуда-то знал, что это не картина, а действительно выпавшее из времени море. Все окружавшее его сейчас представляло состояние вещей в неуловимом никакими приборами промежутке между двумя следующими один за другим квантами времени.

Песчаный берег пологим склоном уходил от моря, преображаясь в равнину с неподвижной зеленой травой. Вдали, у самого горизонта, вздымались три стоящие рядом колонны; они казались черными на фоне неба. Его почему-то влекло к этим колоннам, и он направился к ним, шагая сначала по расползающемуся под ногами песку, а потом по траве, которая не гнулась под его подошвами.

Он шел уже довольно долго, когда, наконец, понял, что же именно кажется ему странным: трава не шелестела, шаги его были беззвучными, и вообще вокруг не было ничего слышно, словно у него начисто пропал слух. То же самое было и в лабиринте.

Колонны медленно приближались. Теперь он разглядел, что они круглые и действительно черные, и что основания их покоятся не на земле, а на невысоком черном постаменте. И еще он разглядел, что у средней колонны, почти сливаясь с ней, стоит кто-то в темной одежде.

Чем ближе он подходил, тем меньше оставалось у него сомнений в том, кто же именно стоит у колонны. Он побежал по негнущейся траве, вскочил на постамент и остановился, боясь сделать хоть одно движение: пошевели он пальцем – и все вокруг могло исчезнуть.

– Ты все-таки вернулся, – сказала Славия, и он услышал эти слова; значит, он не был глухим! – Ты все-таки вернулся, Лео…

Она говорила что-то еще, но смысл слов ускользал от него. Он просто смотрел ей в лицо и слушал, слушал, слушал… И сам говорил что-то, и тоже не мог отыскать никакого смысла в своих словах. А потом оказалось, что он давно уже обнимает ее, и тени от колонн, разрастаясь, легли на весь мир, и мир исчез, потому что был всего лишь мимолетным отражением в зеркале, потерянном кем-то в щели между квантами времени.

Он обнимал ее, невидимую в темноте, а некто, отличный от него, но все-таки составляющий неотъемлемую часть его существа, уже догадывался, вернее, даже не догадывался, а знал: и это застывшее море, и это солнце, и трава, и колонны, и Славия – всего лишь иллюзия, всего лишь зыбкие образы, на мгновение возникшие в забытьи. Стоит ему выбраться из глубины, вынырнуть на поверхность – и образы эти растают, растекутся, вернутся в свой эфемерный мир, куда нет доступа ни одному из смертных.

Осознавать это было больно, так больно, что он, сделав усилие, попытался нащупать твердую почву реальности. Его потянуло вниз, он почувствовал, что падает с головокружительной высоты, и от этого падения во сне, как всегда, захватило дух – и сон прервался. Если это был действительно всего лишь сон…

Он открыл глаза и ничего не увидел. Вокруг было темно, словно тени от колонн по-прежнему лежали на всем мире, давно забывшем о том, что такое свет. Кружилась голова, во всем теле ощущалась слабость; не было даже сил держать глаза открытыми. Его куда-то несло, качало, вращало… Бороться с этим он просто не мог – и опять закрыл глаза и начал медленно погружаться на дно.

Прежнее видение не вернулось, хотя тот, кто был обособленной, но все-таки неотъемлемой частью его личности, очень рассчитывал на это. Да, прежнее видение не вернулось, но из темноты проступило что-то другое. Когда туман немного рассеялся, он обнаружил, что стоит на краю огромной воронки… той самой воронки, образ которой внушило ему растение с почти человеческой головой. Только сейчас воронка была пуста: не вращалось в ней тело Славии, опускаясь все ниже и ниже… а вот узкий провал не исчез, он зиял в глубине, как слепой черный глаз злобного чудовища – пожирателя душ человеческих, он манил к себе, он завлекал… но попавшие туда никогда не возвращались, и даже Орфей не смог бы вернуть оттуда свою Эвридику…