– Можно и дома, – с готовностью кивнул Сергей, чувствуя, как пистолет буквально обжигает ему живот, тяжелеет и вот-вот выпадет из-под свитера.

Сержант внимательным взглядом изучил зимние ботинки Сергея, столь неуместные в теплый майский вечер, нахмурился, силясь понять, почему гражданин нарушает общепринятую форму весенне-летней обуви, собрался, кажется, что-то сказать, но так и не сказал. Не кивнув, не откозыряв и не попрощавшись, милицейские работники удалились, оставив обливающегося холодным потом Сергея в покое.

Сергей, так и не отрывая рук от живота, направился к перекрестку, стараясь не спешить – чтобы не вызвать подозрений! – дождался зеленого света, перешел через дорогу и, не оглядываясь – опять таки дабы не вызвать подозрений, – свернул в проходной двор, выходящий к школьному футбольному полю, которое уже миновали Лондар и Вика. И только там, скрывшись из поля зрения стражей порядка, ускорил шаг, почти побежал, сопровождаемый взглядами пансионерок, судачащих о течении жизни на скамейках у подъездов.

Вновь Лондара и Вику он обнаружил уже за школой, на зеленой улице, ведущей к мосту. В этот вечерний час улица была не особенно людной, и Сергей отшагал по ней три квартала, держась на почтительном расстоянии от Казачка и его невольной спутницы. По пути он сделал очередное открытие, свидетельствующее о том, что мир, в котором он очутился, как минимум еще одной деталью (кроме Мусина – Пушкина) отличается от его родного мира. Там, где должно было находиться четырехэтажное здание общежития строителей, располагался скверик с потрескавшейся чашей заброшенного фонтана, давно уже, судя по всему, не фонтанирующего. Ошибиться Сергей не мог, потому что помнил это общежитие с вечно облупленным фасадом еще с ранних школьных лет. Если этот мир и был копией, то не весьма точной.

«Это как посмотреть, – мимоходом подумал Сергей. – Возможно, именно мой мир – не весьма точная копия, а здесь – оригинал. Хотя правомерно ли в данном случае говорить об оригинале и копиях?..»

Ближе к мосту вдоль берега речушки протянулось несколько кварталов однотипных двухэтажных домов послевоенной постройки, с обособленными двориками, поросшими кустами сирени. И эти места Сергей тоже хорошо знал – в одном из таких домов жил Генка Алешин, вместе с которым он когда-то занимался в футбольной секции. В домах этих были большие квартиры с просторными комнатами, всего по две на каждой лестничной площадке, и жили в них поначалу, надо полагать, не простые работяги или детсадовские воспитательницы, а какие-нибудь ответственные работники – созидатели светлого будущего, а уж потом, после развала Великой Советской Империи, многие из этих квартир прикупили представители новой, быстро множащейся прослойки… И Лондар с Викой свернули именно туда. В тех двориках стояли увитые плющом беседки, и, укрывшись от посторонних глаз в любой из них, можно было спокойно совершить процесс перехода и, сделав десяток-другой шагов по заснеженному двору – уже в его, Сергеевом, мире, – очутиться в подъезде.

Сергей, перейдя с шага на бег, достиг поворота, осторожно выглянул из-за угла. Под деревьями, на широких придорожных газонах, играла в свои игры детвора. Четверка крупногабаритных парней грузила в микроавтобус какие-то ящики. Вдали, на следующем перекрестке, беседовали две женщины, держа в каждой руке по объемистому полиэтиленовому пакету, в которых обычно носят провизию граждане бывшей Великой Советской. А вот Вики и Лондара на улице не наблюдалось.

«Вика, где вы? Номер дома! Сообщи номер дома!»

«Двадцать второй, – не сразу отозвалась Вика. – Тут такая беседка красивая…»

«Все понял, прекращаю контакт. Жди меня уже там, в нашем мире. В квартире Лондара. Я тебя оттуда вытащу».

В каждом доме этих прибрежных кварталов было по два подъезда. Восемь квартир. В какой же квартире их искать? Как определить, где квартира Лондара?

«Разберемся на месте! – сказал себе Сергей, отыскивая взглядом номера домов. – Двадцатый… Ага, вон тот – двадцать второй».

Выждав еще несколько минут, он попытался вновь связаться с Викой. И на этот раз ответа не получил. Значит, и она, и Казачок были уже не здесь.

Он пересек улицу и, пройдя вдоль высокого каменного забора, заглянул в приоткрытую калитку двора дома номер двадцать два. Взору его открылась типичная для этих мест картина: два подъезда, песочница, бельевые веревки с простынями и халатами, клумба, окаймленная кольцом из белых кирпичей, вкопанный в землю столик, за которым расположился квартет пенсионеров-доминошников, и – вот она! – аккуратная беседка с конической крышей и всякими резными штуковинами, кое-где виднеющимися из-под пышной растительности, подобно шторам занавесившей все проемы между деревянных опор. Беседка находилась поодаль от дома; от увлеченных забиванием «козла» пенсионеров ее закрывали сохнущие простыни. С того места, где стоял Сергей, виден был вход в беседку и часть пустующей лавки. Сергей не сомневался, что в беседке уже никого нет. Бросив быстрый взгляд на окна – почти все они были распахнуты настежь, – он обнаружил на втором этаже толстую даму послебальзаковских лет. Дама, упираясь животом в подоконник, наблюдала за сражением «козлятников».

Сергей знал, сколь ревностно любые жильцы-аборигены, так сказать, относятся к появлению в своем дворе посторонних лиц – это ведь не новый микрорайон, где и дворов-то в обычном смысле этого слова нет, а есть некие междудомные пространства, – но решил, что данное обстоятельство не помешает его замыслу, потому что дел у него было всего на несколько минут. Он проверил, надежно ли держится за поясом пистолет и уже намеревался шагнуть вперед, во двор, который стал бы для него дорогой в прежний мир, – но так и остался стоять на месте.

Отец… Как же уйти отсюда, не повидав отца? Убедить его в том, что перед ним действительно его сын из параллельного мира, и уговорить, упросить, умолить немедленно лечь в больницу на обследование… пока не поздно! Ведь он же не поверит тому, пятнадцатилетнему… Вновь увидеть отца – живым… Не сейчас? Сейчас есть дела поважней? Но что может быть важней этой встречи? Пусть отец останется жив – хотя бы в этом мире…

А вдруг Время внезапно поменяет цвет и он, Сергей, не сможет никогда вернуться назад, в свой мир? И упустит уникальнейшую возможность преобразовать свой мир в лучшую сторону… Так как же поступить? Сначала сделать то, что задумал сделать, – а потом вернуться сюда? Но если дверь сюда будет уже навеки заперта?..

Он переминался с ноги на ногу у этой проклятой калитки, его бросало то в жар, то в холод, и он проклинал и себя, и Гостя, и Темных и Светлых, проклинал придуманную кем-то Вселенную с ее причудливым многоликим Аэнно, и сердце его то колотилось, словно под ударами палочек обезумевшего вдруг барабанщика, то замирало, словно брошенный кем-то вверх камень, повисший над бездной в высшей точке полета.

Но все-таки это был не его мир. Это был иной мир, пусть и похожий, но

– иной…

Ненавидя себя, он заставил свое неуклюжее, вмиг обессилевшее тело протиснуться в калитку. Потускнели все краски и заглохли все звуки, когда он, спотыкаясь, побрел мимо клумбы к ненавистной беседке.

«Я вернусь… Я обязательно вернусь… – твердил он себе, проталкиваясь сквозь неподатливый сгустившийся воздух. – Обязательно вернусь… Прости, папа…»

Он не помнил, как добрался до беседки. И только очутившись внутри, в полумраке, созданном зеленой завесой, словно очнулся и обнаружил, что в беседке действительно никого нет, а из внешнего мира и вроде бы откуда-то сверху доносится визгливый женский голос, режущий слух:

– Петрович! Коля! Да оторвитесь вы от своих костяшек чертовых! По двору средь бела дня пьяницы разные шастают, а им хоть бы хны! Сначала девка с парнем, а теперь вон еще один прополз. Качается, бутылку, небось, притащил. Петрович! Ведь зассут же и засрут всю беседку! Гоните их оттуда, а будут выступать – я щас им милицию вызову!

– Ну чё раскричалась, мать? – отозвался недовольный мужской голос снизу, от доминошного стола. – Мы и сами дадим им прикурить, без милиции…