Лёнечка уже заметил, что участок располагался в старом здании построенного должно быть еще с середины девятнадцатого века, если не раньше и изначально являвшееся каталажкой. Так что неудивительно, что узилище, как какой-нибудь средневековый замок, имело свою легенду. И камера, в которую определили несчастного Лёнечку, просто называлась именем когда-то особо строптивого и злодейского заключенного. Чем именно этот заключенный так отличился, знать Лёнечке как-то не хотелось. Не парило вообще. Как не хотелось думать, что этот Мяхер реальное лицо и его просто напросто вызвали на допрос, и он сейчас вернется. От одной этой мысли Лёнечку начинало тошнить. Только следов чьего-то присутствия в камере не было. Никаких вещей, вроде журнала или помятой алюминиевой кружки не наблюдалось. Немного успокоившись на счет опасного и очень нежелательного соседства, Лёнечка начал думать, что с ним будет дальше. Но на ум приходила лишь зловещая глухая стена, которой заканчивался коридор, а камера этого Мяхера была последней, как раз в темном тупике. Лёнечка поежился. Эта тупиковая стена с отвалившимися кусками толстой покрашенной штукатурки, что обнажала кирпичную кладку, навевала тоску. Невольно вспоминалось, что перед такой вот стеной расстреливали, тайно казня неугодных, о которых так никто и никогда не узнает.

Прерывисто вздохнув, измученный душевными и физическими страданиями, опустошенный и разбитый Лёнечка, не видя выхода из ситуации в которую попал, залез на верхние нары и, свернувшись калачиком, лег лицом к стене. Даже плакать не было сил. Побитое тело ныло, ушибы горели, из носа снова пошла кровь, пачкая застиранную наволочку плоской подушки. Испугавшись, что будет наказан за порчу казенного имущества, Лёнечка вытер нос ладонью, которую обтер о покрашенную искарябанную стену. Все же, как бы паршиво ни было, но его оставили в покое. Но надолго ли эта передышка и что с ним будет дальше? Поверят, конечно, не ему, а Ильюше. И что будет с мамой? Где взять такие деньжищи? Единственное, что он может сделать – это договориться с Ильюшей, просить, обещать, умолять его. Лёнечка лежал и лил слезы, жалея себя, пока не уснул. Именно в это время под кровавым мазком, что оставила его ладонь, слабым голубым свечением проступили через краску выцарапанные когда-то на кирпичной основе стены корявые буквы, сложившиеся в слова: «етит твою налево». Надпись слабо мерцала над головой мирно посапывающего Лёнечки, словно охраняя его сладкий сон, пока дверь с тихим скрежетом не отворилась. И тогда светящиеся буквы, словно вспугнутые птицы, померкли одна за другой, пока не истаяли дымом, как будто и не было их вовсе. А Лёнечке снился странный сон, будто на нарах на его месте спит какой-то мужик. Самого Лёнечки в камере не было, только поджарый, жилистый и, судя по татуировке, видневшейся из-под тюремной робы, явно матерый уголовник. Насколько видел во сне Лёнечка, на его груди были наколоты церковные купола. С лязгом открылась, тяжелая дверь и в камеру ввалился здоровенный бугай, прямо бычара какой-то, и как только за дверь ним закрылась, сразу же направился к нарам, на которых спал, отвернувшись к стене, единственный обитатель камеры.

- Иди к папочке, сладкий. – Сипло проговорил Бычара, давясь слюной от вожделения: - Сделай мне приятное, малыш, и если папочка останется доволен, то не обидит. Давай, иди сюда, засранец! – И не особо церемонясь, одним махом сдернул спящего с нар, свалив его на пол.

Ничего не понимающий, еще не очухавшийся ото сна, ошалевший от внезапного падения мужик, барахтался на полу, пытаясь подняться и сообразить, где он и что происходит. Его роба задралась на спине до плеч, когда он встал на четвереньки, тряся головой, что привело в буйный восторг Бычару, подстегнув его нетерпение. Мужик выглядел жалко, когда поднял руки в попытке защититься от нависшего над ним Бычары. Только это был не жест защиты, потому что, сцепив руки в замок он, вдруг резко всадил костяшки пальцев, в пах Бычары так, что тот надсадно охнув, закатил глаза и мешком повалился между нар.

А хозяин камеры, пошатываясь, поднялся на ноги и, постояв над неожиданным гостем, перевел дух. Потом пнул неподвижную тушу Бычары и, плюнув на его неподвижные телеса, не без труда затащил грузное тело на нижние нары, выказав при этом недюжинную силу. Повозившись, он повернул Бычару, устраивая его лицом к стене, но безвольное рыхлое тело, то и дело норовило вывалиться с нар в проход. Тогда вконец запыхавшийся мужик, ухватившись за край верхней койки, подпрыгнул и со всей силы вбил ногами громоздкую тушу любителя клубнички в стену. Утрамбовав его и кажется жестко припечатав лицом к стене, мужик деловито обшарил карманы Бычары и, вытащив сигареты, забрался наверх, на свое место, где в тишине спокойно выкурил законно добытую им сигаретку.