— Сюда?

— Совет хотел, чтобы Черная Жемчужина была подальше от людей и из базы в Токио. Но не слишком далеко. Такого еще не было — чтобы древнего из другой страны держали в плену. Твой отец отвез его к себе на родину.

— И папа оставался в деревне, чтобы есть сны Черной Жемчужины? Как тогда он попал в Штаты?

Мурасэ вздохнул.

— Капитан Хераи в конце Тихоокеанской войны съел много горестных снов. Падение Маньчжурии, Хиросима и Нагасаки, голод после войны.

— Папа говорил мне только, что не мог больше жить в Японии, но дело было не только в страданиях после войны, да? — я представила вкус снов голодных детей. Меня тошнило после сна-воспоминания профессора Хайка об его убийстве мальчика. А каково быть среди солдат, сны которых были полны такого?

Бен пожала плечами.

— Он пропал после оккупации МакАртура.

— Он убежал от Черной Жемчужины?

— Наверное, — сказал Мурасэ. — Только Юкико-сан и Кавано-сан знают наверняка.

— Пара дураков-фашистов, — сказала Бен.

Мидори уставилась на нее с интересом, но Бен не унималась.

— У них нет стыда. Нет ответственности. Старые глупые традиции не дают им увидеть, что мир меняется. Если бы американцы не заставили Хирохито принять конституцию без армии, мы бы все еще шли к Северному Китаю…

— Уверен, мисс Хераи не нуждается в уроке политики.

Пришло время прямых ответов.

— Не нуждаюсь. Но вам нужны я и папа. Вам нужен баку. Почему сейчас?

Все, кроме Мурасэ, резко отвели от меня взгляды. Стыдились? Мурасэ шумно потягивал чай сквозь зубы. Медлил. Бен нарушила тишину:

— Вы с Хераи-саном — последние известные баку. Не осталось никого, кому хватит сил сдержать дракона — а Черная Жемчужина беспокойна, возможно — просыпается от своего долгого тихого сна. Если ее не освободить, ее или убьют, пытаясь удержать здесь, или она умрет, пытаясь вырваться.

Последние баку? Мне стало не по себе, сердце улетело в желудок как на американских горках. Столько вопросов. Я была временно парализована. Почему не было других баку? Почему Черная Жемчужина просыпалась сейчас? Совет хотел, чтобы баку ел сны Черной Жемчужины, чтобы она оставалась спокойной, но Восьмерное зеркало хотело, чтобы пожирание снов происходило по другой причине?

Мои мысли кружились, а лицо Мурасэ стало расплываться по краям, черты смягчились, стали симметричными. Такое лицо использовал Кен, когда хотел, чтобы я доверяла ему. Мурасэ был кицунэ. Или хафу как Кен и Бен?

— Ты, наверное, устала и голодна. Тебе нужно попробовать знаменитую холодную лапшу Мидори с кунжутным соусом.

— Я бы сейчас могла убить за лапшу в кунжутном соусе. Но я готова выйти и напасть на первого попавшегося человека, если вы не перестанете оттягивать. Просто скажите, что мне нужно сделать!

Уголки губ Пон-сумы дрогнули. Мурасэ вздохнул.

— Совет хочет, чтобы Жемчужина спала. Это один из самых сильных драконов Тихого океана. Магия Черной Жемчужины обеспечивает Совету место у власти. Япония проиграла в войне, но Совет все еще правит. Иные влияют на политику людей. Пока древний у нас, рост Китая держат в узде. Северная Корея не посмеет на нас напасть.

— Мы полагались на соглашение с США, — сказала Мидори. — Но кто знает, что произойдет теперь. Окинава все протестует. Филиппины хотят убрать базы США. Ваша политика стала полной обвинений и предрассудков. А мир становится изоляционистским.

— Брекзит — не наша вина. И не мы выбирали президента Филиппин, — меня задели эти обвинения Америки. Словно патриот проснулся во мне, когда я покинула страну.

А США были моей страной.

Бен отодвинула чашку. Ее взгляд был раздражающе темным и пронзительным, как у Кена, и он был прикован ко мне.

— Армянский дракон в Портлэнде. Ты ведь его выпустила? Так говорил Кен.

Это было хорошо? Я медленно кивнула. Бен стукнула ладонью по столу, и чашки подпрыгнули со стуком.

— Возьмем ее. Она сможет. Она — баку!

Мурасэ вдохнул сквозь зубы.

— Слишком рано.

— Кен в пути, — сказала Бен.

— Что? — сказал Пон-сума.

— Я забыла выключить свой телефон. Он отследил меня, — сказала Бен.

Пон-сума фыркнул с отвращением. Мидори покачала головой. Кен был в пути. Облегчение укутало меня как мамино яркое одеяло. А следом за радостью пришла гордость. Глупо было радоваться от мысли, что Кен будет здесь. Я не могла ему доверять после его действий с Советом и умалчивании бреда Восьмерного зеркала. Зеркало, Ята но Кагами, было в мифе про Аматэрасу. Меня раздражало, что я не могла проверить в телефоне.

— Что делать? Что слишком рано?

— Коснуться спящего дракона, забрать сны себе, — тихо сказал Мурасэ. — И этой силой освободить ее.

Ее. Драконшу. Это было чем-то новым. И это было хуже, хоть я и не хотела вести себя как сексист.

— Вы мне не все объяснили в политике Иных, но что там было о магии Черной Жемчужины? Она заберет ее в Китай? Это не нарушит баланс сил?

«Вот так, Кои. Дави на них фразами типа «баланс силы». Будто ты это понимаешь. Но все равно играй этим».

— Теперь ты понимаешь, почему Совет хочет иметь власть над Хераи-саном, — сказала Бен.

— Амбиции Совета — плохо скрытый страх, — сказал Мурасэ. — Страх услышать новые голоса, страх, что их устаревший мир разрушится. Если мы выпустим Жемчужину, Совет лишится страха. Им придется искать способ выжить.

На миг я задумалась от пыла в словах Мурасэ. Я представляла в теории, как в Японии жилось этническим хафу, и я слышала истории про корейских зайничи, второй по размеру национальной общине, к которой все еще относились как к чужакам. Так было и у Иных? Совет жестоко обходился с теми, у кого мать или отец были людьми? Кен не говорил о таком. Но он о многом умолчал. О важном.

Я прикусила губу. Папе стоило сейчас проснуться. Но полагаться на папу было так же плохо, как ждать, что Кен спасет меня.

— Позвольте поговорить с папой. Когда он проснется, я задам ему те же вопросы.

— Да, но он может спать еще часами, — сказал Бен. — А ты не спишь, и ты здесь. Кен написал две минуты назад. Он в Мориоке. Нам нужно сделать это.

Мурасэ улыбнулся, но глаза его были полны медленно движущихся потоков горя.

— Пора тебе встретиться с Черной Жемчужиной.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

— Папа отчаянно хотел избежать этого, — сказала я.

— Хераи бросил сой долг. Он ушел, — сказала Бен. — Ты тоже отвернешься от страданий древнего?

— Эй, вы вообще ничего обо мне не знаете, — сказала я. — Так что отвали.

Мидори коснулась руки Бен. Мурасэ допил чай.

— Придется простить пыл Бен. Восьмерное зеркало долгое время жило с болью Черной Жемчужины. Ты поймешь, когда увидишь ее.

«Я могу это сделать. Я могу решать, кому помочь. И разбираться, кто прав, а кто ошибается. Но сначала мне нужен кофе».

— Может, сначала выпьем кофе?

Мурасэ моргнул. Бен фыркнула, но не дала себе ощетиниться как еж.

Я не могла взять папу с собой. Он очень боялся Жемчужины. Я пробовала сон Пон-сумы, и от этого фрагмента доверяла ему, хоть не верила Мурасэ и Бен. Я посмотрела на тихого юношу, сидящего на коленях с прямой спиной.

— Ты проследишь, чтобы с моим отцом ничего не случилось, пока я с ними?

Мурасэ ответил:

— Тебе понадобится Пон-сума. Тебя устроит забота Мидори? Она — обученная медсестра. Даю слово, с ним ничего плохого не случится, пока тебя не будет, — он протянул ладонь на столе. — Если хочешь попробовать мой сон и узнать, говорю ли я правду, я не против.

— Нет, спасибо. Это не лучшая идея.

Он убрал ладонь и сдвинул кустистые брови с тревогой. Я тоже не была рада. Но то, что он предлагал это, уже многое значило. Все смотрели на меня, вес невысказанных надежд и волнение Бен будто песком терли мою кожу.

— Смотрите, чтобы я потом не пожалела, что поверила, — сказала я. Я пыталась звучать грозно, а похоже было на мольбу. Мидори стала устраивать папу удобнее, ведя себя как бабушка.

Пон-сума, Мурасэ и Бен повели меня к черному небольшому седану. Пон-сума сел за руль. Мы поехали по улицам с жилыми домами, где женщины в фартуках вешали простыни на балконах на вторых этажах, а старики виднелись в ухоженных садах за решетчатыми бетонными стенами. Мы добрались до Шотенгай, обрамленной магазинами и немного устаревшими кафе. Пон-сума маневрировал на крохотной парковке между клумбами цветущих кактусов и сиреневым экскаватором. Бен не прекращала давать указания и комментировать, пока Пон-сума не вздохнул с раздражением.

— Уймись, кицунэ.

— Это моя машина. Я должна быть за рулем, — сказала Бен.

— Нет! — завопили хором Мурасэ и Пон-сума. Пон-сума оставил ключи у себя, когда мы вышли из машины.

Мы шли по улице, пока она не сузилась до крытого прохода. Торговцы только поднимали жалюзи на витринах, хотя было почти десять часов. Аптеки и супермаркеты перемежались с яркими магазинами чая и выпечки, меня манили идеально завернутые блестящие пирожные со вкусами матча и личи. Красочные плакаты и автоматы занимали места между заведениями.

Наконец, Пон-сума завел нас за угол к неприметному магазину с деревянными ставнями и без таблички. Внутри была длинная узкая комната с тремя столиками справа и стойкой безумного химика слева. Пробирки, горелки, мешки и трубки переплетались, медные подставки сияли.

Меню или табличек не было и внутри. Мурасэ кашлянул. За стойкой мужчина вышел из-за шторки и напряженно прошел в комнату.

— Иррашаймасэ, — сказал он как обычный торговец. — Кто ваши друзья, Мурасэ-сан?

— Просто работники музея и гость из Америки.

Мужчина подошел ближе и чуть склонился в сторону Мурасэ. Он не смотрел на что-то конкретное. Скорее всего, он был слепым.

— Добро пожаловать, — сказал он на английском без следа японского акцента. — Могу я угостить вас кофе?

— К сожалению, мы не задержимся, — сказал Мурасэ.

Мужчина недовольно втянул воздух сквозь зубы.

Кофе! Слюна наполнила мой рот.

— Да, пожалуйста, — ответила я на английском. — Вы можете сделать латте?

В этот раз недовольно зашипел Мурасэ.