13

СРЕДИ НОЧИ раздался звонок в дверь. Кто бы это мог быть? Оказалось, это Леонель.

— Случилось что-нибудь неприятное? — спрашиваю его.

— Убили Мартинеса.

— Кто его убил?

— Кто еще кроме врагов?

Мы сели в холле под лампой. Леонель прикрыл глаза, а я, с пересохшими от волнения губами, сидел и вспоминал свою встречу с Мартинесом. Он был из тех деятелей Сандинистского фронта, которые правильно воспринимали события и находили на них ответы. Друзья его часто спрашивали: «И любовь к женщине прежде пропустишь через голову, а уж потом аккумулируешь в сердце?» Он им отвечал: «Настоящая любовь — кровная сестра и разума, и сердца».

С первой же встречи Мартинес поразил меня своим умом и глубоким познанием марксизма-ленинизма. Он был полон ненависти и презрения к империализму. За активную политическую деятельность сомосовцы осудили его на пятнадцать лет тюремного заключения. Там через своих людей он продолжал получать марксистскую литературу и углублял свои знания. Друзьям удалось освободить его вместе с Томасом Борхе и отправить за границу.

— Где бы я ни был, — говорил мне Мартинес, — в какие бы тяжелые ситуации ни попадал, никогда не расставался с книгой. Хорошая книга — это память человечества, наше общечеловеческое богатство.

Мартинес обладал необыкновенной памятью, знал наизусть целые произведения марксизма-ленинизма. Силу теории, опыт других стран, народов и партий он принимал так, как земля принимает семена. Абстрактное мышление ему было чуждо. Он жил болью и радостью дня, интересами людей, проблемами революции. Понимал разносторонние увлечения молодежи, радовался каждому их предложению, даже если оно было наивным, необдуманным. Когда некоторые работники отдела отвергали такие предложения, он усмехался и часто говорил: «Не бойтесь ошибок энтузиазма, будьте внимательны к молодежи».

Мартинес хорошо знал Че Гевару и Карлоса Фонсеку. Любовь к этим пламенным революционерам он носил глубоко в сердце. Я часто просил его рассказать мне о встречах с ними, об общей работе, а он всегда отвечал, что еще есть время, что о таких людях нельзя рассказывать коротко, они не вмещаются в рамки обычных понятий. Эти люди, подчеркивал он, превратили традиционное в необыкновенное, в неожиданное.

После попытки нескольких сомосовских агентов убить его товарища из Национального руководства Мартинес очень расстроился. Пришел ко мне и предложил прогуляться с ним. Мы шли молча. Мне была знакома его привычка — он мог километры проходить молча. Больше часа бродили мы по длинным улицам Манагуа. Остановились у разрушенного дома. Мартинес провел ладонью по лицу и посмотрел на меня погрустневшим взглядом.

— Здесь я родился. Мое родное гнездо превращено в пепелище. Со дня победы не был здесь. Но сегодня решил прийти.

Я промолчал. Не мог себе представить, сумел ли бы я найти силы держаться, если бы наш маленький дом в селе был сожжен? Ведь в душе я храню о родном доме самые чистые, детские воспоминания. Что будет с нами, если кто-то посягнет на то, что свято для нас?

— Здесь, наверное, расстреляли моих мать и отца. В наследство мне не осталось даже их фотографий. Все сожжено. Сейчас жив мой брат, сомосовский офицер. Он и его друзья пытались убить моего боевого товарища. Понимаешь мои страдания?

Я понимал его состояние. Душевные муки человека что огонь. Они не могут легко погаснуть. Но я знал, что Мартинес не любит, когда его жалеют, так же как и когда хвалят. Своей простотой в отношениях, мужеством и справедливостью он покорял каждого, кто имел счастье сблизиться с ним и работать вместе.

Если бы у этого внешне сурового, но такого доброго человека было время сесть и написать книгу, в ней он показал бы драматизм и поэзию людей, с которыми вместе работал. И наверняка меньше всего написал бы о себе…

Леонель потряс головой. Нарушил мертвую тишину:

— Мартинес был моим командиром. С ним я участвовал не в одном сражении. У него учились мы смелости, взыскательности и точности, умению доводить начатое дело до конца. Он не останавливался ни перед какой опасностью. Суровый и нежный человек… И его убили… на рассвете…

Он опять замолчал и закрыл глаза. Я вспомнил о Че Геваре, о последних часах его жизни. Только сегодня я дочитал книгу И. Лаврецкого о Че Геваре, и в моей памяти ожил его образ, его последние слова.

«С рассветом начинают приземляться в Игере вертолеты с важными персонами. Первыми появляются полковник Андрес Селич и полковник разведки Мигель Аноро, затем полковник Сентено… «доктор» Гонсалес и другие агенты ЦРУ. Все они входят в комнату к Че, пытаются разговаривать с ним…

«Доктор» Гонсалес пытался его допрашивать, но Че молчал.

— О чем же вы думаете? — спросил его враг.

— Я думаю о бессмертии революции».

Это были его последние слова. Я убежден, что и Мартинес ответил бы точно так же. Он жил будущим всей Америки. Много раз по разным поводам он повторял мне мысль Хосе Марти:

«Я сын Америки, ей я должен за все. Америка моя родина, ее развитию, обновлению и укреплению я посвящаю свою жизнь. Не для нежных уст горькая чаша. И гадюке не ужалить грудь храбреца».

— Убили его, — промолвил, будто вернувшись из забытья, Леонель, — когда он больше всего необходим революции.

По его лицу скатились две слезинки. Он встал и начал медленно ходить по комнате, делая широкие шаги. Похоже было, что ему не хватало сил преодолеть муку, которая сжимала его сердце.

— 19 июля, когда наше сандинистское знамя поднялось над всей страной, он вызвал меня к себе. Хотел что-то сказать, но медлил. Впервые я видел его смущенным, даже каким-то неловким. «Жду ваших указаний!» — напомнил я ему о себе. Он выпрямился и, глядя в разбитое окошко, тихо начал: «У меня к тебе просьба. Почти пять лет я не видел сына, который остался со своей матерью. Ты можешь сходить и узнать, жив ли он?» Я немедленно отправился по адресу, который Мартинес написал на маленьком листочке. Так я оказался в квартале Ласколино. Здесь жила буржуазия. Напрасно я стучал кулаком в запертые двери. Никто не открывал. Но я решил не возвращаться без ответа и сел, готовый дожидаться хоть до рассвета. И не ошибся. На рассвете двери открылись, показалась маленькая старая женщина. Увидев меня, она испугалась и выронила ведро с мусором. Я спросил ее о ребенке. «Месяц назад вся семья уехала в Нью-Йорк. А я их домработница, — ответила она и пошла. Обернувшись, спросила: — Жив ли Мартинес?» — «Жив. Хотел увидеть своего сына». — «Скажи ему, что сын будет таким же, как он. Я ему часто рассказывала, какой у него отец». Докладывать об этом Мартинесу я не стал. И он меня не вызывал. Встретив меня через неделю, кивнул приветственно и тихо поблагодарил…

— А где он убит? — спросил я Леонеля.

— Около дома, у аллеи с цветами…

Мы снова замолчали. И снова мне вспомнилась последняя встреча, последний разговор.

Эх, брат Мартинес, мы никогда больше не встретимся! А как ты хотел приехать в мою Болгарию!