ЗАСЕДАНИЕ БЕЗ РЕШЕНИЯ

Небольшое село словно зеркало. Кто и что делает, не остается скрытым.

Недавно позвонил мне по телефону секретарь общинного комитета партии одного такого села, которое я курирую как инструктор.

— Очень вас прошу непременно поприсутствовать на завтрашнем заседании у нас, — пригласил он.

— Я был у вас только неделю назад. И другие общины есть, не только вы одни, — попробовал я отказать ему.

— Вопрос, который будет обсуждаться, особенный, ваша помощь крайне необходима! — И он поспешил сказать, что меня будут ждать и без меня не начнут заседания.

Я выехал на следующий день. Столько лет я все по одним и тем же дорогам езжу, что уже и пассажиры, и шоферы, и кондукторы мне знакомы. В этот раз кондуктором был Марин Тревога. Кто ему придумал это прозвище, не знаю, но оно очень точное, а самое важное — он сам уже привык к нему и воспринимает его как фамилию.

— Тревога, когда мы будем в селе? — спросил русоволосый юноша, похожий на школьника или на солдата.

— Кондуктор знает, когда выезжать, — ответил Тревога, — а когда прибудем на место, того и шофер не знает. А сейчас предъявляйте билеты, чтобы не обманывать государство.

— Уж не ты ли государство? — подшутил над ним остриженный юноша. — Если мы кого и обманываем, так это тебя.

— Все мы — государство: и я, и ты, и бабушка Цена, — авторитетно проговорил Марин.

— Что ты говоришь, сынок? — не поняв, к чему ее вспомнили, спросила бабушка Цепа. И сразу же, как бы оправдываясь, пояснила: — К детям ездила. То все времени не хватает, то как обожжет вот здесь что-то, — показала она на сердце, — и не можешь шевельнуться. Как стукнет вам столько же, тогда поймете меня.

Завязался живой разговор. А Марин Тревога, стоя посередине, обращался то к одному, то к другому. Автобус еле двигался. Перед ним ехал грузовик с прицепом, груженный бревнами. Прицеп заносило то влево, то вправо. Поворотов на дороге было так много, что за час езды человека просто укачивало.

Время летело незаметно. Час, на который было назначено заседание, приближался. И я, не имея другого занятия, начал представлять себе, как собираются один за другим участники заседания и занимают свои обычные места. Первым появляется, конечно, дед Никола. Ему скоро восемьдесят, но он еще держится бодро. Дед Никола с 1939 года — член общинного комитета партии. Он медленно открывает дверь, и она протяжно скрипит.

— Немножко маслица ей нужно, учитель, — говорит он секретарю общинного комитета партии, который перед этим три года работал директором школы, и садится на свое место у печки.

Секретарь не обращает внимания на замечание старика и продолжает рыться в бумагах, наваленных на столе.

Дед Никола набивает трубку табаком, ударяет несколько раз кремнем, пока трут не затлеет, и, когда вся операция завершается, спрашивает:

— Что, опять будем заседать?

— Такая у нас работа, дед Никола. Ведь мы комитет, а потому все вопросы обсуждаем коллективно.

— Вот это как раз не наша работа, хотя от заседаний и совещаний не умирают. В свое время мы все на ходу обговаривали. Тогда у нас тоже был комитет, и прямо тебе скажу, учитель, бывало, и посерьезнее дела решали.

Дверь снова скрипит. Показывается тетя Цона. Ее знают не только в районе, но и в округе. С тех пор как создано кооперативное хозяйство, она бессменная звеньевая. Гибкая, загорелая и подвижная, она трудолюбива и словоохотлива.

— Кольо, — обращается она к деду Николе, — ты опять надымил в комнате своим табаком. Подождал бы немного. И постановление вышло не курить в помещении. Не знаю, как тебя терпят дома?!

— Не кори меня, Цона. Ведь и твой муж когда-то курил. А дома меня терпят, потому что моя пенсия — хороший вентилятор, — спокойно отвечает дед Никола.

Тетя Цона поправляет сдвинувшуюся к краю плюшевую скатерть на столе и сразу идет к горшкам с цветами, расставленным на подоконнике.

— Опять герань не полита, учитель. Не хотите понять, что цветку, как человеку, забота нужна, — говорит она и берет графин с водой с этажерки.

Наконец входят секретарь общинного комитета партии, председатель Совета и секретарь комитета комсомола. Вместо приветствия председатель Совета спрашивает деда Николу:

— Комита, знаешь, какая новейшая клятва в селе?

Старик, не вынимая трубки изо рта, отвечает ему:

— Какая бы ни была, а все равно интеллигентская, потому что у вас больше свободного времени на то, чтобы выдумывать разные глупости.

— Хочешь, скажу тебе? — снова спрашивает председатель.

— Скажи, скажи, — настаивает секретарь комитета комсомола, не скрывая любопытства.

— Клятва относится только к нашему селу. «Будь трубкой Николы Райкова, ботинками Ивана Недкова, ослом Недко Маринова и легковой автомашиной Ивана Чикова».

— Хорошо придумано! — подхватывает директор школы. — Действительно, Иван Недков так волочит ноги, что ботинки, будь они хоть из стали, все равно сотрутся.

— И о легковой автомашине верно. Этот парень ее водит как на состязаниях. Всех кур на улице передавил, — дополняет секретарь общинного комитета партии.

— Вернее всего о Кольо. Знаете ли вы, что он, даже когда спит, не вынимает трубки изо рта? — смеется тетя Цона. — Так, Кольо?

— Так ведь только трубку мне и осталось жевать. Если и ее заброшу… Бросьте эти россказни, враки это. Начнем, пожалуй, потому что ночь близится, солнце уже и так, смотрите, свернуло за холм, а в доме некому скотину загнать…

Наконец я прибыл на место. Все расселись, и заседание началось.

— Позвал я вас, товарищи, — заговорил секретарь общинного комитета партии, — чтобы обсудить поступившую записку с сигналом от председателя Совета относительно поведения Димитра, нового директора промкомбината. Прочесть вам ее или…

— Что читать! Пусть председатель расскажет, что случилось.

Председатель Совета, крупный, краснощекий мужчина, лет за пятьдесят, встал, и на лице его отразилась боль.

— Трудно говорить о таких вещах, — начал он. — Более того, они не всегда могут быть и доказаны. Да и не в доказательстве дело, а в пересудах, в сплетнях.

— Расскажи нам, что произошло. Димитр наш человек, и мы хорошо его знаем, — прервала председателя тетя Цона.

— Именно потому, что наш, решил я просигнализировать в комитет. Ведь он сейчас живет один, жена его не то учится, не то работает в городе, мы ее не видим, вот он и завел любовницу. В прошлую субботу в сумерках к нему зашла молодая, красивая женщина. Плотного телосложения, с длинными волосами. Этот поздний визит произвел впечатление на сторожа, и он за ней проследил. Она вошла, а Димитр, видно, ждал ее, они так и впились друг в друга. Все видел сторож, ведь канцелярия Димитра находится низко, да и шторы не были задернуты.

— И кто же это был? — спросила тетя Цона.

— Сторож не знает молодых женщин в селе, но думает, что это акушерка. Ведь и она сейчас одна, ее муж работает в Ливии.

Все молчали. Дневной жар с улицы придавил всех сидящих в комнате. По лицам мужчин струился пот.

— Это невозможно, — сказал дед Никола.

— Что невозможно? Что он целовал женщину в кабинете? Все мы мужчины, и… А разве ты, дед Никола, не целовал?

Дед Никола вынул трубку изо рта, потянул рукой рыжий ус и немного рассерженно ответил:

— Целовал. В сентябре двадцать третьего года вон там, на площади. Все село меня видело. Вы, молодые, не знаете, но Цона может вспомнить, как ту девушку убили на улице. Из раны ее еще текла кровь. Я взял девушку на руки, перенес в сторону, к ограде дома, и перед тем, как положить на землю, поцеловал.

Все словно окаменели. Мы хорошо знали об этом прощании деда Николы с его невестой. Поэтому неловкость наша переросла в стыд.

— Не наказали меня, — продолжал дед Никола. — И записку, как вы называете это, никто не написал. Но позавчера был я в городе. Зашел в суд к нашему Лазару, ведь он — окружной судья, а мне надо было увидеться с ним. Смотрю, передо мной по коридору идут двое детей — постарше девочка, помладше мальчик. Перед каждой дверью останавливаются и читают, что там написано. Спрашиваю их: «Кого ищете?» А они: «Самого главного, дедушка». «Зачем он вам понадобился?» — любопытствую я. — «Хотим его попросить, — говорит девочка, и голосок ее дрожит от волнения и боли, — не разводить папу с мамой. Мы их обоих любим».

— Вот поэтому и ставлю вопрос! — прервал деда Николу председатель.

— Вот поэтому я тебе говорю, что не может такого быть! Потому что я хорошо знаю Димитра! Как сына, его знаю!

— Напрасно вы так уверены. Нынешняя молодежь не такая, как мы. Сын Пены оставил жену с двумя детьми, и только его и видели с певицей…

— Не равняй их, Цона!

— Вот это тот вопрос, который нужно обсудить и по которому мы должны принять решение, — сказал секретарь общинного комитета партии. — Димитр не только директор нашего единственного предприятия, но он и коммунист. Мы пригласили его из города из-за накопленного им опыта, хотели, чтобы он помог нам… Кто хочет выступить?

Мы молчали. Мысленно я спросил себя, возможно ли это. Димитр стоял перед моими глазами — молодой, красивый, атлетически сложенный. Природа не поскупилась и одарила его и красивой внешностью, и умом. Мы знали друг друга еще с комсомольского возраста. Тогда девушки засматривались на него. Потом, так получилось, мы с ним работали в одной комнате. Когда он видел, что я грущу, то хватал меня за плечи и запевал русский романс. Веселая натура. Кто его не знал, мог сказать, что он беззаботно живет среди песен и танцев. А в сущности это было не так. Бывали и у него неприятности, неудачи, но он всегда находил выход из трудного положения. И никогда не отказывал в помощи другим. Однажды зимой снегу навалило по колено. И тут мне сообщили, что у меня родился сын, а я, вместо того чтобы радоваться, растерялся. «Что это ты, вроде бы как испуган? — спросил меня Димитр. — У тебя теперь есть сын, это дело нешуточное». «Я рад, да дома нет ни щепки, чтобы обогреть комнату. Дороги занесены снегом, откуда можно привезти?» — ответил я. Он по-братски обнял меня: «Почему же ты раньше не сказал? У меня есть дрова на экспорт! Ведь я же горец с Балкан!.. Пойдем, ребята, поможем нашему милому отцу!»