«И МЫ, НИЖЕСТОЯЩИЕ, МОЖЕМ КОМАНДОВАТЬ…»

Секретарь Тетевенского горкома Дико Гаврилов вызвал Ивана и сказал:

— Вечером нужно провести одного товарища до Гложене. Когда стемнеет, встретиться с ним возле Самарджийской, в моей хижине.

Иван кивнул, и они расстались.

Разговоры с Гавриловым всегда были краткими и ясными. С ремсистами бай Дико держался как с равными, и это их окрыляло.

Иван и Колци спрашивали иногда: «Чего больше у Дико Гаврилова — скромности, смелости или преданности?» И сами себе отвечали: «Всего поровну, сколько и необходимо для коммуниста».

Иван отправился к вершине Самарджийская и растворился в ночи. На сердце у него было легко, а из груди так и рвалась песня. Да, песня! Однако он сейчас шел не на экскурсию. Песня звучала в его душе, а мысли его были о деревьях, о людях, о жизни.

«Каждое дерево, — думал он, — это целая жизнь. Если оно есть, оно радует людей, дарит им тень и прохладу, а потом… Человек должен быть сильным, мощным, как дерево. Человек должен быть личностью, богатой и волевой…»

Так, думая и рассуждая, он незаметно для себя добрался до хижины.

Дико Гаврилов давно уже не заходил в этот домик, который называл хижиной. У него попросту не было времени отдыхать здесь, потому что дни и ночи его были до предела заполнены работой.

Однако при подготовке тетевенских коммунистов к решительной схватке с врагом потребовалось, чтобы у них была какая-то база вне города. Для этого и была построена хижина. Из нее были видны все подступы к дороге.

Партизаны знали к ней тайные тропинки. Там они всегда могли найти «забытые» картошку и хлеб. Поэтому некоторые и называли ее пунктом спасения.

Иван едва успел войти в хижину, как с неба упали первые крупные, тяжелые капли дождя. Он хлынул внезапно, как из засады. В горах всегда так — дождь начинается неожиданно.

«Будто нарочно ждал, пока я заберусь под крышу», — подумал Иван, поглядев на небо.

Облака нависли низко над вершинами и тянулись по небу, словно космы чьей-то лохматой бороды. Дождь мог продолжаться всю ночь.

Неожиданно Ивану вспомнился случай с их соседом, о котором рассказывал весь город.

Этот бедняк был настоящим горцем, очень любил принимать гостей. Однажды к ним пришли родственники его жены, жившие в селе, расположенном в долине. Хозяин, не долго думая, зарезал самого крупного ягненка.

— Вот так мы встречаем гостей! — хвалился бедняк, а гости покручивали усы и с аппетитом ели.

Целый день прошел за трапезой. Ночь напролет никто не сомкнул глаз: вспоминали добрые старые времена, пели старинные задушевные песни, плясали рученицу. Не заметили даже, когда пошел дождь. И вдруг одна из женщин охнула:

— Батюшки-матушки, боже милостивый, какой потоп!..

Мужчины вскочили с мест, женщины засуетились:

— Господи, пора ехать, дети-то одни остались…

— Не торопитесь! В дождь мы гостей не выпроваживаем, — остановил их развеселившийся хозяин. И пиршество продолжалось.

Утром жена выбросила обглоданные кости. Дождь все шел да шел. Сжалось сердце хозяина. Пошел он в хлев, овцы жалобно заблеяли. И там, под навесом, он начал молиться: «Господи, останови этот дождь, разве у тебя гостей никогда не было?»

Вот и сейчас дождь усиливался. Иван поднял воротник гимназической куртки, прислушался. Деревья шумели о своем, шептались на непонятном людям языке. Но знал Иван — хлынет как из ведра, разговорятся деревья, помчатся по склонам потоки к реке, сольются с ней и понесут вниз, в долину, все, что попадется на их пути.

Перед хижиной он громко крикнул:

— Эй, есть тут кто-нибудь?

Никто не ответил. Он вытащил из кармана два камешка и, подойдя поближе, три раза стукнул ими друг о друга. Дверь отворилась, и в нос ему ударил крепкий запах табачного дыма. Встретил его Владо — заместитель командира отряда.

Иван обрадовался:

— А бай Димо не сказал, кого я буду сопровождать!

— И правильно сделал. Так и нужно! Когда ходишь на встречи, не спрашивай, как зовут человека, с которым встречаешься. Никогда не называй своего имени. Ты же понимаешь, что все это — мелочи большой конспирации.

Вошли внутрь. Хижина состояла всего из одной комнаты с деревянными нарами, покрытыми старым солдатским одеялом, да еще стояли здесь два пня, использовавшиеся в качестве стульев. В одном из углов был сложен очаг. Владо попытался разжечь огонь, но сырые дрова только дымили и не давали тепла. Дым начал есть глаза, и Иван стал их тереть.

— Садись, садись! — пригласил его Владо. — Надо подождать. Дождь проливной. А хлеба ты принес?

Иван молчал. Об этом ему не сказали, а сам он не догадался. Две-три картофелины, найденные Владо под нарами, не утолили голода.

Они долго ждали, пока кончится дождь, но ему не было конца. Разговор шел вяло. Иван наклонился подкинуть дров в очаг, и у него из-за пазухи выпала книга. Владо взял ее и положил на колени.

— Учебник, — тихо сказал Иван, будто извиняясь.

В темноте Владо начал листать учебник, с наслаждением поглаживая каждую его страницу. Время от времени свет молний озарял комнату в хижине и лица Владо и Ивана.

— Что за учебник? — тихо спросил Владо.

— По истории. Не знаю, будет ли завтра время заглянуть домой, поэтому и взял его. Между делом сумею почитать…

— Понятно. Солдат нашей революции читает о французской революции.

Владо умолк. Иван знал его привычку говорить медленно, с паузами, поэтому со скрытым нетерпением ожидал услышать, что он скажет еще. Он очень любил слушать этого человека. Каждое его слово было как золотое зерно: имело вес и блестело.

— Мы можем быть голодными и холодными, не успевшими долюбить, а некоторые из нас вообще не знают, что такое любовь, однако, несмотря ни на что, мы счастливые люди. Ты понимаешь? Это же счастье — быть солдатом революции! Быть бойцом революции значит прокладывать путь в будущее, разрушать мешающие этой работе скалы, создавать самого себя, презирая все бренное. Некоторым из нас пришлось оставить отца и мать, жену и детей… Это трудное дело, и заниматься им может только настоящий человек. — Он поворошил угли в очаге, прикурил и продолжал: — Мой товарищ из студенческого союза говорил, что мужчина, женщина, друг могут подождать! И любовь, если она настоящая, может ждать! Но боль родины столь велика, что родина ждать не может! — Обхватив голову руками, Владо долго молчал. — Этого товарища уже нет в живых. Его убили… на улице… Будь уверен, Иван, — придвинулся он ближе к нему, — настанут дни, когда наши сыновья, наши внуки и правнуки будут завидовать нам, завидовать, что мы жили в такое время. Об одном только я думаю: сумеют ли наши наследники понять, что единственным оружием, которым мы располагали, была идея строительства справедливого общества? Она ведь не автомат, не граната, не взрывчатка… Эта идея — сущность нашей революции… — Он встал. Волнение послышалось в его голосе. — Возьмем, к примеру, тебя! Ты отправляешься в неизвестность, в страшную грозовую ночь с голыми руками, но сердце твое пылает огнем. И если будет нужно, ты вырвешь его из груди и осветишь нам путь!

— Да! Да! Я бы все сделал… — словно сам себе сказал Иван.

Перевалило за полночь, когда дождь наконец утих, а затем и совсем прекратился. Они вышли. Впереди шел Иван, за ним шагал Владо. В том месте, где им предстояло перейти реку Вит, Иван остановился. Вода в реке прибыла, мчалась со страшным, оглушительным ревом, неся в мутном потоке деревья и камни.

— Смотри, как разгневалась! Стихия может разнести человека в клочья, — сказал он задумчиво и напряженно стал обшаривать глазами берег в поисках брода.

— Ты прав, стихия неудержима, но человек всегда сильнее стихии. Потому что настоящий человек всегда ищет и находит выход, находит его даже в самые страшные мгновения своей жизни.

Иван лишь кивнул, соглашаясь, и продолжал пристально разглядывать оба берега. Потом повернулся к Владо:

— Вот здесь перейдем. Тут река разлилась широко. Значит, здесь помельче. Садись ко мне на спину, я тебя перенесу!

— Нет, так дело не пойдет! — отрезал Владо. — Возьмемся за руки и перейдем вместе.

— Подожди! — Иван впился взглядом в кусты терновника у реки. — Ложись! Полиция! — резко прошептал он и слился с землей.

Владо тотчас оказался подле него. Вытащил парабеллум, затаил дыхание. Прислушались. Только треск раздробленных камней, грохот ломающихся деревьев да клокотание воды доносились до них.

Иван весь превратился в слух и зрение. Молчание было долгим и тягостным. Потом он резко повернулся к Владо:

— Вставай и не упрямься! Я тебя перенесу!

Мокрые и грязные, они вдвоем погрузились в ревущий лоток. Долго, упорно, из последних сил боролись с рекой. С трудом добрались до противоположного берега. Перевели дух, быстро сняли одежду и с остервенением начали выжимать.

— Полегче, полегче крути! Порвем брюки, а других у меня нет! — шутливо предостерег его Владо.

Снова отправились в путь. Дорога к Гложене была не легче.

— Запомни эти козьи тропы! — сказал Владо, остановившись, чтобы перевести дыхание. — Когда мы завоюем свободу, когда свет перестанет быть нам врагом, пройдемся мы здесь с тобой и запоем наши песни. Просто так, по-нашему запоем, во весь голос. Ничего, что учительница все корила меня, будто я плохо пою…

Иван пошевелился. Боль, причиняемая глубокими ранами, побежала по телу словно огонь, обожгла его, и он застонал сквозь стиснутые зубы. Воспоминания сразу же растаяли, сделались нереальными, как туман, и исчезли. Его охватил ужас, боль начала рвать изуродованное побоями тело. Иван с удивительной ясностью понял, что, кричи он или не кричи, пользы не будет. Каменные стены впитывали в себя любой крик, глушили любой голос, любой стон без остатка. Чего еще он мог ожидать, на что надеяться? Надежда на жизнь мала. Нет, ничтожна! Что еще оставалось у него? Вера в успех дела!

«Нет! Мы будем вместе, мой брат! И если тебе придется пройти нашими тропами, прошу тебя, спой и мою песню. Запой ее, как мы договорились, во весь голос! Главное, что кто-нибудь из нас все-таки пройдет нашей тропой, пройдет и споет…»