Всему пора
Пройдёт год. 19 октября 1828 года «Собралися на пепелище скотобратца Курнофеуса Тыркова (По прозвищу Кирпичного бруса) 8 человек скотобратцев, а именно: Дельвиг — Тося, Илличевский — Олосенька, Яковлев — паяс, Корф — дьячок Мордан, Стевен — Швед, Тырков — (смотри выше), Комовский — лиса, Пушкин — француз (смесь обезианы с тигром).
а) пели известный лицейский пэан лето знойна
…Пушкин-француз открыл, и согласил с ним сочинитель Олосенька, что должно вместо общеупотребляемого припева лето знойна петь как выше означено[63].
в) вели беседу
с) выпили вдоволь их здоровий
д) пели рефутацию г-на Беранжера [64]
е) пели песню о царе Соломоне
t) пели скотобратские куплеты прошедших 6-ти годов
g) Олосенька в виде французского тамбура мажора утешал собравшихся
h) Тырковиус безмолвствовал
i) толковали о гимне ежегодном и негодовали на вдохновение скотобратцев
k) Паяс представлял восковую персону
l) и завидели на дворе час 1-ый и стражу вторую, скотобратцы разошлись, пожелав доброго пути воспитаннику императорского Лицея Пушкину-французу, иже написа сию грамоту
Дельвиг (Тосенька)
Илличевский (Олосинька)
Яковлев (Паяс-Комик)
Корф (Дьячок Мордан)
Стевен (Швед)
Кирпичный брус (Тырков)
Комовский (Лиса)
Пушкин (Француз)
Усердно помолившись богу,
Лицею прокричав Ура,
Прощайте, братцы: мне в дорогу,
И вам в постель уже пора».
Весь протокол написан рукою Пушкина, прямо с праздника уезжавшего в Тверскую губернию.
Идёт время. Оканчиваются 1820-е годы, скоро пойдут 1830-е…
«Кто в гробе спит, кто дальный сиротеет»; «Судьба, судьба рукой железной…»
Восемь скотобратцев вспоминают или поминают всех остальных.
Из лицейских одноклассников после пушкинского послания «Мой первый друг…» вторым не испугался написать в «каторжные норы» Павел Мясоедов.
Однажды Пущин передаёт несколько строк Энгельгардту:
«Скажите что-нибудь о наших чугунниках, об иных я кой-что знаю, из газет и по письмам сестёр, но этого для меня как-то мало. Вообразите, что от Мясоедова получил год тому назад письмо — признаюсь, никогда не ожидал, но тем не менее был очень рад.
Шепните мой дружеский поклон тем, кто не боится услышать голос знакомого из-за Байкала».
Мясоедов, Мясожоров — по дарованиям последний в Лицее; лет 12 назад упоминание о его письмах вызвало бы взрыв жесточайших шуток… Но лицейское братство общее — все его равноправные члены; и вот полтора века спустя найдено в архиве трогательное послание старшей сестры Пущина Екатерины Ивановны к брату в Сибирь (от 17 января 1829 г.):
«Мой бесценный, добрый мой Жанно. Вчера имела я удовольствие видеть у себя Мясоедова. Слышать его было мне очень приятно, вспоминать старину — то счастливое время, когда мы ездили в Царское Село — всех фигур, которых там видела. Он очень любезен и главное его достоинство, что был тебе товарищ и братски тебя любит. Мне невероятно, чтоб в Туле мог быть человек такого рода — человек, воспитанный в Лицее; так жаль, что поздно его узнали — видеть его так мне отрадно, потому что один разговор, хоть и раздирает душу, но вместе и лечит её».
Среди сохранившихся писем, полученных Пущиным на каторге, есть и послание Мясоедова, отправленное в одном конверте с письмом сестры от 17 января. Через 40 дней оно достигнет адресата…
Душевное лицейское послание, одна из многих примет участия и воспоминания об осуждённых.
«Любезный, милый друг мой Иван Иванович, пишу к тебе и сим желал бы выразить, как много сердце моё берёт в горе твоём живого участия; может быть, рука моя умела б описать всю силу дружбы и с детства привязанности, кои я питаю, и перо в сём случае есть дурной доверитель наших чувств — потому и не распространяюсь. В Туле приятный случай познакомил меня и сблизил с Милостивой Государыней сестрицей твоею Катериной Ивановной и с преданным тебе другом Иваном Александровичем[65]; ты, брат Иван, будешь крепким звеном между мною и ими. Бог к тебе милостив, он наделил тебя такими родными, каких мало я встречал; сколько заметить мог, ты, кажется, есть спутник всех помышлений Катерины Ивановны, она страдает беспрерывно по тебе, как неизменный друг, как нежная сестра; храни здоровье твоё и надежды на будущую судьбу…
Вчера я был у них и беспрестанный разговор о тебе и воспоминание о минувшем воспитании и о счастливых днях царскосельской жизни нашей — видел я — что, хотя на несколько минут, разговор сей утишал на время её душу; а я сим вполне утешился… уж их так люблю, как самых близких сердцу родных моих; ибо достаточно одного слова, что ты рос со мною, чтобы (сколько я понимаю) заставлять обоих превосходных людей сблизиться со мною.
Порадуй меня, друг мой, дай знать через сию благо деятельную Даму, сию примерную в нежности жену[66], чем могу служить тебе, уведомь, не можно ли тебе чего выслать, прошу тебя, будь откровенен, не откажи мне в сей отраде.
Наши все 29-ть человек лицейских (другого названия я и дать не смею) рассеяны по лицу земли, летом Дельвиг, беспечный сей философ, был у нас с женою, а о других слышу, что все здоровы. Я отец милых мне сыновей — Александра, Константина, Николая, жена моя, как брату, тебе кланяется и спрашивает, не нужно ли тебе чего прислать.— Письмо сие я посылаю к тебе в письме Катерины Ивановны: прощай, друг и брат, будь здоров и помни совершенно тебе преданного и любящего крепко
Павла Мясоедова;
Я сделался сельским совсем жителем; живу в 12-ти верстах от Тулы».
3 февраля 1829 года Е. И. Набокова извещала брата:
«Мясоедова часто вижу — он очень любезен. Хорош очень. Говорит, и главное — говорит о том, что мне приятно».
Вскоре за шесть тысяч вёрст отправляются новые лицейские известия:
21 февраля. «Был проездом И. В. Малиновский в Туле, провёл с нами день. Как он добр с детьми… Могу сказать, что душа моя радовалась, видя его — можешь верить и вообразить, как с ним вспоминали старину — первые минуты свидания были очень тяжелы — добрый человек — как я ему благодарна, что вспомнил нас… Дети от него в восхищении — одним словом, это был для меня незабвенный день… О, как он тебя любит!»
Малиновский, отставной полковник, родственник и приятель многих декабристов, вряд ли бы уклонился от участия в мятеже 14 декабря, если бы не вышел в отставку за несколько месяцев до событий. (Он служил в Финляндском полку, одном из наиболее затронутых волнением!) Зато участвовал в восстании и отправлен на каторгу его свояк Андрей Розен. Зимой 1829 года Малиновский едет из своего харьковского имения на север, и эта поездка — заметное событие для поредевших лицейских рядов.
Следующие сведения о ней уже от Николая Пущина, младшего брата Ивана Ивановича.
26 февраля 1829 года:
«Презабавно вообразить, что Малиновский, уездный предводитель дворянства и вообще помещик, на короткое время сюда приезжает…
Был в Царском Селе. Чириков, через 15 или 16 лет, как я его видел, нисколько не переменился, только прибавилось седых волос. Зал в Лицее совершенно тот же, каким я его видел, приезжая к тебе: можешь вообразить, бесценный мой Жанно, какие чувства овладели мною при входе в оный».
12 марта:
«На сих днях уехал отсюда Малиновский; он меня познакомил с двумя молодыми людьми — Илличевским и Корфом, с коими давно хотел увидеться и нигде не случалось встречаться. Стевена никак не могу заполучить к нам, гораздо более меня застенчив. Прощай, бесценный Жанно!»
25 мая 1829 года пишет сестра Анна Ивановна Пущина (по-французски):
«У Суворочки всё в порядке, он отзывается о тебе, мой бесценный, всегда с неизменной печалью; Малиновский, возвращаясь, опять встретился с Екатериной Набоковой в Туле, и это было очень приятно им обоим».
Пущин, когда присылал весточки с каторги, осторожничал при упоминании тех, кто ещё на свободе, он боялся повредить друзьям, особенно тем, кто «под надзором», не называя, например, Пушкина; однако некоторые вопросы каторжанина, связанные с лицейскими и декабристскими воспоминаниями, угадываются по ответным репликам родных:
«Данзаса я ещё не видела»,— пишет сестра Екатерина в конце 1829 года.
25 августа 1829 года Михаил Пущин, младший брат декабриста и тоже декабрист (сосланный на Кавказ), посылает из Кисловодска в Читу нечто вроде краткого отчёта о пушкинском пребывании на Кавказе, по пути в Арзрум и обратно:
«Лицейский твой товарищ Пушкин, который с пикою в руках следил турок перед Арзрумом, по взятии оного возвратился оттуда и приехал ко мне на воды, и по две ванны принимаем в день — разумеется, часто о тебе вспоминаем — он любит тебя по-старому и надеется, что и ты сохраняешь к нему то же чувство».
В том же письме М. И. Пущин жаловался, что давно не знает ничего «о своих и о тебе — письма мои все гуляют в Арзруме — не знаю, скоро ль буду оные опять регулярно получать — Вольховский, с которым жил в нынешнем походе, занемог в Арзуме и возвратился лечиться в Тифлис — сегодня я получил от него письмо — он также интересуется о тебе».
Братья Пущины разбросаны по миру, каторжному и ссыльному, не скоро увидят отчий дом, однако возвращение Пушкина с театра военных действий в столицу позволяет передать особенный, «живой привет»…
«Пушкин приехал,— радуется поздней осенью 1829 года сестра декабристов Анна Пущина,— и я надеюсь, что он придёт повидаться с нами и рассказать о Михаиле, вместе с которым он провёл некоторое время на водах! Я попрошу у него его сочинения для тебя или для твоих…»
Впрочем, благочестивая сестра декабриста тут же поясняет: «Мне было совестно — самой купить и послать сочинения Пушкина, мне кажется, что вы не можете такими пустяками заниматься, зато есть книга, которую я пошлю тебе при первом же случае» (речь идёт о «душеспасительном чтении», которое, впрочем, не вызывало особого любопытства у всегда твёрдого духом, весёлого, ироничного Ивана Пущина).