Город лицей на 59 градусе

19 октября 1811 года в Царском Селе тридцать мальчишек сели за парты и стали одноклассниками. Впрочем, их величали «первый курс Царскосельского Лицея», так что они могли считать себя и школьниками (им было в среднем лет по двенадцати) и студентами (потому что после окончания Лицея уже не надо было учиться ни в каком другом учебном заведении).

Ещё более года назад, 12 августа 1810 года, царь Александр I подписал проект, составленный всесильным в ту пору министром Михаилом Сперанским, о создании в двадцати верстах от столицы особого, закрытого учебного заведения, где небольшое число дворянских детей должно получать наилучшее образование, чтобы потом наилучшим образом участвовать в управлении и просвещении России.

Замыслы крупного государственного деятеля Сперанского шли далеко: он приготовил уже к этому времени проект постепенной отмены крепостного права в стране и ограничения самодержавия выборными учреждениями.

Царь Александр одно время поддерживал и поощрял эти прогрессивные идеи; ещё не кончилось (но уже подходило к концу) время, о котором Пушкин скажет после: «дней Александровых прекрасное начало…»

«Прекрасное начало» имело невзрачное и даже уродливое продолжение…

При всей умеренности, осторожности и медленности проектов Сперанского их дни были сочтены, и хотя министр ещё увидит открытие Лицея, но никогда не дождётся того государственного устройства, где Лицей мыслился лишь одним из этажей, звеньев. Неограниченная монархия никак не желала ограничиваться. Сперанского скоро вышлют из столицы, а юным лицеистам, когда выучатся, не велят Россию обновлять: наоборот, цветы просвещения должны давать плоды самовластия. Но это впереди, до этого далеко… Не только юные недоросли — даже умнейшие из отцов ещё не видят, не угадывают трагического противоречия, и, когда слух о Лицее пронёсся по столицам и губерниям, заволновались старинные фамилии, бросились искать влиятельных заступников, чтобы устроить сыновей в невиданное заведение, где, как сначала предполагалось, будут обучаться и великие князья, молодые братья императора Александра.

Члены царской фамилии в конце концов «не попали» в Лицей, но меж тем летом 1811 года образовался конкурс, потому что на тридцать мест было куда больше желающих. Одним (Горчакову) поможет звучный титул (князь — Рюрикович); другим — важные посты, занимаемые родственниками: у Модеста Корфа отец — генерал, видный чиновник юстиции; десятилетний Аркадий Мартынов ещё мал для Лицея, но зато он крестник самого Сперанского, а отец его литератор, директор департамента народного просвещения; Ивану Малиновскому пятнадцать лет, он уже называется «иностранной коллегии студент», но отец его, Василий Фёдорович, назначается директором Лицея и хочет «испытать» новое заведение на собственном сыне. У Феди Матюшкина мать пользуется покровительством вдовствующей императрицы, так же как родственники Вильгельма Кюхельбекера. Семья Есаковых — совсем небогатая: владеет лишь одним крепостным человеком, но сын Семён надеется на протекцию наследника престола. Сильвестра Броглио, отпрыска звучной, знатной итало-французской фамилии[22], принесли в Россию буйные ветры революции, наполеоновских войн, эмиграции (он родился в Италии); отец его прежде сражался за Францию, Италию, Соединённые Штаты, но теперь о помещении сына в Царскосельский Лицей просит русского императора.

Ещё и ещё перелистываем старинные документы и воспоминания. Козырем многочисленной семьи петербургского чиновника Пущина (десять детей!) является ходатайство престарелого деда-адмирала, который, явившись к министру просвещения Алексею Разумовскому с двумя внуками и узнав, что министр одевается, громко рыкнул на секретаря: «„Андреевскому кавалеру не приходится ждать, ему нужен Алексей Кириллович, а не туалет его“. Чиновник исчез, и тотчас старика нашего с нами повели во внутренние комнаты, где он нас поручил благосклонному вниманию министра, рассыпавшегося между тем в извинениях». (По воспоминаниям Ивана Пущина.)

В новгородской глуши скромная семья капитана Тыркова тоже мечтает определить своё чадо в новое заведение — поддерживает же просьбу сосед по губернии, да какой: Гаврила Романович Державин! (Так первый раз престарелый поэт, бывший министр коснулся Лицея; о втором случае — кто же не знает, но мы и до него дойдём!)

Ещё и ещё — родители-царедворцы, или отставные, или невысокие чиновники; отсутствуют отпрыски богатейших фамилий вроде Строгановых, Юсуповых, Шереметевых (о последних Пушкин писал, что они всех, у кого менее пяти тысяч душ, считают мелкопоместными и не понимают, на какие средства живут эти бедняки). Аристократы своих детей в какой-то там Лицей не отдают (тем более, когда выяснили, что царские братья туда не определяются): ведь им пришлось бы в одном классе на равных учиться и, может быть, получать подзатыльники от мелкопоместных, малочиновных или (страшно подумать!), скажем, от Владимира Вольховского, сына бедного гусара из Полтавской губернии; мальчик идёт в Лицей вообще без протекции, а только как первый ученик Московского университетского пансиона. В лучшем случае князьям и графам пришлось бы в Лицее водиться с Пушкиным — фамилия, конечно, древняя, но столь захиревшая!

Какими же судьбами московского мальчика Александра Пушкина занесло на целых три градуса широты, на сотни вёрст от дома?

Примерно в 1830 году, на два десятилетия позже первых лицейских дней, Пушкин взял большой двойной лист бумаги и начал составлять план.

«Семья моего отца — его воспитание — французы-учителя… Отец и дядя в гвардии…»

План, или «Программа записок», воспоминаний, начинающихся с молодости отца и дяди, то есть лет за двадцать—тридцать до рождения Александра Сергеевича. План медленно движется по XVIII столетию — вот мелькнули слова «Рождение моё. Первые впечатления…». Пошли события XIX века. Затем «Лицей». Имена друзей, наставников; около половины «программы» — о Лицее, лицеистах. Пушкин мечтает записать свою лицейскую юность и двинуться дальше: через три года начнёт набрасывать «вторую программу записок», продолжение первой: «Кишинёв.— Приезд мой из Кавказа и Крыму…»

Не успел. Вероятно, даже не начал записок, которые должны были явиться на свет вместо автобиографии, составленной ещё в молодые годы, но в основном — по словам самого автора — сожжённой «в конце 1825 года, при открытии несчастного заговора».

Если б мы могли прочесть лицейские воспоминания поэта, где каждый пункт «программы» расшифрован его неповторимой, лёгкой и точной прозой! Но нет этих воспоминаний. Потеря почти невосполнима! Мы говорим почти, потому что пытаемся и будем пытаться всё же собрать разные пушкинские записи о Лицее. Не оставив мемуаров, поэт тем не менее пишет о Лицее всё время: в стихах, прозе, статьях, письмах… Многие события и переживания его отрочества, юности отразились, запечатлелись в стихах, написанных тогда же или чуть позже; порою давний эпизод, анекдот вдруг возвращается «поэтическим эхом» лет через десять-двадцать.

Выбрав из Полного собрания пушкинских сочинений «лицейские строки», убедимся, что это немало. Десятки раз в стихах, прозе и письмах поэта находим слова «лицей», «лицеист», сотни раз встречаются слова «дружба», «дружеский», «дружество»…

Расположив, насколько возможно, лицейские строки Пушкина в том порядке, в каком шли затронутые там события, получим нечто вроде рассказов, дневников, мемуаров Александра Сергеевича Пушкина о своём классе, одноклассниках, лицейской дружбе.

Подлинные строки Пушкина о его школьных годах — стержень, основа нашего повествования. Эти строки будут выделяться, но затем, после пушкинского воспоминания о Лицее, будет предоставляться слово друзьям и современникам поэта, сохранившимся документам I-го лицейского курса, и мы постараемся с их помощью узнать у лицейских одноклассников о том, что нас интересует более всего,— о «любви и дружестве».

Итак, в путь — вслед за пушкинским рассказом о Лицее, рассказом, который начинается со времён куда более ранних, чем Лицей…