Г Л А В А XXX

Год учебы в ФЗУ, вместивший в себя немало событий, заканчивался этим летом как для Насти Воронцовой, так и для ее подруг по комнате. Уже было кое-что подзабыто из прошлого: спорили, например, и не могли прийти к единому мнению, почему комендант общежития окрестил их дезорганизаторами?

С наступлением теплой погоды, когда зимние рамы были выставлены, а приподнимавшееся снизу окно вполне могло сойти за дверь, общежитейцы обрели полную свободу. Но тут роли неожиданно переменились, теперь уже не ребята, а сам комендант злостно нарушал дисциплину, иногда отсутствуя ночи напролет.

— Влюбилась наша «костяная яичница», не иначе! — сочувственно комментировали подопечные, по инерции поддерживая порядок в комнатах.

Все было бы хорошо, донимали только невесть откуда появившиеся клопы, от которых спасались керосином. Средство это, надежное в одном случае, было совсем небезопасно в пожарном отношении.

И однажды пожар вспыхнул, утром, когда в бараках оставались одни дежурные. Дул ветер, легко воспламеняющиеся строения загорались одно за другим. С опозданием приехавшие пожарные принялись торопливо разматывать шланги. А огонь не ждал. Налившись неукротимой силой, он косматыми, багровыми гривами устремлялся дальше, хищно гудел, трещали горящие ребра погибающих жилищ, напиханных разным человеческим скарбом.

Горько плакали в толпе женщины-погорелки, растирая слезы по грязным от копоти лицам.

Боялись за сохранность завода. Последние два барака, близко примыкавшие к инструментальному цеху, едва держались, их усиленно поливали. Пожарным помогали добровольцы — относили далеко в сторону фанеру, доски, выставленные рамы. Настя с Клавой были среди них.

— По миру пустил нас красный петушище, а теперь и до цехов добраться хочет... Что же будет, Настенька?

— Не канючь, Клавдюха, без того несладко. Сама видишь, со всего города пожарные понаехали — не отдадут завод огню!

— Эй, мужики, — крикнул распоряжающийся пожарный, заметив Клаву с Настей, — не место девчонкам тут, подмените их! А ну, живо улепетывайте! — скомандовал он девушкам.

Пот лил с подруг ручьями, прилипшие к телу платья были перепачканы. Черпая воду прямо ладонями из кем-то выставленных в ряд ведер, они не могли утолить жажду. Здесь на них наткнулась секретарь комсомольской ячейки Даша Зернова.

— Милые вы мои, а я ищу вас! Да вы с ног валитесь... Идите-ка в учебный комбинат, там обеды для погорельцев отпускаются бесплатно...

Девушки, прежде чем идти в столовую, выстирали в раковинах под кранами свои платья, надели их на себя влажными.

Обездоленным фабзайчатам были отведены под ночевку несколько аудиторий, но ни матрасов, ни подушек с одеялами не имелось. Предстояло маяться всю ночь на голых столах, с ладонью под головой.

Настя проснулась, когда чуть наметился брезжущий рассвет в больших окнах аудитории. Клава спала рядом на столе, свернувшись калачиком. Чувствуя ломоту во всем теле, Настя встала, на ощупь вышла в коридор, где горел свет. Ноги дрожали от непривычной слабости, подташнивало.

«Ох, не расхвораться бы мне!» — тоскливо подумала Настя.

Нестерпимо захотелось пить, припухшему языку было тесно во рту, губы растрескались. Вожделенным чудом всплыл в воображении бачок с кипяченой водой и с прикованной к нему кружкой. Поколебавшись секунду, Настя нагнулась над краном, жадно ловя струю.

В Первую градскую больницу Настю провожала Клава. Она подсадила ее в переполненный трамвай с передней площадки и потребовала уступить место.

— Не думай маме писать или сестре, что я захворала! — строго наказала подруге Настя, расставаясь с нею в больнице. — Обещай, прошу тебя! — добавила она жалобным голосом.

— Обещаю, Настенька, обещаю! — Скрепя сердце дала слово Клава, смаргивая слезы.

Настю ожидал осмотр врача, потом ванна, а ей хотелось поскорее добраться до кровати, лечь. Пол уходил у нее из-под ног, то круто поднимаясь, то опускаясь. Стены с приставленными к ним столами, стульями, шкафами странно вело из стороны в сторону.

— На пожаре геройствовала? — ласково спросила Настю врач, заглянув в лежавшую перед нею анкету. — Ну, ничего — вылечим. Весь город вам сочувствует. А вот шевелюру долой, — распорядилась она, трогая густые, спутанные волосы девушки.

— Доктор, пожалуйста, не надо, прошу вас! — захныкала Настя, сама удивляясь, что может вести себя так по-детски.

— Нашла о чем горевать! Отрастут еще лучше, а тебе сейчас не до ухода за волосами... Стригите, няня!

В толстом байковом халате, с голой головой Настя появилась в большой общей палате.

— Принимайте новенькую, — произнесла привычные слова санитарка, откидывая одеяло на незанятой койке.

Перед Настей в смутной дымке пронеслись повернутые к ней лица больных женщин, и она, пробормотав «здравствуйте», больше уже ничего не помнила.

Очнулась она вечером при зажженном свете, когда все та же нянечка помогла ей перейти с кровати на каталку и повезла из палаты.

— В изолятор бедняжку, как тяжело больную, — услыхала Настя над собой чей-то голос, но не сразу уразумела, к кому относилась эта фраза. Сейчас ей было все равно: в изолятор так в изолятор, только бы вон из тесного, душного круга пламени, охватившего ее.

На третий день температура пошла на убыль, и Настя, как сказал врач, вернулась к жизни. В изоляторе, кроме нее, лежало еще трое. Пятая койка пустовала.

— Сегодня ночью увезли, — пояснила одна из женщин.

— Куда увезли? — равнодушно спросила Настя.

— На тот свет. А ты разве не слыхала?

Настя не отозвалась, она уже устала, ее клонило в сон. Он был теперь тихий, без видений, разве что тревожило иногда невесомое прикосновение ветерка из больничного сада.

Легкой поступью за окном шла смена суток. Настя пила порошки, ела рисовый отвар, дергала ручку звонка, когда требовалась помощь няни. Девушка уже могла посидеть в кровати, поговорить, не утомляясь. Тело было как будто невесомое и с каждым днем становилось все легче и легче. Отбросив однажды при обходе врачей одеяло с ног, Настя вскрикнула:

— Доктор, что же это такое? Это не мои ноги!

— На рисовом отваре еще никто не толстел, — усмехнулась врач. — К тому же температура тебя подточила.

Настя отвернулась к стене, не произнося ни слова, грустно думая о том, как она появится в первый раз на литкружке? Что-то запоет Володя Ивлев, протрубивший кружковцам все уши про ее неотразимость. Удивится, посочувствует? Ах, не все ли равно!

«Жива осталась и за то спасибо, а мясо нарастет. Не век же мне томиться здесь на диете!»

Настя попросила у нянечки зеркальце.

— Очень я страшная или ничего?

— Совсем ничего. Личико умиленное, — отвечала та.

Обитатели палаты в один голос вторили ей.

В воскресенье стали приходить посетители с сушеной черникой — больше ничего не полагалось приносить в изолятор.

Появилась прифранченная Клава в незнакомом светло-сером с желтыми цветочками платье, быстро заговорила:

— Я не одна. С Филиппом. Для него халата не хватило, он постарается пройти к окошку. Все наши шлют тебе привет, желают быстрой поправки. Да, слушай-ка, я ведь тебе хорошие вести привезла! — добродушное лицо Клавы расплылось в улыбке. — Даша Зернова просила передать, что наш класс по успеваемости на первое место претендует и заслуга в том твоя, как комсомольского групорга...

— Спасибо, Клавочка. Только вот как бы лично я в разряд отстающих не попала. Быстрее нужно выбираться отсюда...

В понедельник девушка попросила лечащего врача разрешить ей попробовать встать с кровати.

— Попробуй понемногу, не переутомляясь!

Держась за спинку кровати, Настя постояла несколько минут на своих исхудалых, подкашивающихся ногах. Лицо ее при этом выражало отчаяние.

Врач шутливо заметила:

— Уж не заплакать ли мы собираемся!

Стараясь придать лицу непроницаемое выражение, отдышавшись, Настя снова встала с кровати, а к концу дня, пошатываясь, выбралась в коридор. Наградой за то было круто сваренное яйцо. Правда, соли к нему не полагалось.

— Завтра и мы схлопочем себе прибавку, коли не пойдем, так поползем, — заявили три обойденные яйцом соседки. — Нас раньше тебя положили.

— Обязательно вставайте, я помогу вам, — проговорила Настя.

День ото дня, удлиняя маршруты своих походов, девушка, наконец, достигла больничного сада. Он был хотя и не велик, но зелен и, что особенно хорошо, без надоевших дорожек, обязательно посыпанных песком из битого кирпича.

Настя устроилась в провисшем шезлонге под тенистой липой, а исхудавшие свои ноги вытянула на солнце.

Умиротворенно гудел шмель в траве, присевшая на лютик бабочка-лимонница, сложив крылышки, покачивалась в забытьи вместе с цветком, почти неразличимая на нем. Не верилось даже, что она — Настя — в Москве, и стоит всего-навсего выйти за ворота, сесть в трамвай, как он привезет ее на завод, в бывшую, уже такую позабытую жизнь, с Федором, Антониной и всеми ушедшими в прошлое тревогами... На душе покой, полное отсутствие каких-либо желаний.

Настя прикрыла глаза, пытаясь вздремнуть, но ей помешали.

— Настя, Воронцова, Настенька, где ты? — звали девушку сразу в два голоса врач и нянечка.

— К тебе кавалер пожаловал, — сказала, подходя, врач. — Я разрешила ему на несколько минут повидать тебя. Можете тут поговорить.

От изумления и досады Настя медленно приподнималась. Уж не Володя ли Ивлев прискакал?

Он! Худой, горбоносый профиль его маячил сзади сиделки. Вот уж кого Настя не хотела видеть, да еще в больничном халате и с остриженной под машинку головой. Хорошо еще, что платочек повязала! Чувствуя, что краснеет от смущения, и потому злясь на себя, Настя постаралась придать лицу неприязненное выражение.

— Добрый день, Настенька, — робко заговорил посетитель. — Я получил информацию от твоей подруги Клавы, встревожился и вот примчался узнать, что с тобой?