Г Л А В А XXIV

Это было похоже на удар в спину: анонимка с изложением биографии Анастасии Воронцовой: отчим — торговец, мать — лишенная избирательного права, а их дочка пристает к женатому мужчине.

«Кого же вы приняли, товарищи комсомольцы, в свои ряды? Человека, чудовищно солгавшего вам? Приприте ее фактами, а всего лучше справьтесь в комсомольской ячейке городка, где Воронцовой показали от ворот поворот.

Если не примете никаких мер по отношению к А. Воронцовой, то я не побоюсь назвать свое имя, потому что ручаюсь за правду вышеизложенного».

Запечатанный конверт с анонимкой был обнаружен секретарем партийной ячейки учебного комбината у себя в кабинете на столе.

Он прочитал. Поморщился и вызвал Дашу Зернову.

— Кто такая Воронцова? Если не ошибаюсь, она член литкружка, печатается в многотиражке... Так, так, она! А вот про нее пишут нехорошие вещи. Разберитесь, пожалуйста, только без шумихи.

«Не верю, не может быть. Правдивые глаза Насти и ложь. Почерк скорее всего женский, — недоумевая, раздумывала Даша. — Будь моя воля — я бы ни за что не стала копаться в этой грязи. Я уверена в одном: Настя Воронцова настоящий, высокой пробы человек!»

Даша справилась по расписанию, в какой аудитории занимается Настя. Потом поднялась на второй этаж. Она не видела иных путей, кроме прямого, доверительного разговора, впрочем, и такой разговор представлялся ей омерзительным допросом.

Высокая, длинноногая Настя стремительно бежала по коридору навстречу Даше, торопилась в гимнастический зал на урок физкультуры.

Они сегодня уже здоровались, и Настя ограничилась тем, что махнула ей рукой, но Даша остановила ее.

В ячейке секретарь вытащила из ящика стола анонимку и положила перед Настей.

— Узнаешь почерк? — спросила она на всякий случай.

Настя взглянула на листок и сразу изменилась в лице.

— Узнаю, — глухо ответила она.

Даша меньше всего ожидала услыхать от нее такое признание. Это была находка, удача, и могла сразу все объяснить. Она радостно заволновалась, уже почти уверенная, что Настю оклеветали по низким личным мотивам. Но стоило ей пристально посмотреть на девушку, как она приуныла. Нет, не все было столь просто!

— Настенька! — секретарь тихо коснулась ее плеча. Девушка повернула голову, и глаза их встретились. Надменное отчуждение выразил Настин взгляд. Даша удивилась: чем она обидела ее?

— Настя, я теряюсь, я не знаю, как истолковать твое молчание? — тихо проговорила Даша, вторично обращаясь к ней.

— А ты не теряйся, — уныло вымолвила Настя. — Или верь, или не верь мне. Куда как проще!

«Хорошо, придется съездить к ней на дом и встретиться с сестрой», — быстро решила про себя Даша, а вслух сказала:

— Иди, занимайся физкультурой, у тебя еще есть время, — но едва она произнесла это, как сразу поняла, что сказала не то: до физкультуры ли сейчас Насте!

— Ну-у-у дела... — глядя на закрывшуюся за Воронцовой дверь, протянула Даша, стоя за столом и запуская руку в свои каштановые кудри.

«Но в обиду я ее не дам, ни при каких, пусть самых противоречивых, обстоятельствах!»

Даша застала Марию дома, и обе с первых же слов стали чувствовать себя так, точно были век знакомы.

У секретаря ячейки отлегло от сердца: сестра-комсомолка с самого детства оказывала влияние на Настю, а в последний год сестры постоянно жили вместе.

Даша наметила план действий: хочешь не хочешь, придется вызывать в партячейку автора анонимки, Марию, Настю. Ну, поволнуется немного девушка, и тем все кончится!

Мария, как и младшая сестра, с первого взгляда узнала почерк Антонины, а в доказательство показала Настин альбом, где рукой соседки был нацарапан стишок на память:

— А не завернуть ли мне на минутку к этой самой Антонине, полюбопытствовать, как живет она? — проговорила Даша.

— Сходите. Только дома ее сейчас нет, одна тетка. Но будет полезно поговорить с ней, — посоветовала Мария, прощаясь с Дашей.

Марии пора было отправляться на работу во вторую смену и нужно было обязательно написать Насте несколько успокоительных слов.

«Ох, и злая же душонка оказалась у самохинской дочки», — возмущалась Мария, с трудом отгоняя горькие раздумья о втором замужестве матери.

Но теперь, конечно, уже ничего не исправить, ничего не вернуть. Да и, рассуждая по совести, та первая половина жизни, что мама прожила с их отцом, разве не искупала вторую? «Ну вот, я загнана в тупик», — обреченно думала Настя, выходя из ячейки. Горькое, злое отчаяние поднималось в ее душе, просило выхода. Пусть делают с нею, что хотят, пусть! Никому и ничего она не станет объяснять и оправдываться. При вступлении в комсомол она написала в анкете правду про отца-комиссара. Что же касается отчима, то он всегда был ей чужим человеком.

Коридоры учебного комбината пустовали, шли уроки, и Настя в полном одиночестве взяла пальто в раздевалке.

— Да ты уж не заболела ли, фабзайчонок? — заботливо спросила Настю гардеробщица.

— Нет, не заболела, — монотонно промолвила девушка.

Настя знала, что ее вот такой своевольный уход с занятий может быть причислен к прогулу. Но теперь уже все равно, все нипочем!

На улице февральский день с голубыми сугробами снега на изрытой строителями земле закружился, засвистел вокруг Насти порывистым ветром. Ему было здесь где разгуляться. За воздвигнутыми корпусами простиралось поле, и лишь совсем вдалеке смутно темнели очертания автомобильного завода. Конец города, конечная остановка трамвайной линии.

И неужели конец всему для нее — Насти? Взять вот и пойти как есть, в низеньких ботиках, в снежную глубину, не останавливаясь, без оглядки, пока хватит сил. А там зайдет солнце, ударит мороз, залубенеют ледяной коркой промоченные ноги. Она ткнется где-нибудь в сугроб, станет коченеть и... ничего не будет: ни письма Антонины, ни унизительного объяснения по его поводу, ни Федора. Совсем ничего. Утром следующего дня ее отыщут и станут все валить на непутевый месяц февраль — кривые дороги. Сбилась, дескать, девушка с пути и ни за что пропала... Ох, уж эти кривые дороги!

Пора было возвращаться, но Настя все стояла, будто пригвожденная к месту, совсем уже некстати припомнив, что где-то здесь рядом они катались с Федором Коптевым на лыжах... Три месяца назад, целая вечность!

Машинально повернув влево, Настя вышла к мосту окружной железной дороги. Ноги у нее были по колено мокрые, лицо исхлестано ветром.

Не отдавая себе ясного отчета зачем, скорее, интуитивно: уйти, спрятаться от ледяного, пронизывающего февральского ветра, — Настя стала спускаться вниз. Но под мостом ветер, запутываясь в железных стропилах, гудел до того свирепо, что Насте сделалось страшно, она остановилась, с удивлением оглядываясь вокруг: вон, оказывается, куда ее занесло от горя!

И в ту же минуту из-под моста, шипя паром, медленно выкатился маневренный паровозик, таща за собой состав.

Когда паровозик сравнялся с нею, из проема окна высунулся напуганный машинист и зло погрозил ей увесистым черным кулаком. Девушка оторопело попятилась назад, села в снег. Вот до чего дошло — стыд-то какой! Настя понимала, что мог подумать о ней машинист.

Обратно к трамвайной остановке Настя бежала с желанием скорее согреться, скорее попасть домой и заглянуть в глаза Антонине. Теперь она не боится никаких встреч: ни с ней, ни с Федором, а можно сразу с обоими вместе — ведь семейка!

Настя постучалась в парадное крыльцо Антонины раз, другой. Никто не отозвался, лишь шевельнулась занавеска на окне. Настя застучала громче. Дверь приоткрылась, высунулось лицо Дарьи Степановны, багровое, злое.

— Если скандалить — не пущу! — прошипела она.

— Здравствуйте, Дарья Степановна... Что вы, я на одно словечко только.

Настю впустили. За теткой в коридоре стояла племянница. Увидев Настю, она изменилась в лице и сразу стала похожа на ту заплаканную убитую горем Тоню у гроба отца, там у них в городке...

Настя открыла было рот, намереваясь сказать ей: «Как могла ты, зачем?» Но не сказала: дыхание перехватило в горле, из глаз брызнули слезы.

В ту же минуту Тоня стремительно бросилась к ней, схватила за руку.

— Накажи меня, но прости, прости! Это тетка меня подбила, вместо того чтобы остановить... Я ведь от ревности обезумела, как рассказ твой прочла. Письмо обратно потребую, скажу — наврала.

«Ишь, как все просто у них: написали, потом взяли!» — хмуро оглядывая женщин, подумала она.

Антонина виновато примолкла. Дарья Степановна стояла рядом с независимым оскорбленным видом. Она не считала нужным даже смягчить слова племянницы: подбила — так подбила! Эка невидаль. От ревности и не то делают!

«Ох, напрасно я, наверно, напечатала рассказ в многотиражке, — внезапно с чувством раскаяния подумала Настя, проникаясь невольным сочувствием к Антонине. — И весь сыр-бор из-за него загорелся!»

— Настенька, не терзай себя, вот увидишь, тебе ничего не будет! — уловив перемену в настроении Насти, ласково заговорила Антонина, несколько приободряясь. — Ты же на самом деле дочь комиссара, а не моего отца-торговца. Ну мало ли за кого могла выйти Ксения Николаевна!

Упоминание о замужестве матери испортило дело. Настя вспыхнула, метнула на Тоню гневный взгляд и, не произнося ни слова, направилась к двери, потом остановилась.

— Маму не трогай. Ни сейчас, ни потом, когда будут разбирать твою пачкотню... — сдерживая себя, ровным голосом отчеканила Настя, обращаясь к Антонине. — Я прошу тебя об этом!