1

Дорога, какая бы она ни была, всегда дарит нам короткое или продолжительное ощущение молодости. Может быть, потому, что молодость — это не возраст, это отношение к жизни, а дорога, движение как раз и есть лучшее отношение к жизни, так как суть жизни заключается в непрерывном движении вперед.

Стоя перед автобусом, который должен был через несколько минут отправиться из столицы Хакасской автономной области Абакана в столицу Тувинской автономной области Кызыл через Саянский хребет по извилистому Усинскому тракту, я улыбался. Я был рад дороге.

Когда в машине собрались все пассажиры, инспектор автобусной станции пересчитал нас по головам, как пастух стадо перед выгоном в поле, и зычно крикнул дремавшему в своей стеклянной кабине шоферу:

— Трогай!

Шофер, не открывая глаз, сладко потянулся, зевнул, почесал затылок, зевнул еще раз и произнес длинную витиеватую фразу, смысл которой сводился к тому, что дорога трудная, резина давно «просит», а начальство, вместо того чтобы помогать, только мешает и что вообще работать на такой дороге может водитель, очень сильно обиженный на самого себя.

Потом он повесил кепку на крючок, закурил, поплевал на руки и, только проделав все это, взялся за баранку. Тормоза ворчливо зашипели, весь автобус дернулся сначала вперед, потом назад, потом снова вперед, и наконец машина плавно покатилась по дороге.

Как это всегда бывает в путешествии, в автобусе сразу же началась своя «внутриавтобусная» жизнь. После того как многочисленные чемоданы, сумки и свертки были помещены на соответствующие своим габаритам места, пассажиры занялись собой. Одни вытащили из карманов газеты и журналы и уткнулись в них, другие навсегда прилипли к окнам, третьи завели неторопливые дорожные разговоры.

Впереди меня сидело целое семейство: отец, мать и улыбающееся круглолицее существо неопределенного пола в розовой распашонке и таком же чепце.

В молодых семьях, особенно там, где недавно появился ребенок, обычно господствует мать. Так было и на этот раз. Молодая мамаша, судя по голосу, решительная и энергичная женщина, совершенно подавила своего супруга обилием движений, связанных с опекой и ухаживанием за ребенком. Она то доставала из сумок и чемоданов какие-то банки, склянки, чашки и термосы и нагромождала все это на колени мужу, то забирала все обратно и снова прятала в чемоданы, а чтобы молодой папаша ни одной секунды не чувствовал себя свободным от выполнения отцовских обязанностей, тут же торжественно передавала ему на руки ребенка. Все эти манипуляции она сопровождала критическими замечаниями в адрес вообще всех мужчин, которые, по ее мнению, умели якобы только гулять и пить водку, сваливая на бедных женщин все хлопоты и заботы по воспитанию детей.

Молодой папаша, невозмутимый, флегматичный парень в светло-зеленом военном картузе с большим козырьком, относился к отправлению своих родительских обязанностей с философской грустью. Вступать в полемику с супругой он, видимо, не решался и поэтому молча выполнял все диктуемые приказания. Жена давала ему термос — он уныло принимал термос, поручала ребенка — он так же уныло держал на коленях своего улыбающегося потомка, будто в руках у него было не живое существо, а неодушевленный предмет.

— Господи! — ахала молодая мамаша. — Что ж ты так держишь! Полено тебе это?

И, словно стараясь найти поддержку у всего автобуса, она отворачивалась от мужа и делала рукой возмущенный жест:

— Будто не родной отец…

И все пассажиры, особенно женщины, сочувственно кивали ей головами, словно подтверждали совершенно бесспорную истину, гласившую о том, что родной отец в наше время пошел совсем не тот, что был раньше.

Мой сосед слева, загорелый плотный человек в форме летчика гражданской авиации, неотрывно смотрел в окно почти с того момента, как только мы тронулись в путь. Он словно боялся пропустить что-то очень важное для себя из проносящегося за окном пейзажа и, казалось, совсем не обращал внимания на происходящее в автобусе.

Но шумный дорожный быт сидевшего перед нами семейства постепенно привлек и его внимание. Он долго и пристально разглядывал экипированного в розовые доспехи младенца, а потом, щелкнув пальцами перед лицом малыша, спросил, обращаясь к матери:

— Девочка?

— Нет, мальчик, — поспешно ответила мамаша.

— Мальчик, — задумчиво повторил мой сосед и откинулся на спинку сиденья.

В дороге у каждого есть любимое занятие. Я люблю, например, разглядывать лица попутчиков. На этот раз внимание мое привлек сидевший рядом летчик. На вид ему было лет сорок. По двум глубоким и резким морщинам, идущим по щекам от крупного, с небольшой горбинкой носа к уголкам рта, по тяжелому подбородку, по кустистым бровям цвета выгоревшей на солнце соломы чувствовалось, что человек этот крутого и сильного характера и что прожил он нелегкую, полную невзгод и испытаний жизнь.

Но стоило ему только посмотреть на меня своими большими серо-голубыми глазами, как первое впечатление от его суровой внешности исчезало. Глаза моего соседа совершенно не вязались с его грубоватым и слегка безразличным лицом. И чем больше вглядывался я в него, гем больше начинало интересовать меня это несоответствие, эта странная противоречивость. На мгновенье мне даже показалось, что за жизнью этого человека скрыта какая-то тайна, какая-то несбывшаяся мечта, несовершившаяся надежда…

…Между тем наш автобус уже давно миновал переправу через Енисей и теперь медленно взбирался вверх по извилистой горной дороге. Иногда мимо нас с грохотом и бренчанием проносился пустой самосвал, иногда, натруженно ревя мотором, проползала доверху груженная полуторка, но большую часть времени шоссе впереди было свободным, и мы оставались один на один с горами и своими мыслями.

Удивительное настроение рождает дорога в горах. Все суровее делается пейзаж, все теснее обступают вас скалы, все ближе становится небо, и все меньше и меньше признаков обыденного земного бытия заметно вокруг. Постепенно, метр за метром, поворот за поворотом, уходит горная дорога все выше и выше, и, словно повинуясь этому безостановочному движению вперед и выше, ваши мысли постепенно отрываются от земных, житейских забот и становятся все более умудренными и возвышенными.

Когда перед вашим взором, утомленным ежедневным созерцанием ограниченного круга земных явлений, неожиданно распахивается зубчатый скалистый горизонт и с высоты последнего перевала предстает могучая горная страна с далекими долинами, повитыми цветными туманами, с близкими вершинами каменных громад, окрашенными в рубиновый цвет уходящего за край земли солнца, когда дорогу впереди вас медленно пересекает задумчивое облако — когда происходит все это, невольно забывается все, о чем думалось еще совсем недавно, там, внизу, на земле.

Здесь, наверху, обозревая мир с высоты орлиного полета, хочется думать о главном, хочется, отбросив все условности и предвзятости, решить наконец все то, что так трудно решать там, внизу, на земле. Отсюда, от этих окрашенных солнечным закатом вершин, от этих неторопливых, задумчивых облаков почему-то всегда хочется начать заново строить свою судьбу, заново делать свою жизнь, свободную от мелких чувств, очищенную от низменных побуждений.

Я не ошибусь, если скажу, что подобное настроение в ту минуту, когда мы проезжали перевал, было почти у всех пассажиров. В автобусе сразу стало тихо: угомонилась шумливая молодая мамаша, были спрятаны в карманы газеты и журналы, оборвались разговоры.

Но особенно поразил меня в ту минуту мой сосед-летчик. Богатейшая гамма чувств и переживаний в какие-то доли секунды пронеслась по его лицу. Здесь была и боль воспоминаний, и слабая надежда на будущее, и мудрая ирония над прожитыми днями.

— Да-а, — сказал он, когда автобус, миновав перевал, начал спускаться вниз, — вот так и жизнь наша…

И, сделав неопределенный жест рукой, он снова повернулся к окну.

Часа через три, проехав небольшое горное село, мы остановились ночевать. Шофер поставил автобус на обочине шоссе, причем ухитрился расположить его так, что машина накренилась чуть ли не на сорок пять градусов. Часть пассажиров осталась сидеть в автобусе, другие вышли и развели на берегу реки большой костер. Хлопотливая молодая мамаша сразу же начала сушить над огнем многочисленные пеленки и распашонки всех цветов радуги, а ее флегматичный супруг, держа на вытянутых руках свое неугомонное дитё, уныло бродил вокруг костра.

Мы с соседом-летчиком прикурили от головешки, отошли в сторону, сели на берегу реки, и летчик, глядя на невидимый, но шумно бегущий мимо нас речной поток, тихо сказал:

— Вот говорят — сложная штука жизнь… Еще какая сложная! Иной раз глядишь на человека и думаешь: «Милый ты мой, по каким же камням тебя таскало, на каких молотилках молотило, в каких тисках сжимало?»

Он снова сделал рукой неопределенный жест и замолчал.

Уже давно и жизнью и литературой доказано, что случайные встречи гораздо чаще, чем продолжительные знакомства, располагают к такому состоянию, когда хочется «излить» душу своему совершенно неожиданному собеседнику или просто внимательному слушателю. Может быть, объясняется это тем, что такие встречи не предусматривают, как правило, дальнейшего знакомства, и это позволяет «изливать» душу до конца, с предельной откровенностью, без оглядки на те житейские сложности, которые иногда делают скрытность более удобной, чем откровенность. А тяга к облегчению души, к честной исповеди, к признанию перед самим собой своих грехов и слабостей, наверное, одна из самых сильных потребностей человеческого существа, и особенно русской натуры.