Прошла неделя. Встретились мы.

«Вот что, Сергей Степанович, — говорит мне Нюра, — мы с вами горя хлебнули немало. Ошибаться нам никак нельзя. Я вот что надумала: надо нам пожить вместе, присмотреться друг к другу. Сладимся — зарегистрироваться дело недолгое».

Перевез я ее вещи к себе на квартиру.

«Вот, говорю, Нюра, хозяйствуй здесь. Теперь это твое царство».

И ушел. У меня в тот день ночной рейс на Киев был.

Прилетели мы в Киев, выгрузили почту, ждем пассажиров. Зашли с экипажем в ресторан, сели у окна закусить.

Объявляют посадку на наш рейс. Ведет диспетчер по полю пассажиров к нашей машине, а нам в окно все видно. Смотрю, идет последним мужчина, очень уж знакомая фигура. Одет в штатское, а по выправке чувствуется — военный бывший. «Кто же это такой? — думаю. — Кого же он мне напоминает?.. — Но дело ночью было, разглядеть не удалось. — Ничего, — думаю, — сейчас придем в машину, разгляжу».

Взяли мы документы на вылет, подходим к самолету. Поднимаюсь я по трапу, вхожу в пассажирский салон, начинаю рассматривать пассажиров. Ну а сидящие-то они совсем другие, да еще свет в салоне неполный — на земле стоит. И вдруг сзади:

«Сергей! Сережа!»

Словно током меня ударило. Обернулся, смотрю — мой полковой командир в кресле сидит. Сашки Антонова друг! Тог самый генерал, который меня после войны с Дальнего Востока в отпуск отправлял жениться.

Обнялись мы с ним тут же, расцеловались. Пассажиры улыбаются — со стороны, конечно, картина трогательная. Встретились два седых мужика, а ведут себя как мальчишки.

Из рубки выходит мой «бортач».

«Товарищ командир экипажа, говорит, опаздываем. Диспетчер запрашивает, почему задержка».

Ну я, конечно, генерала с собой в рубку, второго пилота в пассажирский салон спать отправил, а генерала на его место рядом с собой посадил. Поднял я машину в воздух, лег на курс, включил автопилот. Потом надели мы с генералом наушники и наговорились досыта, всех однополчан вспомнили — и живых, и погибших. Сам генерал, оказалось, был уже в отставке, жил в Свердловске, а в Киев летал к родственникам.

Когда прилетели мы в наш город, экипаж мой сменился, и я генерала, конечно, в гости пригласил. Он согласился.

«Мне говорит, теперь все равно делать нечего. Могу и погостить у тебя пару деньков. Вот только телеграмму дам домой, что задерживаюсь».

Отправил он телеграмму, взяли мы такси и поехали ко мне домой. И говорим, говорим — всех знакомых по старой службе перебрали. За этими разговорами и забыл я про все остальное.

Приехали мы, заходим в квартиру. Нюра нас встречает. Смотрю, прибралась она — в комнате занавески, коврики, абажур висит. На кровати белье новое, на столе вазочка хрустальная, и цветы в ней. Ждала она меня после рейса одного, но, увидев гостя, никакого вида не показала, что недовольна или расстроена.

Я оборачиваюсь к генералу и говорю ему:

«Знакомьтесь — это жена моя, Аня».

Только, смотрю, генерал мой весь как-то подобрался. Все смеялся, улыбался, а тут нахмурился, губы поджал. «Что за чертовщина?» — думаю.

Нюра на стол собирать стала, пошла на кухню закуску приготовить. Генерал посмотрел на меня сбоку и тихо спрашивает:

«Сергей, а где Зина Антонова?»

Земля у меня из-под ног пошла, кровь в лицо бросилась.

«Разошлись мы с Зиной», — отвечаю, а сам взглянуть на него боюсь.

Подошел ко мне генерал вплотную, взял за локоть, сжал крепко.

«Сергей, говорит, только лгать мне не нужно. Голова у тебя седая».

Полоснул он меня этими словами по сердцу — не выдержал я и рассказал все как было.

«Значит, не было у вас своих детей с Зиной?» — спрашивает генерал.

«Не было», — отвечаю.

Вытащил он портсигар, закурил, походил по комнате. А я стою, руки уронил, как в трибунале на допросе.

«С кем же она теперь живет? — спрашивает генерал. — Одна?»

«Нет, с дочерью, с внуком… А вообще-то одна…»

В это время Нюра в комнату с вином и с закусками входит. Сели мы к столу. Разлил я вино, выпили за встречу. Генерал к закуске не притрагивается, у меня тоже кусок в горло не идет. Сидим, молчим.

«Что-то душно у вас, — говорит генерал и встает из-за стола. — Пойду-ка на лестницу, покурю».

Выходит он в коридор. Хлопнула дверь входная.

«Сережа, пойди побудь с ним, — говорит Нюра, — неудобно человека одного оставлять».

Вышел я в коридор — ни плаща, ни чемодана генераловых нету. Кинулся к дверям, выскочил на площадку, шаги по лестнице — тук, тук, тук!..

Вцепился я в перила, аж пальцы побелели.

А шаги по лестнице — тук, тук, тук!.. Хлопнула дверь, и все — тихо.

Вышла за мной Нюра. Посмотрела на меня.

«Что с тобой, Сережа, милый?!»

Я молчу.

«Что случилось, Сереженька? Кто это был?»

А я чувствую, как начинает у меня правая бровь над глазом прыгать, как в войну, после того как упал я с трех тысяч метров в горящей машине. Испугалась Нюра, побежала врачу звонить. А когда вернулась, лежал я на полу без сознания. Случилось у меня нервное потрясение на почве старой фронтовой контузии.

Пролежал я дома почти три недели. Нюра диван купила, чтобы удобнее мне было. Так и спали мы — она на кровати, а я на диване. Ночью, бывало, проснусь и лежу, не сплю, и чувствую, что она тоже не спит. Не спит и молчит. Так и пролежит до утра, не шелохнувшись.

Утром уходит она на работу, разложит все около меня, чтобы не беспокоиться мне, не вставать. И так я лежу целый день один. И молчу, молчу…

И должен я вам сказать, что жизнь моя в то время подошла к самой высокой точке температуры. Напряглось все, раскалилось докрасна. И надо было решать мне твердо — дальше ли искать счастья и своего голоса в жизни или стопорить судьбу на месте.

Он опять замолчал и отвернулся к окну. Автобус медленно уходил с последнего перевала. Горы оставались позади и теперь уже не казались такими высокими и неприступными.

Прощаясь со скалистой Саянской страной, я мысленно оглянулся на пройденную дорогу — на подъемы и спуски, на хребты и распадки, на островерхие пики и мрачные ущелья.

Да, в горах, наверное, можно понять и почувствовать многое, но все кончается, даже горы, и в конце концов приходится возвращаться в долину — туда, откуда и был начат путь.

— Вот так, значит, все это и произошло, — снова заговорил мой сосед. — Много мыслей за те лежачие дни через мою голову прошло, навел я полную инспекцию всей своей жизни, провеял ее, как овес через решето, отсортировал. И приблизился я, по всей видимости, в те времена к пониманию таких сторон в судьбе человека, которых до тех пор не понимаешь, пока не возьмет тебя жизнь за сердце, как за шиворот, да и не тряхнет изо всех сил.

Через месяц выписали меня на работу, определили временно на грузовой «Антон» почту возить.

Первый рейс был на Одессу. Вернулся я обратно, приезжаю вечером домой — Нюры нет. На столе записка: «Сережа, я на курсах, обед под подушкой, целую. Аня». Покушал я, постелил себе по привычке на диване, лег и заснул. А утром проснулся, Нюры уже нет, она очень рано уходила, а на столе опять записка: «Сережа, завтракай один, все стоит на кухне, на плите. Аня».

В тот день приехал я на аэродром и прямо на входе встречаю начальника отдела перевозок.

«Как чувствуешь себя, Сергей? — спрашивает. — На Львов пойдешь?»

Я киваю головой.

«Тогда оформляй документы, — говорит начальник отдела перевозок, — и срочно выруливай. А то у меня сегодня все в разгоне».

Забегался я с документами и забыл к Нюре в столовую зайти. Так и улетел, не повидавшись. А на следующий день, когда вернулся, та же история. Я в дом — ее нету, я из дому — она приходит.

И надо вам сказать, что, когда болел я и лежал дома, времени у меня свободного много было. И написал я тогда письмо Зинаиде Ивановне в Кызыл. Ничего в нем особенного не содержалось, а только поделился я с Зиной по старой памяти своим настроением, своими мыслями разными.

Потом-то, когда ушло письмо, пожалел я, что отправил его. «Зачем, — думаю, — я опять ей голову морочу?» Но проходит время, ответа никакого нету, я и успокоился. И даже забыл думать про это письмо.

Однажды после рейса завернул я к Нюре в столовую, домой пошли вместе. Приходим, поужинали, чаю попили, стелет мне Нюра на диване, как обычно, сама с посудой вышла.

Я разделся, лег. Нюра входит. Подошла, поцеловала меня и к выключателю. Загасила свет (стеснительная она очень была), разделась, легла на кровать, молчит. Прошло минут пятнадцать, и вдруг слышу я, будто за стеной ребенок плачет. «Что такое? — думаю. — Детей у нас в квартире нет. Наверное, на нижнем этаже». С тем и заснул.

А на следующий день на аэродроме приносит мне знакомый радист телеграмму из Кызыла. Вскрыл я ее — два слова в ней: «Приезжай. Зина».

И вдруг, знаете ли, на душе у меня легко-легко сделалось, будто камень от сердца отодвинули. Задумался я на одну секунду, только на одну, и сразу же пошел в столовую и вызвал Нюру.

Выходит она, отошли мы в сторону, сели на лавочку возле ангаров, молчим. Посмотрел я на нее — глаза красные, лицо осунулось: «Эх, — думаю, — за что женщина мучается?! Кончать надо скорее…»

Вынул я из кармана телеграмму. Нюра увидела, выпрямилась, будто ударил я ее, глаза — в землю, руки к груди прижала.

«Не надо, Сережа, не надо ничего мне показывать…»

А у самой голос дрожит и слезы на глаза навертываются.

«Я уже давно все поняла, еще в тот день, когда товарищ к нам твой фронтовой приезжал. Сердцу не прикажешь…»

Я сижу, головы не поднимаю.

«Уезжай, Сережа, спокойно, — говорит Нюра, — не мучайся. Со мной встреча была случайная, она скоро забудется. А с Зиной у тебя жизнь прожита, молодость вместе прошла. А это сильнее всего…»

Вот так и уехал я. Расстались мы с ней по-доброму. Я ей комнату свою хотел оставить — она отказалась. И ни в чем она меня не обвинила, ни в чем не упрекнула.

Ехать я решил в Кызыл поездом, чтобы по дороге все обдумать. Шесть суток до Абакана ехал, все в окно смотрел и думал. И так ни до чего и не додумался.